Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/211
• Следующая

Эх, яблочко,

Куды котишься?

Уркам в рот попадешь.

Не воротишься!

— В гостиницу пришел, — важно продолжал губастый. — Гостиница прозывается «Райская житуха». Скумекал? Во! А у тебя есть разрешение на спанье? Тут всяких дефективных не принимают. Строгий отбор по норме. А ну-ка, гони монету. Пацаны, надо с него получить. Выворачивай, сосунок, карманы.

— Вшей только не тряси.

— У меня нету денег, — пробормотал Ленька. Подбородок его дрожал.

— Это почему ж ты, сучья нога, на свете без денег живешь? — грозно спросил губастый.

Вокруг раздался новый взрыв хохота.

— Бесплатно хочешь номер занять в гостинице? Братва, получай с него каждый, что может!

Губастый схватил его за козырек, рывком насунул кепку на самый нос. Кто-то больно щипнул Леньку за бок, кто-то дал подзатыльник, кто-то лягнул ногой в зад. Перед ним прыгали чьи-то развеселые рожи, чернели хохочущие рты, слышался пронзительный свист, выкрики. Беспризорники потешались от души, довольные неожиданным развлечением. Леньку тискали, вертели во все стороны, тормошили, и он наконец упал.

— Ша, хватит! — сказал чей-то голос. — Затыркали пацана.

Огольцы, пересмеиваясь, стали расходиться Взъерошенный, растрепанный, Ленька сел на цементный пол. Слезы обиды, бессильной злости душили его, и он молча, грязными кулаками растирал их по щекам.

Губастый беззлобно взял его за локоть, легко приподнял и поставил на ноги.

— Освоился, пацан? — спросил он. — Теперь ты принят в запорожскую вольницу... райских чертей. Выбирай местечко и считай, что ты на курорте.

И как ни в чем не бывало вернулся в свой угол.

Кто-то подбросил в костерик разломанную спинку стула, старую, прогнившую доску. Пламя сперва как бы заглохло, затем выкинуло длинные языки, разгорелось ярче.

Все это время кучка ребят, игравших при свече у стены в карты, не обращала внимания на забаву скучающих огольцов с новичком. Сейчас и они зашевелились, оттуда послышались громкие возгласы:

— Пробурился^[4], Язва?

— Говорил тебе, Афоня: не садись. Нету фарту, бросай карту.

— Нынче Лехе Амбе везет как на курьерском.

С кирпичей поднялся узкоплечий парень лет семнадцати, с копной белокурых волос, в сатиновой рубахе, расстегнутой на груди, в прочных брюках и нитяных носках. Все остальное — кепку, пиджак, ботинки и даже ремень — он проиграл. Сбычась, кусая губы, Афонька Язва пристально, мутными глазами посматривал на ближних ребят. Все, с кем встречался взгляд молодого вора, отворачивались, потихоньку отходили. Чувствовалось, что внутри у него клокотало, ему хотелось к кому-нибудь придраться, попсиховать, пустить в ход кулаки. Под ноги Язве попалась пустая водочная бутылка, и он сорвал на ней зло: бутылка далеко отлетела к стене. Он придвинулся к пылавшему костерику, плюнул раз, другой, прислушиваясь, как шипит в огне слюна. Облизнул губы, вызывающе покосился на Леньку, вдруг спросил:

— Новенький?

Мальчишка не ответил.

— Новенький, — угодливо сообщил толстощекий парень без шеи и в галифе.

Язва обошел вокруг Леньки, внимательно оглядел его, пощупал материал тужурки. Тужурка давно загрязнилась, как и сам ее владелец, с борта отлетела вторая пуговица, но добротное «матросское» сукно нигде не треснуло, не порвалось.

Вор бросил огольцу через плечо:

— Стой тут, с места не сходи. Понял? А то блин с тебя сделаю.

Он вернулся к горевшей свече. Кучка ребят, сидевшая вокруг дрожащего язычка света, еще не разошлась. Черно-смуглый парень в картузе-капитанке с золотым шнуром и в брюках с бахромой лениво и небрежно свернул выигранную десять минут назад одежду и швырнул к стенке.

— Завтра будет на что опохмелиться, — улыбаясь, сказал он соседу.

Афонька Язва опустил на его плечо руку.

— Видал, Амба, там босявка какой-то пришел? Играю его барахло. Мечи.

— Надо покнацать.

Вслед за Язвой черно-смуглый Амба не спеша приблизился к Леньке, подвел его ближе к огню, деловито осмотрел. Ленька заметил, что на груди этого вора в капитанке тушью выколот неприличный рисунок.

