Вам сообщение - Дубини Мириам - Страница 14

• Предыдущая
• 14/26
• Следующая

— Грета?! Ты где была?! Я звонила тебе тысячу раз…

Дочь молча прошла через столовую.

— Иди сюда.

Грета продолжила свой путь.

— Нам надо поговорить.

Войдя в свою комнату, девочка поставила Мерлина рядом с кроватью и попыталась закрыть дверь.

— Ты ведь знаешь, что мне не нравится, когда ты возвращаешься так поздно и даже не предупреждаешь. Почему ты не отвечала на звонки?

— Я их не слышала. Я ездила на велосипеде.

— Весь день?

— Да.

— Мне не нравится такой ответ.

— Найди другой, получше.

Грета закрыла дверь и повернула ключ в замке.

— Грета! Не смей закрывать дверь!

Но дверь уже была закрыта.

— Грета! Открой немедленно!

Ни за что.

— Грета!

Серена тарабанила по двери ладонью. Пять раз, шесть, семь. Дочь не открывала. Мать смотрела на свою ладонь на двери, на широко расставленные пальцы, на красные ногти, с которых медленно стекал невысохший лак.

С другой стороны двери Грета слушала, как Серена продолжала отчитывать ее, крича, что она устала, что ей все приходится делать самой, что они должны помогать друг другу, а не ссориться, что с тех пор, как ушел отец, жизнь превратилась в кошмар и что так дальше продолжаться не может. Грета закрыла уши подушкой, пытаясь заглушить голос матери, и смотрела на прямоугольник неба в окне. На ее кровать медленно надвигалась тень от домов напротив, солнце плавно катилось за Змеюку. Сумрак окутывал ее уставшее тело. Девочка только теперь поняла, как долго она каталась, стараясь подавить боль, стянувшую живот. Это письмо, которое он тайком вручил прекрасной девушке, могло означать только одно. Он любит другую.

Ну а ей-то почему так больно? Между ними ничего нет. Он мог любить хоть сто прекрасных девушек — ей все равно. Ей наплевать. Ей на всех наплевать. И больше всех на него, она его даже не знает. Ей хорошо одной. Она всегда была одна, ей это очень легко. Грета наблюдала, как сумерки заполняют комнату, и когда совсем стемнело, почувствовала, что больше она не одна. В ее голове засела настойчивая мысль и не отпускала уже два дня. Ансельмо. Грета вдруг поняла, что мысль о нем больше никогда не уйдет.

— Всем хорошего понедельника! — начала Моретти, входя в класс.

Она всегда так говорила в понедельник утром, будто провела все выходные в ожидании минуты, когда наконец войдет в класс и произнесет эту бессмыслицу. Кому может быть хорошо в понедельник утром? Мысль о целой неделе уроков впереди способна стереть улыбку с любого лица. Только не с силиконовых губ Моретти. Правда, был в классе еще один человек, который, казалось, никак не ощущал гнета понедельничного утра: Лючия. Обычно она одна и отвечала на приветствие Моретти, весело произнося в тон учительнице: «Спасибо! Вам тоже!» Но в то утро молчала даже Лючия. Моретти расстроилась.

— Что с тобой, Де Мартино? — спросила она на перемене. — Ты такая задумчивая…

Лючия всю ночь думала об Ансельмо и о том, как Эмма собиралась раскрыть его тайну. Им нужна была помощь Греты, и Лючия очень боялась, что они никогда не смогут ее убедить. Будешь тут задумчивой, когда в голове столько мыслей, но ее заботливая училка была последним человеком, которому Лючия доверила бы свои переживания. Впервые в жизни Лючия опустила глаза, и, чувствуя, как слова застревают в горле, солгала:

— Все хорошо.

Потом повернулась спиной к Моретти и вдруг припустила по школьному коридору, ощущая странную эйфорию.

Эмма ждала ее на лестнице, ведущей во двор:

— Давай скорее!

