Я вернусь на рассвете - Царукаев Владимир Ибрагимович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/17
• Следующая

— Да там же болото! — ответила тётя. — Там сроду машины не ездили…

Хаммирза сверкнул глазами, плюнул, выругался и пошёл к грузовику.

— Беги скорее от беды подальше, — шепнула тётя.

Шаухал быстро исчез.

Ему и радостно — немцам капут! — и грустно: убийцы и предатели удирают, не получив возмездия. Кто знает, удастся ли их потом изловить и отомстить за учителя и Алыкку?

…В комнате тепло. Мать спит. Шаухал вынул из сундука старые тетради. Зажёг коптилку. В тетрадях рукой учителя Темира поставлены отметки. А вот ещё: «Материал изложен хорошо, но написано небрежно, за это снижаю отметку» — и подпись.

Когда это было?

Всего лишь год или полтора назад…

Слипаются глаза. Пора спать.

Шаухал тушит коптилку и на цыпочках, боясь разбудить мать, уходит из комнаты, спешит к своему привычному месту на сеновале.

Давно ли он проводил здесь ночи вместе с учителем и Алыккой, а кажется, что прошла целая вечность. Их уже нет в живых.

Ложится на сено, рядом — дорогие для него шапка и автомат. Веки тяжелеют. Грохот орудий стал привычным.

И вдруг ясно слышится голос Алыкки:

— Вот нажмёшь на это — та-та-та…

Какая мысль!..

Сонливость как рукой сняло. Он схватил автомат. Голова лихорадочно работает:

«По дороге мимо нашего дома они не проедут — тут болото. Значит, остаётся единственный путь — по шоссе, через перевал. Скорее! К перевалу! Ещё успею…»

Завёртывает автомат в старый половик, которым недавно укрывался Алыкка. Мгновение — и он в комнате. Вырвал из тетрадки листок и, положив его на подоконник, написал:

«Мама, я вернусь на рассвете».

Знакомый путь — огородами. Шоссе. Тянутся недобитые «тигры» и «пантеры». Изредка мелькают легковые автомобили. Это удирают немцы.

Всё селение замерло. Ещё вчера вечером в сторону леса палили из миномётов. Слышались разрывы бомб со стороны Салугарда?на. На улице было много мотоциклистов — офицеров и солдат. Около реки хоронили убитых.

Шаухал перебегает от дома к дому. Здесь ему знакомо каждое дерево, каждый кустик. Вот дом тёти. В этом доме последнее время жили комендант и Кубайтиев. Машины ещё стоят. Значит, не поздно! Значит, ещё не успели уйти!

Шаухал бежит к подножию горы. Вскарабкался на первый камень, пробежал по выступу на скале и опять — вверх. Наконец остановился, поглядел вниз. Шоссе — как на ладони. Когда машины повернут налево и поедут вдоль плетня, как раз начнётся подъём и поворот…

Шаухал осторожно развёртывает автомат, кладёт его в небольшую выемку на скале.

«Место удобное, — думает он. — Меня сразу не заметят, а я вижу всё».

В двадцати шагах от Шаухала по шоссе прошла группа немецких солдат.

Эх, знали бы они, что у них под носом засада!

Прошли. Даже никто не оглянулся…

Но вот послышался рокот моторов. Из тётиного двора выползли два грузовика, а между ними — легковая машина.

Это они!

Шаухал посмотрел на автомат. Алыкка объяснял, куда надо нажимать. Сейчас он так и сделает. Через несколько секунд…

Когда в селении прокричали петухи, с западной стороны раздался треск автоматной очереди. Он то смолкал, то начинался снова. А когда небо стало светлеть и на западе обозначилась розовая полоска зари, стало тихо. Автомат умолк.

Это утро было ясным. Взошло солнце. Оно заиграло на ветках яблонь и груш, на трубах и крышах. Один из своих лучей солнце послало в окно домика, где спала мать Шаухала — Дзыцца. Луч упал ей на лицо, и она открыла глаза.

— Шау! Сынок, ты проснулся?

Не дождавшись ответа, мать встала, подошла к окну, распахнула его, и на глазах её блеснули слёзы: по улице селения шли танки — наши танки! На них были красные звёзды, а не чёрная свастика!

Мать облокотилась на подоконник и тут увидела листок, вырванный из тетради. И прочитала:

«Мама, я вернусь на рассвете».