— Не запоет пацан? — спросил Амба. — Гляди, отвечаешь.

Он первым двинулся назад, к свече.

— Тасуй, зануда, — нетерпеливо ответил Язва. — Спрашивает еще.

— Во что идет?

— Пятнадцать хрустов^[5].

— Половины за глаза довольно.

— Лады. Обдирай.

По цементному полу вновь зашлепали карты.

Много любопытных глаз опять устремилось на Леньку, и в некоторых он уловил сочувствие. Мальчишка смутно понимал: над ним учинили какую-то жестокость, но для собравшихся здесь беспризорников в этом, кажется, не было ничего необычного. Зачем его осматривал Афонька Язва и другой картежник в капитанке и с неприличной татуировкой на груди? Зачем ему наказали стоять на месте? Ленька знал, что теперь уйти ему отсюда никак нельзя: задержат и изобьют уже по-настоящему.

Сверху в подвал шумно спустилось еще человек шесть беспризорников, и при свете костра Ленька узнал двух из них: рыжего, патлатого, в бархатной жакетке с буфами, которого видел в Помдете, и его товарища с вывернутыми ноздрями, что цеплялся к Леньке там же на крыльце. Вот кого он встретил здесь вместо Федьки Монашкина! Час от часу не легче.

— Гля! — остановясь против него, удивленно воскликнул рыжий патлатый оголец. — И тебя сюда Помдет определил?

«Совсем теперь пропал», — подумал Ленька.

— Опять прошпилился, — послышался от костра злой голос Афоньки Язвы, и он швырнул карты на пол.

— Какая-то маруха по тебе страдает, — засмеялся один из кучки.

— Имею с вас получить, — спокойно обратился Амба к своему неудачливому партнеру.

Минуту спустя Язва стоял перед Ленькой.

— Сдрючивай, пацан, барахло. Да не раздумывай долго.

Только сейчас Ленька понял, что произошло: Язва проиграл его одежду. Он содрогнулся: неужели отымет? И неужели никто за него не заступится? Конечно, никто! Как же он станет жить? В чем завтра будет ходить по городу, в чем поедет в Москву? И - зачем он, дурак набитый, пришел в этот разрушенный дом! Разнесчастная та минута, когда он сунул свой любопытный нос в полуподвал.

— Ну, долго мне возле тебя стоять? — нетерпеливо спросил Язва. — Иль глухой?

— А в чем я останусь? — прошептал Ленька.

— Ты ж не девка? Посидишь и так, сейчас тепло. Ваш брат кусочник умеет выплакивать по дворам обноски. Э, да еще разговаривать! Давай... а то двину гадюку, с катушек слетишь.

И Язва грубо содрал с Леньки тужурку, расстегнул штаны.

На Леньку пахнуло винным перегаром: парень был пьян. Сопротивляться? Изуродует, он старше, выше на две головы. Это не босяк в рогоже со станции Глубокой, который заталкивал Леньку под железнодорожный мост: там могли заступиться безработные. Это и не рыжий пузатый фармазон в шляпе, что отнял на базаре материну шаль. Тот просто обманул, но не посмел ударить, боялся народа, милиции. А тут, в глухом подвале, хоть надорвись от крика, никто не заступится. Сдерут последнее, придавят втихомолку.

Слезы обиды вновь подступили к глазам Леньки, от возмущения и гнева плечи, руки охватил нервный зуд. Он понимал свое бессилие и лишь тихо вздрагивал.

— У тебя и кальсоны есть? — удивился Афонька Язва, —Чего ж нюнил? Вот жлоб занюханный! Завтра принесу тебе сменку, а сейчас гони и колеса^[6]. Шевелись веселей, шевелись.

Он снял с мальчишки штаны. Ленька лишь покорно подымал одну ногу, вторую, опираясь на плечо молодого жулика, чтобы не упасть. От беспризорников Ленька уже знал, что, когда жулики раздевают своего брата, они «по-честному» дают ему взамен старую дырявую одежонку.

Сам разуваться Ленька не стал. Язва нагнулся, пьяными, непослушными пальцами начал расшнуровывать ботинок. Свои ботинки Ленька редко снимал с тех пор, как убежал от тетки из Ростова, и для прочности оба шнурка завязывал тугим двойным узлом. От грязи шнурки слиплись, заскорузли: распутать их было почти невозможно.

• Предыдущая
• 24/211
• Следующая