Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Лакер Уолтер - Страница 25

Может быть, в конечном счете религиозное чувство в этом материалистическом обществе не было столь глубоким, как принято считать? Но у многих было подлинное стремление к вере, и православные обряды оставались столь же впечатляющими, как и ранее. Правда, появились конкуренты: теософия русского и западного толка, всякого рода восточные секты, парарелигиозные уклоны — та же мода, что и на Западе в 60–70-е годы. Новыми православными прихожанами, вероятно, двигало любопытство, а не глубокая вера. Что касается патриотов, которые верили в необходимость синтеза национализма и религиозности, то почти невозможно установить, какой из аспектов их вдохновлял больше. Осипов, один из главных деятелей религиозного возрождения, сказал: «Я религиозный человек. Для меня Христос и его религиозное учение в конечном счете предпочтительнее национализма. Но я знаю душу нынешнего русского человека: в настоящее время национальный элемент у него более жизнен и более очевиден, чем религиозный»[97].

Фашизм оказал существенное влияние на русскую эмиграцию в конце 20-х — начале 30-х годов. Фашизм и германский национал-социализм представлялись самой бескомпромиссной антикоммунистической силой; они были динамичны и этим привлекали молодежь. Они обещали активные действия и быстрые результаты; там не было бесконечных дискуссий, характерных для европейских парламентских режимов и неэффективных организаций, что были созданы старшим поколением русских эмигрантов. Русские либералы, социалисты и некоторые христианские мыслители вроде Г.П. Федотова продолжали отстаивать демократию. Однако симпатию к фашистской критике парламентской системы нетрудно было усмотреть не только у глашатаев консерватизма (среди которых наибольшим влиянием пользовался Струве), но и у тех, кто находился в центре политического спектра, как Н. Тимашев. Фашизм представлялся движением будущего, тогда как демократия явно была на пути на пресловутую свалку истории.

Пропаганда консервативно-монархических кругов также приспособилась к новой фашистской доктрине. Правда, русской правой было нелегко освоиться с фашизмом. Союз Сталина и Гитлера был для нее потрясением. Некоторые эмигранты поначалу приветствовали вторжение германских войск на территорию Советского Союза в 1941 году, иные же забеспокоились: действительно ли это просто этап обещанной борьбы за уничтожение коммунизма? Или же заодно (а может быть, главным образом) это война против русского народа, начало германской экспансии на Востоке? Некоторых русских эмигрантов (митрополита Парижского Серафима, графа Граббе, атамана донского казачества, писателей Мережковского и Гиппиус, целый ряд бывших русских генералов, обитавших в Париже) эти вопросы не мучили, они приветствовали нацистское вторжение как «крестовый поход против жидомасонского большевизма» и призывали русских к сотрудничеству с оккупантами, считая, что только нацистская Германия сможет пробудить Россию[98]. Другие, и среди них белый генерал Антон Деникин, в этом сомневались и не советовали соотечественникам добровольно сотрудничать с оккупантами. Многие предпочитали выжидать; кое-кто избрал путь активного сопротивления фашизму. В 20-е годы возникли организации, состоявшие главным образом из молодежи, настроенной воинственно и отчетливо сознающей, что эмиграция старшего поколения никуда не продвинулась в борьбе с большевизмом. Эти группы были особенно падки на фашистские идеи, и три из них следует выделить — отнюдь не из чистого любопытства[99]. Самая маленькая и самая странная группа называлась младороссами, ее возглавлял совсем молодой человек по имени Александр Казем-Бек, потомок аристократической семьи, переселившейся в Россию из Персии в начале XIX века и полностью обрусевшей. В 21 год в Париже Казем-Бек стал главой студенческой группы, пропагандировавшей тоталитарную монархию нового типа, борьбу против масонства и международного капитала и призывавшей к жизни, «полной крови, огня и самопожертвования». Казем-Бек перенял все атрибуты фашизма — униформу, военную дисциплину, поклонение вождю: на сходках последователи приветствовали его поднятием правой руки и выкриками: «Глава!» По Казем-Беку, старый режим не надо восстанавливать — он прогнил, его источили филистерство, буржуазная алчность, «наркотики и сифилис». Поэтому большевики обошлись с ним по заслугам. Апокалипсис 1917 года и гражданская война были катастрофой, но — необходимой катастрофой.