— Как же так — на рассвете?.. — недоуменно прошептала Дзыцца, глядя в окно.

Рассвело уже давно. Начался день. Почему же не вернулся Шаухал?

— Шау! — крикнула вдруг она, схватившись за голову. — Шау! Где ты? Отвечай!

Но в доме было тихо.

Шатаясь, мать прошла в сени и, собрав последние силы, вскарабкалась по лестнице на чердак.

Там было темно, и сначала мать ничего не могла разглядеть. Но, прислушавшись, она сразу услышала родное дыхание и тихое похрапывание. Конечно же, это был Шау, сын, — её счастье, вся её надежда!

Мать подошла поближе к куче сена и тут разглядела спящего мальчишку. Около него лежал автомат, а на автомате — шапка-ушанка.

«Что бы это могло значить? — старалась догадаться Дзыцца. — Куда он уходил ночью? Откуда автомат? И эта шапка?..»

…Успокойся, Дзыцца! Не буди пока своего Шаухала. Он же не спал всю ночь и на рассвете очень торопился домой, чтобы ты не тревожилась. Теперь пусть он отдохнёт, а когда проснётся, обо всём тебе расскажет, и ты, мать, удивишься и обрадуешься тому, какой отважный джигит вырос в твоём доме.

Кончался последний урок. Учитель Тазе? продиктовал домашнее задание, и ребята уже принялись убирать свои учебники и тетради в портфели.

— Не забывайте, друзья, о музее! — погрозил пальцем учитель. — В Доме пионеров мне сказали, что музей откроется в конце будущей недели. Наша школа собрала немало экспонатов; пока я берегу их у себя. Надеюсь, вы ещё что-нибудь отыщете…

В классе сразу поднялся шум. Каждый вдруг вспомнил, что у него кое-что есть. Гала?у убеждал соседа по парте, Тамбо?ла, что завтра всех удивит. А Тамбол лишь отмахивался от него:

— Всё ты выдумываешь! Ничего у тебя нет.

— Нет? — вспыхнул Галау. — А вот посмотрим!

Ахбо?л, худенький мальчик в потрёпанной куртке, услышав за спиной спор, подумал: «Этот Галау хвастун — вот и всё!» Потом взглянул в окно.

День выдался отличный. Солнце так пекло, что можно было только удивляться, почему на Казбеке не тает снег.

Хорошая это пора — весна! Весь Кавказ сразу преображается: нежной бархатной зеленью покрываются подножия великанов-гор; шумит, бурлит Терек — хочется ему выпрыгнуть из берегов, да не пускает гранитная набережная. А недавно сады словно снегом занесло: цвели яблони, груши, персики… Но сейчас цветение уже кончилось, и ветки увешаны малюсенькими зелёными плодами.

Ахбол не слышит, о чём спорят ребята. Что-то объясняет учитель Тазе. Потом говорит Амбал. Ну, конечно, речь идёт об археологическом музее в Доме пионеров. Уже целый месяц только и говорят об этом. Экспонатов собрали много, каждый что-нибудь да принёс. Лишь он, Ахбол, ничего не принёс. Нечего ему нести. Никаких интересных вещей у него нет. Другим помогали, конечно, родственники. Особенно те, что в горных аулах живут. У Ахбола же, кроме дяди Джамбо?та и тёти Бутиа?н, родных нет. А дяде Джамботу и тёте Бутиан не до него — у них своих дел по горло.

…Вот и звонок!

Он всегда внезапен и обязательно заставляет вздрогнуть…

— Итак, ребята… Слышите? — Учитель Тазе напрягает голос, чтобы перекричать весь четвёртый «В». — Ни на минуту не забывайте о нашем музее!

Ахбол вышел на улицу — и весёлый и грустный. Весёлый, потому что солнце щекочет глаза и заставляет смеяться, потому что весной все весёлые. Но и для грусти есть причина. Опять тройку получил. Ведь он хорошо знает осетинскую литературу, а «Куыбады» назубок выучил. Ещё в прошлом году выучил, когда старый Гайто пел этот стих под фандыр у себя в хижине. А как дошёл до того места, где Коста Хетагуров про сироту рассказывает, запнулся. Комок к горлу подступил. Только и успел сказать эти строки:

• Предыдущая
• 7/17
• Следующая