На небольшом клочке земли перед школой росла робкая весенняя трава, особенно хорошо прореженная у скамеек, на которых сидели шумные школьники. Грета стояла одна под портиком из обшарпанного цемента, прислонившись к колонне и глядя в небо.

— Мне кажется, она не согласится. Вот увидишь! У нее сегодня лицо вредины, — волновалась Лючия.

Эмма продолжала энергично двигаться в направлении портика:

— Ты меня недооцениваешь.

Взгляд, которым их встретила Грета, вряд ли можно было назвать ободряющим.

— Знаешь, мы поговорили с той девушкой… — начала Эмма.

Грета почувствовала уже привычную боль и пустоту в животе. Она ничего не хотела знать. Ни об этой девушке, ни о ком другом.

— Она не его девушка, она его даже не знает, — продолжала Эмма.

Незнакомое радостное чувство заставило Грету вскинуть голову, как будто кто-то осторожно прикоснулся к ее подбородку и приподнял его вверх, чтобы заглянуть ей в глаза.

— А что было в конверте?

— Фотография.

— Вы ее видели?

— Да, но это не важно.

Эмма вкратце пересказала историю фотографии, которую Ансельмо подбросил в самый нужный момент, перевернув жизнь и ближайшие планы Бахар. А потом подробнее остановилась на таинственной комнате в веломастерской, доверху заполненной такими письмами и конвертами.

— В этом месте происходят странные вещи, и я хочу понять, что все это значит. Мы должны вернуться туда, все втроем. Вы будете отвлекать Гвидо и остальных, а я попытаюсь разузнать, что они скрывают.

— Ты пойдешь с нами? — с улыбкой спросила Лючия. — Ты можешь привезти свой велосипед, я — свой.

Нет, она не вернется в мастерскую. Не сейчас и не для того, чтобы помогать в расследовании Эмме Килдэр, думала Грета, слыша, как кто-то ее голосом произносит «Да».

— Ну что это за нытье! — запротестовал Шагалыч, притормаживая у мастерской.

По радио передавали торжественную симфонию, и казалось, что в стенах спрятался целый оркестр, который вот-вот перевернет все вокруг ударами смычков и грохотом труб. Гвидо широко улыбнулся, приветствуя художника взмахом перепачканной в масле руки. Он и не рассчитывал на то, что паренек, рисующий поросят на своем велосипеде, поймет Малера.

— А те девочки с ржавым велосипедом не приходили? — спросил художник.

Гвидо покачал головой:

— Пока нет.

И тут, будто материализовавшись после его слов из воздуха, на пороге возникли те самые девочки. Повисло неловкое молчание, потом вперед выступила Лючия, ведя за собой такой жалкий драндулет, что Шагалыч не выдержал и громко рассмеялся. В этот самый момент закончилась Первая симфония Малера, и из радио в мастерскую ворвались бурные аплодисменты.

— Спасибо за теплый прием! — поблагодарила Эмма, поклонившись как примадонна.

Лючия обвела все вокруг потухшим взглядом. Ансельмо снова нет.

— С возвращением! — приветствовал их Гвидо.

— Копались на старом чердаке? — пошутил Шагалыч, кивая головой на «Грациеллу».

— Именно так, — солгала Эмма. — Как вы думаете, его можно отремонтировать?

Шагалыч вытянул вперед руки и повертел растопыренными пальцами перед носом девочки, посмевшей усомниться в его искусстве:

— Видишь эти руки?

Эмма кивнула.

— Это руки художника, — продолжал урок Шагалыч. — А ты знаешь, на что способны руки художника?

— Нет. А ты знаешь?

— Они берут скатерть — и превращают ее в картину, подходят к стене — и превращают ее во фреску, бьют по булыжнику — и превращают его в статую!

— А что такое «булыжнику»?

— Ты что, не знаешь, что такое булыжник?

— Нет, не знает, она иностранка, — объяснила Лючия.

— Это старый велосипед? — попыталась угадать Эмма.

— Нет, старый велосипед — это колымага.

• Предыдущая
• 14/26
• Следующая