Люди в погонах - Рыбин Анатолий Гаврилович - Страница 67

• Предыдущая
• 67/105
• Следующая

Долго думал, сообщить ли о том, как отвадил от себя одного бойкого соавтора? Но махнул рукой: ладно, не стоит.

Нечаев воспринял новое назначение как большое доверие и взялся за дело с усердием. Днем он уходил с ротами в поле. А вечером в казарме учил агитаторов искусству беседы, вникал в солдатские нужды.

Больше всего волновал его ефрейтор Груздев. Капитан видел, как изменился он в последние дни.

Комсомольское собрание, где обсуждали проступок Груздева, проходило бурно. Все выступающие жестоко критиковали товарища, требовали, чтобы он чистосердечно рассказал о случившемся. Но ефрейтор упорно молчал.

Мирзоян со свойственной ему южной горячностью предложил:

— Если Груздев не хочет говорить с нами, если он считает себя самым умным, я предлагаю исключить его из комсомола.

Нечаев видел, как потемнело скуластое лицо ефрейтора, как задрожал его подбородок.

Тогда Нечаев поднялся и сказал как можно спокойнее:

— Знаете, товарищи, мне кажется, что Груздев молчит не потому, что не желает разговаривать. Ему просто тяжело сейчас. Может, не стоит торопить его. Пусть успокоится, хорошо подумает. К тому же все вы понимаете — главное не слова, а дела...

Высказывание капитана было необычным. Оно ломало традицию непременно требовать от каждого провинившегося обещания не повторять проступков. Страсти утихли. Встал Мирзоян и снял свое предложение об исключении.

Уходя с собрания, Нечаев подумал: «Теперь надо помочь Груздеву набраться сил». И он стал заглядывать к нему почти каждый вечер. Заметив однажды в руках ефрейтора распечатанный конверт, Нечаев присел рядом, спросил:

— Как дела сердечные? Вроде письмо получили?

Груздев махнул рукой:

— Получил.

— Что, неприятное? От товарищей, наверно?

— Нет, — басовито выдавил ефрейтор и громко вздохнул. От этой самой... Ну, из-за которой все получилось...

— От девушки? — догадался капитан.

— Ну да. Еще пишет. Тут без нее кисло.

Говорил он хотя и со злостью, но как-то через силу, точно не своим голосом. Чувствуя это, Нечаев спросил тихо:

— Татьяна — девушка хорошая, правда?

Лицо Груздева порозовело. Он подумал, неловко пошевелил плечами, ответил:

— Да как сказать? Она-то вроде неплохая.

— Карточку, наверно, храните?

— Где-то была. — Он порылся в кармане и, отыскав, протянул капитану. Чернобровое лицо Татьяны улыбалось. На плечах лежали туго сплетенные косы.

— Любите? — спросил Нечаев, посмотрев на Груздева.

— Да что об этом говорить, товарищ капитан? Сами посудите. Столько неприятностей из-за нее. Недаром говорят: где баба, там и несчастье.

Нечаев рассмеялся.

— Честное слово, товарищ капитан.

— Эх, Груздев, Груздев, — сказал Нечаев, не выпуская из руки карточку. — Неправду говорите. Любите вы ее. По глазам вижу.

Ефрейтор хотел возразить, но промолчал, смущенно вобрав голову в плечи.

— Ну вот. А говорите «какая любовь». Выходит, на языке одно, а на сердце другое. Так, что ли?

— Немножко так, товарищ капитан. Ребята меня подожгли. Говорят, не знал ты ее и на гауптвахте не сидел, а теперь...

— Что теперь? Из-за нее?

Груздев снова замялся, потер ладонью раскрасневшееся лицо, прошептал:

— Не знаю.

Улыбаясь, Нечаев еще раз посмотрел на карточку, сказал мягко:

— А ведь она думает, наверно: какой парень у меня, орел. Подругам, поди, не нахвалится. Верно?

— Не знаю.

— Чего там «не знаю». Сами небось рассказывали о своих стрелковых достижениях.

— Никак нет. Военная тайна, товарищ капитан.

— Ах, вон что, — понимающе сказал Нечаев, и зеленоватые глаза его заискрились. — Ну, смотрите, Груздев, будете и дальше оступаться, отобьют у вас девушку, честное слово, отобьют.

