Радио Судьбы - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 24
- Предыдущая
- 24/127
- Следующая
Не совсем так. Сержику, как выяснилось, пища совсем не нужна, а они с Ваней любят все вкусное. Пусть незатейливое, но вкусное, что почти никогда не оказывается здоровым. Но... Наверное, так устроен мир. Хочешь прожить подольше – ешь суп из щавеля и жуй салат из молодых листочков крапивы. Ну а если хочешь вкусно поесть, то не стоит записывать холестерин в число злейших врагов.
Собственно говоря, это известно давно. Не зря же кулинарная книга так и называется: «Книга о вкусной и здоровой пище». В самом названии подразумевается, что есть пища – вкусная, а есть – здоровая. Яичница с куском «Фермерского» хлеба, намазанным ферзиковским маслом, наверняка открывала бы раздел: «Вкусная». Ну а Ленины рецепты прибавили бы сотню-другую страничек в раздел «Здоровая».
Николай провел ложкой посередине, честно разделив яичницу пополам. Другое деление Ване не понравилось бы, он это знал. Все должно быть честно. От начала и до конца. Поэтому Николай все ел только ложкой, как и Ваня, – с вилкой сын управлялся не очень ловко.
– Ну как? Вкусно?
Ваня улыбнулся и загудел. Несколько кусочков яичного белка вылетели из широко открытого рта и упали обратно в сковородку.
– Ешь, ешь...
Наверное, полагалось бы сказать: «Когда я ем, я глух и нем». Или еще какую-нибудь ерунду в этом духе. Но... Николай помнил, как однажды воспитательница детского сада, куда ходил Сержик, пожаловалась ему:
– Представляете, он сделал мне замечание! «Представляю, – подумал про себя Николай. – Уж я – то ХОРОШО представляю, можете мне поверить!», – а вслух спросил:
– Да вы что? И что же он сказал?
– Мы сели обедать. Кто-то из мальчиков разговаривал, и я его одернула: «Когда я ем, я глух и нем!» А ваш Сережа... «Ваш Сережа...» Это прозвучало как: «А ваш бандит!»
– А ваш Сережа заявил: «Почему же ВЫ тогда болтаете?» Не знаю, может, в вашей семье так принято – чтобы дети делали замечания взрослым...
«Нет, у нас так не принято, – подумал Николай. – У нас вообще не принято делить на взрослых и детей. Мы – семья, вот и все!»
– Нет, нет, ну что вы? Конечно, не принято!
– Вы объясните ему, пожалуйста, как надо разговаривать со старшими!
– Обязательно. – Николай замешкался. Один вопрос не давал ему покоя. Он понимал, что задавать его не стоит, но не смог удержаться: – Простите... А вы в этот момент ели?
– Что?
– Ну, я имею в виду... Вы сами в этот момент обедали? Воспитательница посмотрела на него так, словно он предложил ей задрать юбку и показать всем свои кривые ноги.
– Конечно! А что же я, по-вашему, святым духом должна питаться?
– Нет, нет... Что вы? Не должны. Это мало у кого получается – питаться святым духом.
С тех пор Николай угодил в черный список. «Яблоко от яблони... Вся семейка такая». Правда, Лене удалось немного сгладить конфликт, но ненадолго. До следующего раза.
Николай улыбнулся, вспоминая этот эпизод.
Ваня ничуть не смутился своей оплошностью: он подцепил ложкой выпавшие кусочки и снова отправил их в рот. Он ел с аппетитом, и его оттопыренные уши смешно шевелились.
Николай с улыбкой посмотрел на сына и вдруг понял, что ему есть совершенно не хочется.
Он отложил ложку в сторону. Сын взглянул на него с по дозрением.
– Все нормально... Просто... голова немного болит.
Николай украдкой провел рукой по верхней губе. Крови больше не было, но головная боль, до поры затаившаяся где-то между извилин, снова выползала из своего укрытия, извиваясь скользким блестящим телом.
У него никогда раньше" не болела голова. Нет, ну, может, когда-то и болела по утрам, но тогда причина была ясна: перебрал вечером. А вот так, чтобы ни с того ни с сего... Он помнил, что мать всегда мучалась мигренью. А он ей не верил, думал, как это может быть? Откуда что берется? Ведь должна быть причина.
Мать ходила по квартире бледная, любой шум или яркий свет вызывали у нее болезненную гримасу, иногда она шла в ванную и подолгу стояла под горячим душем, массируя голову, иногда ложилась спать, но это почти никогда не помогало. Боль появлялась и исчезала тогда, когда ей было угодно.
