Маленький человек на большом пути - Бранк Вольдемар - Страница 2

• Предыдущая
• 2/43
• Следующая

Еще через несколько минут в комнате кишмя кишели птицы. Они прыгали, размахивали крыльями, кричали. Мы оба стояли у горящей керосиновой лампы и едва успевали отбивать ее от чересчур любознательных.

Пришла мать. Открыла дверь, застыла в изумлении на пороге.

— Что… что здесь происходит?

Потом, узнав обо всем, сама предложила накормить птиц. Они охотно клевали крупу, крошки хлеба. Размельченная мороженая рыба тоже пришлась им по вкусу.

— Да, ребята, не попробуете сегодня пирогов, — покачала головой мать, глядя, как хозяйничает в комнате уже вполне освоившаяся пернатая орава.

Мы с братом нисколько не огорчились:

— Не беда! Зато скворцы будут живы!

Разговор про школьные деньги начался за столом. Мать вязала; я как умел, то и дело спотыкаясь о малопонятные слова, читал вслух газету. Мать слушала-слушала, потом вздохнула:

— Да, надо бы тебе этой осенью в школу. Да вот нечем заплатить за ученье.

— А много нужно? — спросил я.

— Один серебряный в школу, другой на книги, тетрадки, доску с грифелем. Вот уже два рубля. Да еще приодеть надо; стыдно ведь пускать тебя в постолах[1]. У детей торговцев, домохозяев, ремесленников — у всех ботинки, один только ты, серенький воробышек, будешь портянками сверкать. — Мать отложила вязанье и грустно посмотрела на меня, — Заработаю, — сказал я решительно.

— Где ж ты, малыш мой, заработаешь?

— Мало ли… Соберу ягоды, продам!

— Хорошо задумано, ничего не скажешь. Да только в местечке-то нашем покупателей раз-два и обчелся. Все сами в лес по ягоду ходят.

Я стал доказывать с жаром:

— Ничего, купят, вот увидишь! Наберу целую корзину черники. Крупной, спелой. Купят!

— Где ты ее такую найдешь?

— Да хоть в Саранчовом сосняке!

— Ну тебя! — усмехнулась мать. — Глупенький ты еще. Это же совсем рядом с местечком. Там детишки просто так, прогуливаясь, все обирают, до единой ягодки… Вот если бы попробовать нам с тобой в Зиемерском бору.

Я обрадовался: мама тоже пойдет!

— Только учти: корзины придется тащить на себе.

— Ну и что!

— Одиннадцать верст! — Мать испытующе смотрела на меня…

Дома нас в то время было только двое: я и мать. Отец нанялся ямщиком и уехал на почтовых лошадях в далекую поездку, прихватив с собой в помощники моего старшего брата. Ничто не мешало нам отправиться в дальний лес по ягоды. Так и договорились: пойдем следующим утром.

С вечера приготовили корзины, связали по две, чтобы нести через плечо. Я был счастлив: казалось, что передо мной уже открылись двери школы.

Ночью никак не мог заснуть. Метался по кровати, ворочался с боку на бок. А заснув на минуту, тут же просыпался и смотрел в окно: не забрезжил ли рассвет, не пора ли уже обуваться? Мать тоже спала неспокойно — то и дело шуршал сенник на ее кровати.

Только заснул покрепче — мать уже будит:

— Вставай, вставай! Скоро солнце трубы позолотит!

И, как на грех, сон такой сладкий, ну совсем не хочется просыпаться! И куда только пропала вчерашняя решимость! Дремота обволакивала сознание, опускала перед глазами туманные завесы. Никуда не хотелось идти. Только спать, спать, спать…

Пришлось матери взяться за меня. Наконец, превозмогая сон, я спустил ноги на край кровати и встряхнулся.

Вскоре с пустыми корзинами на плечах вышли на улицу. В местечке еще царила утренняя тишина.

Мы бодро зашагали по берегу озера. Роса окропила тропинку, к постолам прилипала мокрая земля. Потом взошло солнце, идти стало легче. С озера повеял свежий ветерок, волны с шелестом накатывались на берег.

Когда подошли к бору, солнце уже припекало. Птицы на вершинах деревьев щебетали, свистели, пели каждая на свой лад.

Интересно, нет ли среди них моих скворцов? Вон тот, с ободранным хвостиком — не старый ли знакомый? Усядется на дерево и свистит, свистит не умолкая, пока мы не подойдем. Потом перелетит на следующее и опять свистеть. Может, он мне спасибо говорит?