Капитан ушел, а ефрейтор долго смотрел ему вслед и о чем-то думал. Затем убрал фотокарточку с письмом в карман.

Из третьей роты Нечаев прошел в первую. Он вспомнил, что днем на занятиях в поле рядовой Зозуля сообщил ему о письме, полученном с фотозавода. Поговорить сразу об этом не удалось. Слишком горячие дела были: разыгрывался бой за первые траншеи. А сейчас побеседовать самое подходящее время...

Зозуля, как и следовало ожидать, сидел в комнате возле своего изобретения. Он так глубоко задумался, что не услышал даже легкого скрипа двери. Постояв немного, Нечаев продекламировал:

— На диком бреге Иртыша сидит Ермак, объятый думой!..

— Ой, виноват, товарищ капитан, — встрепенулся солдат. — Не бачил.

— Бывает. — Нечаев подошел поближе и кивнул на прибор: — Как, подвигается?

— Не дюже, — признался Зозуля.

— А в чем задержка?

— В расстоянии. На двадцать метров действует як надо, а дальше... — Зозуля поморщился.

— Ничего. — Нечаев положил на плечо солдату руку. — Если на двадцать работает, значит, будет работать и на сто. А что, сомневаетесь?

Зозуля вскинул голову, заговорил громко и быстро:

— Як же можно сомневаться, товарищ капитан? Я сплю и бачу этот прибор. Вот если бы новые линзы с завода получить, то было бы гарно.

— А что пишут?

Зозуля вынул из кармана письмо.

Капитан развернул сложенный вдвое листок, пробежал глазами по строчкам.

— Так это же очень хорошо, — сказал Нечаев, не выпуская из рук письма. — Возьмем и напишем официально.

— А можно? — спросил Зозуля неуверенно.

— Конечно. Завтра же напишем.

Зозуля облегченно вздохнул и даже улыбнулся краешками губ.

Захватив письмо, Нечаев вышел в коридор. И тут ему попался навстречу снова Груздев.

— Куда вы бежите? — спросил капитан.

— К дружку, — смущенно ответил ефрейтор. Но голос у него был уже бодрый, глаза заметно повеселели.

«Встряхнулся, кажется, — подумал Нечаев. — Ну и правильно. А то ишь захандрил, с девушкой ссориться собрался, как будто она виновата. Может, с ней придется жизнь пройти».

История ефрейтора почему-то напомнила Нечаеву о его чувствах к Ольге Борисовне, о последней встрече с ней, о прорытой в снегу дорожке и очень коротком разговоре.

«Странно как-то получается, — огорчился Нечаев. — С другими беседы провожу. Поправки вношу в чужие судьбы. А в собственной до сих пор не могу разобраться». И у него возникло желание повидать Ольгу Борисовну, поговорить с ней сейчас же, не откладывая.

Нечаев посмотрел на часы. До закрытия библиотеки оставалось пятнадцать минут. Он застегнул шинель на все пуговицы, надвинул шапку и, не задерживаясь, вышел из казармы.

В библиотеку Нечаев пришел в тот момент, когда Ольга Борисовна уже одевалась. Испытывая неловкость, он поправил у нее воротник, хотя поправлять его не требовалось. Она улыбнулась и негромко сказала:

— Спасибо.

Потом, когда надела шапочку и взяла в руки сумку, спросила уже без улыбки:

— Ну что, сосед, домой?

— Да, — ответил Нечаев, — потому и зашел.

Она загадочно посмотрела на него из-под тонких бровей.

— Вы... за мной?

— Да... то есть, я тут был в клубе, ну и вот...

— Ах, сосед, сосед, — пропела она, покачивая головой. — Ну ладно, вот вам ключ. Заприте, пожалуйста, дверь.

Нечаев молча выполнил просьбу и так же молча сошел с высокого клубного крыльца. Ему было явно не по себе. Слово «сосед» прозвучало для него точно так же, как «товарищ капитан» в то недавнее утро после бурана, «Неужели она ничего не замечает? — спросил самого себя Нечаев. — А может, просто смеется. А я, как мальчишка, тушуюсь под каждым ее взглядом. Нет, больше так не должно быть. Надо все выяснить». Он взял ее под руку. Ольга Борисовна покорно пошла рядом.

• Предыдущая
• 67/105
• Следующая