Такие взгляды не были столь еретическими, как можно посчитать с первого взгляда; они находили поддержку у видных эмигрантов. Струве предоставлял младороссам место в своем журнале, главный претендент на престол из династии Романовых Кирилл (он переехал в Париж из Германии) дал им свое благословение, в группу входили два великих князя. При этом у Казем-Бека поклонение Муссолини (а позднее Гитлеру) сочеталось с восхищением Сталиным. При Сталине советский коммунизм сдвинулся от интернационализма к национал-социализму, Сталин и его последователи идут к принятию тех же ценностей, что и младороссы[100]. А если так, почему бы младороссам не вернуться в Советский Союз или, по меньшей мере, не вступить в союз с коммунистами?

Дилемму, возникшую перед русскими крайними правыми националистами после прихода Сталина к власти, лучше всех выразил религиозный мыслитель Г.П.Федотов. В 1935 году он писал следующее. Либералы выступают против советской власти, потому что она подавляет свободу, демократы — потому что коммунисты поработили народ. Социалисты выступают против большевизма, потому что он искажает социалистические идеалы, религиозные люди не могут принять советский режим, потому что атеизм стал новой государственной религией. Наконец, порядочные беспартийные эмигранты не могут принять систему, потому что она создает людей, не обладающих ни порядочностью, ни совестью. Но, писал далее Федотов, у эмигранта-националиста pur sang нет причин ненавидеть большевиков. То, что он продолжает противиться им, — чистое недоразумение, и как только это недоразумение разъяснится, вчерашние антисоветские активисты превратятся в возвращенцев, реэмигрантов[101]. В другом месте Федотов замечает, что если вчера о зарождении русского фашизма можно было говорить лишь в предположительном ключе, то ныне это — свершившийся факт. Точное обозначение советской системы — национал-социалистическая.

Возможно, что Федотов зашел несколько далеко в своих обобщениях и затушевал определенные различия между двумя тоталитарными системами. Однако он указал на вполне реальную проблему, и для того времени его предсказания были несомненно пророческими. Особенно это справедливо в отношении личной судьбы Казем-Бека (о чем мы расскажем дальше).

Казем-Бек отстаивал синтез старого и нового порядка — монархию, возглавляемую великим князем Кириллом и в большой степени опирающуюся на советские институты, то есть большевистскую (или, по крайней мере, «социальную») монархию. Эта идея нашла в 30-е годы и других сторонников — таких, как философа и теолога Ивана Ильина и недавнего эмигранта Ивана Солоневича. Казем-Бек восхищался сталинизмом, он верил, что диктатура, поддерживаемая народом («вождизм»), — идеальная форма правления для России. Однако он считал, что, хотя Сталин проделал отличную разрушительную работу, уничтожив антинациональную старую большевистскую гвардию, он вряд ли справится со строительством нового общества. Для этого нужно новое поколение, новая элита, с новыми идеями, И возглавить ее могут младороссы. Подобно Троцкому, Казем-Бек считал Сталина новым Бонапартом и был убежден, что очередной брюмер не за горами. Доктрина младороссов была полна противоречий, но это их не слишком заботило: к идеологическим теориям и интеллигенции они испытывали только отвращение. Они инстинктивно знали, чего хотят, — национальной революции, великой России, сильной армии. При каждом удобном случае они провозглашали рождение нового стиля и новой морали — однако в подробности не вдавались. Они восхищались Гитлером, и в сентябре 1933 года Казем-Бек отправился в Берлин на конференцию, чтобы обсудить более тесное сотрудничество с Русской нацистской партией в Германии (РОНД). Если в дальнейшем отношения младороссов с нацистами и стали напряженными, то, главным образом, потому, что нацисты не доверяли Казем-Беку из-за его национал-большевистских настроений.