Присели отдохнуть у дороги. Пройти одним рывком одиннадцать верст — дело нешуточное. Мы оба порядком притомились. Особенно ноги: подошвы словно горели.

Прямо отсюда, с дороги, на лесных полянках просматривались светло-зеленые кустики черники.

— Начнем, мам, начнем! — Я сразу наполнился нетерпением.

Не впервой мне по ягоды — трудного ничего. И наешься, и належишься, и кружка уже с верхом.

Перешли канаву, присели у кустиков. Ягоды полно. Вон ее сколько, сине-черной, блестящей, рассыпано между листиками! Первые пригоршни дробно ударили о плетеный кузов. Еще, еще…

Сыпал я, сыпал, а глянул — даже дно не прикрыто. Да, это не жестяная кружка!

Подошла мать, тоже заглянула в мою корзину:

— Листики-то зачем? Такую ягоду у тебя никто не возьмет.

Вот ведь беда! Набрать корзину — еще вовсе не значит получить за нее деньги. Теперь я уже не сыпал без разбору. Пусть покупатель как глянет на мою ягоду, так сразу и лезет за кошельком!

Руки быстро стали синими, лицо тоже не чище — я ведь и себя не обижал; не знаю, куда клал чаще: в корзину или в рот. До тех пор, пока не услышал тайный укоряющий голос:

«Думаешь, ты чернику ешь? Ты съедаешь свои школьные деньги!»

И сразу как отрезало. Хоть и вкусная в бору черника, но не для меня.

Вначале я никак не мог приспособиться: руки больше давили ягоду, чем срывали. Потом приловчился, стал работать обеими руками. Но все равно медленно что-то наполнялась моя корзина. Уж и спина заныла от беспрерывных поклонов, а заглянешь в кузов — дно все еще просвечивает.

Только к полудню наполнилась первая тара — сначала у матери, потом и у меня. Сели на пенек, поели с аппетитом Прихваченный с собой хлеб, запили чаем из бутылки.

Вторая корзина пошла еще труднее. Спина совсем перестала слушаться: надоело ей без конца сгибаться и выпрямляться. Встал на четвереньки и так ползал по кустарнику. Я ругал втихомолку и ягоды: «Не могли вырасти погуще!»

— и корзину: «Как заколдованная, не наполняется, хоть тресни!»

Когда собирал последние пригоршни, в глазах прыгали огоньки, каждый листочек казался сверкающей ягодой.

Но всему приходит конец, и моим мучениям тоже. Мать отвела меня на край болота. Там сырым мхом я оттер черноту с рук и лица: стыдно ведь таким перемазанным появляться на дороге. Снова связали корзины, взвалили на плечи. Тяжесть сразу сгорбила, как старичка.

— Устал? — заботливо спросила мать, когда мы вышли на дорогу и остановились ненадолго, чтобы поправить перевязь. Стиснул зубы:

— Нет!

— Видишь, сын, как нелегко даются школьные деньги. Смотри учись хорошо, если все у нас получится как задумано. Ученому человеку жить легче.

Мать уголком платка вытерла запотевший лоб, поправив корзины на плече:

— Ну, пошли!

Заходящее солнце дробилось в розовых водах озера. Чайки, уставшие от дневных полетов, качались на волнах. Кричали, перекликались, словно у них шел спор, где лучше провести ночь.

Все короче становились мои шаги. Как я ни старался держаться рядом с матерью, все равно отставал. Она меня не ждала — приходилось бежать вдогонку.

Красная макушка солнца спряталась за горизонт, а мы всё шли и шли. Перевязь резала плечо, как острая пила. Корзины сползали с плеча через каждую сотню шагов. Ног под собой я не чувствовал: казалось, вместо ног у меня каменные тумбы. Когда в полной темноте мы подходили к дому, я уже и не поднимал их, а волочил по земле.

В комнате у меня только хватило сил сбросить с себя корзины. Не сняв даже постол, я мешком повалился на кровать…

Утром проснулся и никак не мог понять, где я: в лесу или дома? Черника так и плясала перед глазами.

Корзины с ягодой, накрытой широкими листьями папоротника, мать расставила у стены.

— Одевайся и начинай разносить. Одну корзину отнесешь мадам Карозе, другую — жене аптекаря Фрейберга. Затем бабушке доктора Рауве. Последнюю предложишь купчихе Бремзе.

• Предыдущая
• 2/43
• Следующая