Агей - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 13
- Предыдущая
- 13/16
- Следующая
– Эй, Михайло Ломоносов! – крикнул ему один из камчадалов и тотчас получил затрещину от Бориса Годунова.
– Историю, что ли, теперь хочешь кинуть? – спросил Годунов, водя пальцем по корешкам книг.
– Историю и зоологию.
– А в пристенок с нами не хочешь?
– Время жалко.
– А мы вот не жадные на время. У нас его – во! Хоть по горло залейся! – Годунов вдруг повернулся к дружкам и запустил в них монетой. – На память от лучшего товарища! Я с тобой, не возражаешь?
– Пошли, – сказал Агей.
– Хороший дед!
– Ты о ком?
– О дяде Косте, который на сбор приходил. Я у него, между прочим, стригся, а про ордена не знал. Три дня о нем думаю. Мировой дед!
– По-моему, все люди удивительные, – сказал Агей.
– И наша Лидия Ивановна?
– А много ты про нее знаешь?
– Я одно знаю. Вот из дяди Кости был бы учитель.
– Он меня, между прочим, в ученики принял.
– Ты в ученики к нему пошел?! – Годунов глаза вытаращил. – В парикмахеры? А твоя математика?
– Ремесло – математике не помеха.
– Но зачем тебе это?
– Не только голова – руки тоже пусть знают.
– Но зачем? Зачем?
– Жене буду прически делать. Чтоб всем на удивленье.
– Мировецкий ты парень, Агей. Я тоже пойду к дяде Косте. Из рейса возвращаемся, а все у нас… как эти… как сэры. – Годунов взял Агея за рукав. – Слушай, только честно скажи. Вот мне с английским уже полная хана?
– Почему?
– Да потому, что как начали мы его учить, так с той поры я его и не учу.
– У меня учебник есть, его сами англичане написали. За месяц класс нагонишь. Но заниматься надо каждый день.
– Может, попробуем?
– Давай.
– А когда приходить?
– Приходи в пять. Полчаса учим – купаемся. И потом еще полчаса. Ну а дома сам будешь работать.
С утра вся школа говорила о Курочке Рябе.
Кому пришла в голову уж никак не светлая мысль – напугать кладбищенского сторожа, осталось тайной.
Заботясь о славе, Курочка Ряба пригласила зрителей. Зрителей было пятеро. Трое от трех седьмых, один из пятого и один из шестого.
Вечерело. Сторож, собираясь закрыть ворота, обходил печальные свои владения.
Вдруг могила перед ним зашевелилась, и поднялся… голый человек в юбочке, очень похожий на те, в каких балерины изображают лебедей.
И тотчас из-за сумрачных кипарисов явился гигант.
Сторож присел и крикнул тонюсенько, по-петушиному: – Джулба-а-арс!
Больше всего досталось «балерине», и кабы не юбка из куриных перьев!..
– Все обошлось, – делился впечатлениями Курочка. – Во-первых, собака умная. Естественно, она напала на Рябова. И, заметьте, не кусала, а только обозначала места, которые вполне бы могла и откусить.
– А почему это – естественно? – негодовал Рябов.
– Ну я-то был на ходулях. Собака не дурная, чтоб зубы о дерево портить.
Историю пересказывали, смеялись. Но опять что-то не очень.
Лунная ночь
Перед тем как зазвонить будильнику, Агею приснился сон. Огромная комната. «Заходите», – сказали ему. Он зашел. И тут раздался хохот. «Это же мышеловка», – догадался Агей и почувствовал, что ему тесно в комнате. Он-то ведь не мышь. Хотел выйти, а кругом петли, крючки, обязательно за что-нибудь заденешь, мышеловка захлопнется.
Тогда он составил формулу и высчитал объем мышеловки, объем тела и нашел единственную форму, при которой тело избегало соприкосновения с петлями и крючками. Форма оказалась удивительно простой, надо было присесть на корточки, а левую руку поднять над головой в виде гуся.
Седьмые классы первую четверть закончили на два дня раньше обычного: школьников позвал на помощь пригородный колхоз.
Убирали яблоки.
Вячеслава Николаевича вызвали в Москву, и с седьмым «В» поехала Валентина Валентиновна.
Сад был всего в двух километрах от моря, и после работы всей гурьбой отправились на берег посидеть у костра. Но и костра не стали зажигать. Взошла луна, потерявшееся в темноте море просияло, и Валентина Валентиновна предложила читать любимые стихи.
Прочитали «Прощай, свободная стихия…», прочитали «Нелюдимо наше море…», а Ульяна сонет Мицкевича.
Вдруг Крамарь сказала:
– Я хочу сделать заказ. Пусть прочитает Агей.
Все примолкли, ожидая стихов.
Эти стихи читал дедушка. В ясные, в ослепительные лунные ночи среди снегов Памира.
«Понимаешь, – говорил дедушка, – когда я читаю эти стихи, то чувствую на лице прикосновение южного солнца».
Агей замолчал. И все, затаивая стук сердец, услышали… несказанное безмолвье.
Агей повторил:
После этих строк по лицу дедушки начинали катиться слезы, но голос его не прерывался, а наоборот, в нем была такая светлая, такая летняя радость, такая сбывшаяся радость, что и у Агея начинало пощипывать в носу. Он и теперь ощутил эту непонятную тревогу и это пощипыванье.
«Да нет же! – возразила Агею душа его. – Да нет же! Ты раскрой глаза-то свои!»
Агей умолк. Никто ничего не сказал, все смотрели на море. Но что-то было не так. Агей обернулся и увидел: Надя Крамарь смотрит на него, глаза ее полны слез, и на слезах этих растекшиеся луны.
– Вот что такое поэзия, – сказала Валентина Валентиновна и зябко поежилась. – Идемте, ребята. Встаем в шесть.
Домой шли гурьбой, оглядываясь на лунное диво моря.
Света Чудик оказалась рядом с Агеем. И когда они все оглянулись в последний раз, он посмотрел не на море, а на Свету:
– У тебя лицо серебряное!
– Да ведь мы все серебряные! – прошептала Чхеидзе.
И ребята взмолились: – Валентина Валентиновна, такую ночь проспать преступление!
– Не отдыхать мы сюда приехали, – сказала Валентина Валентиновна. – А ночь и завтра такая же будет.
– Да нет же! Нет! – воскликнула Света Чудик. – Завтра будет все совсем другое.
– Ну, хорошо! – сдалась Валентина Валентиновна. – Еще полчаса вам ради лунной печали.
– Печали… – повторила Света, и ее рука сначала коснулась руки Агея, а потом легла в его руку.
Сама Света смотрела на море как ни в чем не бывало, но рука у нее была совсем ледышка, и плечи ее дрожали.
– Тебе холодно?
– Нет, – сказала Света. – Нет!
Градобой
Утром прошел слух: Крамарь ночью плакала. Валентина Валентиновна забеспокоилась:
– Надя, тебя кто-нибудь обидел?
– Что вы?! – изумилась Крамарь.
– Говорят, ты спала неспокойно.
– Я просто сначала озябла, а потом ничего.
- Предыдущая
- 13/16
- Следующая