И сейчас, впервые в жизни, Николай на себе почувствовал, что это такое: боль, взявшаяся ниоткуда.
Есть не хотелось. Он даже не мог смотреть на эту яичницу. Если бы он был один, то выкинул бы ее куда подальше. Но рядом сидел сын, и он уплетал отцовскую стряпню с удово льствием.
– Доедай, сынок... Я что-то не хочу.
Николай с силой сжал виски. Ему стало легче, но совсем чуть-чуть. Казалось, дело было в том, что сил не хватало. Вот если бы засунуть голову под какой-нибудь пресс...
Он поднялся. Летняя веранда закружилась перед глазами, но он взял себя в руки.
– Я пойду немножко полежу, а потом сходим в поле, позвоним маме и Сержику, узнаем, когда они приедут. Ладно?
Ваня молчал. Он застыл на месте. Ложка повисла в воздухе, с нее падали капли жидкого желтка. Ваня сидел, уставившись в одну точку, с широко открытым ртом: Николай хорошо видел наполовину пережеванный хлеб, смешанный с яйцом.
– Что с тобой?
Ваня не отвечал. Такое с ним бывало. Правда, редко. Ваня иногда вдруг застывал и оставался неподвижен минуту, а то и две. В это время он был где-то далеко. Словно видел сны, которые забывал сразу же после пробуждения. Сразу же, как только... возвращался в себя.
Николай почувствовал, что боль в его голове медленно, но неумолимо нарастает, будто чья-то невидимая и безжалостная рука поворачивает черную ручку реостата. К горлу подкатила тошнота, еще немного, и его вырвет... Он закрыл глаза...
И тут он услышал, как кто-то четко и связно сказал:
– Не надо звонить. Не надо звонить, папа.
Николай был ошеломлен. Этот голос... Он очень напоминал Ванин голос, но слова звучали так чисто... так правильно. Как никогда не звучали раньше. Неужели его сын может говорить?
Это заставило его на время забыть про боль. Он схватил себя за горло, с трудом сдерживая подступившую тошноту, и нагнулся над сыном.
– Ваня... Это ты сейчас говорил?
Сын по-прежнему сидел неподвижно. Николай оглянулся, словно надеялся найти странного пересмешника, говорившего Ваниным голосом. Но... В доме никого не было. И не могло быть.
– Ваня!
Мальчик вздрогнул, будто его ударили. «Вернулся!»
– Ванечка! Ты МОЖЕШЬ говорить? Да? Ты можешь?
Сын посмотрел на него круглыми глазами, и вдруг Николай увидел слезы, копившиеся в уголках. Прозрачные, большие слезы. Ресниц у мальчика почти не было, слезы сорвались и скатились по белым щекам. Ваня плакал. Он всхлипывал и дрожал, словно увидел ТАМ, где он только что побывал, что-то страшное...
– Ванечка... Ну что с тобой? – Николай обнял мальчика, прижал его нелепую, напоминавшую шахматную ладью, голову к груди. – Не бойся. Все хорошо. Все хорошо.
Странно, но он сам в это не верил. Он чувствовал, что все совсем не хорошо. Что-то было не так. Не так, как обычно.
Вроде бы ничего особенного, если не считать невесть откуда взявшейся головной боли, но...
– Е... адо... онить... Е... адо...
И опять. Те же слова, но теперь уже на знакомом, родном, ВАНИНОМ языке. «Не надо звонить. Почему?»
– Почему, мальчик? Ты же хочешь...
Он не успел договорить. Ваня внезапно вскочил со стула и бросился в комнату. Николай не смог его остановить. Движения сына, обычно медленные и какие-то УГЛОВАТЫЕ, сейчас были резкими. Правда, в них проглядывала принужденность марионетки, послушной невидимым ниточкам, но от медлительности не осталось и следа.
Ваня рывком распахнул дверь в комнату и бросился к стулу, на котором Николай обычно оставлял мобильный.
В доме телефон не работал. Эта бестолковая вещица вела себя совершенно по-человечески. На маленьком экране светилась надпись: «Поиск сети». Он тоже что-то искал. Как все мы – что-то ищем.
Николай ставил рядом с розеткой стул, подключал телефон к зарядному устройству и оставлял его на ночь. Так было и в этот раз.
И сейчас...
- Предыдущая
- 24/127
- Следующая
