Метро - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/55
• Следующая

Произошло всего несколько секунд спустя.

Машинист вел поезд, больше полагаясь на САММ – автоматизированную систему, разработанную еще в восьмидесятые годы. Она позволяла двигаться точно по графику.

Умная автоматика сама фиксировала прохождение контрольных пунктов, растормаживала колесные пары после закрытия дверей и вовремя отключала тяговые электродвигатели на подъезде к станциям. Благодаря ей оказалось возможным максимально уплотнить график движения поездов.

Таганско-Краснопресненская линия – самая загруженная в Москве. Пассажиропоток на «Выхино» и «Тушинской» значительно превышает пассажиропотоки на других московских станциях. Учитывая все это, САММ в первую очередь внедрили именно на Таганско-Краснопресненской, что значительно облегчило работу.

Машинист теперь уже и не представлял, как раньше гоняли поезда его коллеги, ориентируясь только на часы и график движения. Сейчас же от него требовалось только одно: помогать системе и вовремя вмешаться в случае нештатной ситуации. Ну а нештатная ситуация… Их набор, к счастью, ограничен.

Чаще всего это посторонний в тоннеле. Пьяный, или неопытный диггер, или просто искатель приключений. Тогда диспетчер службы пути включает аварийный сигнал для машиниста, а диспетчер электро-механической службы со своего пульта включает освещение в перегонных тоннелях: настолько яркое, что оно режет глаза и буквально давит на человека с потолка.

Правда, существует еще одна нештатная ситуация.

В 2003 году на Замоскворецкой линии, между «Кантемировской» и «Царицыно» образовался плывун, разрушивший обделку из монолитных железобетонных блоков и надолго парализовавший движение. Плывун – это сотни тонн песка, пропитанного водой.

Тогда аварию удалось довольно быстро нейтрализовать, но, насколько знал машинист, проблемы на перегоне остались.

Таганско-Краснопресненская линия тоже была проложена в геологически сложном грунте. В основном это сильно обводненные известняки на участках глубокого заложения; на участках же мелкого заложения обделка тоннелей не испытывала такой статической нагрузки, как в центре города.

Линия проходит глубоко внутри Кольцевой, собственно от «Таганской» и до «Краснопресненской», а от «Баррикадной» и до «Планерной» становится линией мелкого заложения, вплотную приближаясь к поверхности.

Сегодня ничто не предвещало беды. Все шло по графику.

Машинист снял с оставшейся половинки банана кожуру и пошарил за сиденьем. Пакет куда-то завалился.

Машинист на секунду убрал руку с электродинамического тормоза и обернулся в поисках пакета. В кабине было темно, и найти кусок черного целлофана оказалось не так-то просто. Он больше полагался на слух: шевелил пальцами, надеясь услышать ответный шорох.

– О! Да вот же он!

Пакет все это время тихо-мирно лежал под сиденьем и только и ждал момента, когда в него положат желтую, в черных пятнышках, банановую кожуру. Ту самую, на которой постоянно поскальзываются персонажи немых комедий.

Машинист взял пакет и разогнулся. Он встряхнул хрустящий целлофан и сунул внутрь кожуру.

Затем он посмотрел вперед, на то, во что упирались плотные конусы света, и остолбенел.

Его оцепенение длилось не более секунды, но ему показалось, что он смотрит не отрываясь в одну точку уже целый час.

Метрах в пятидесяти от него была стена. Отвесная стена от пола до потолка, не пускавшая дальше свет. Лучи фар и головных прожекто-ров натыкались на нее, ломались, рассыпались вдребезги и отскакивали обратно.

Машинист не сразу сообразил, что стена – это вода, бьющая из трещин в обделке.

Он ухватился за тормозной рычаг и что было сил, до упора, потянул его на себя. Резкое отрицательное ускорение вырвало его из сиденья и бросило вперед.

– А-а-аххх! – Он тщетно пытался дотянуться до рычага аварийной остановки.

Через стекло кабины машинист видел, как стена из грязной воды резко скакнула вперед, но, растратив в прыжке все силы, на мгновение замерла… и снова стала приближаться. Подкрадываться с обманчиво ленивой грацией охотящейся кошки. Медленно, но неотвратимо.

Железобетонный монолит обделки ломался. От того места, где правая стена переходила в потолочную часть, отделился огромный, полутораметровой толщины, кусок.

Кусок двигался, как в замедленном кино, подталкиваемый многими тоннами насыщенного водой песка. Огромная сила инерции влекла состав вперед, и еще большая сила крушила бетон, словно мягкий шоколад.

В какой-то момент машинист понял, что независимо от его дальнейших действий эти силы все равно встретятся. И он будет при этом. Более того, он будет как раз в месте их встречи – крошечная песчинка голубоватого мела, прилипшая к бильярдному шару, бьющему по другому шару.

Машинист закрыл лицо руками, словно это могло его спасти, и закричал от безнадежности и страха.

Он кричал недолго – до того самого момента, когда поезд на полном ходу врезался в бетонную глыбу, толкая ее перед собой и сминаясь в гармошку.

Хруст, металлический лязг, звон стекла и скрип монолита, скользившего по рельсам, слились в один протяжный звук. Этот звук наткнулся на массу песка, валившегося из огромной дыры, отразился от нее и ринулся обратно, против хода поезда, догоняя ударную волну.

Ударная волна, передаваясь через сцепки, крушила все на своем пути. Она перекашивала дверные проемы, намертво заклинивая двери, ломала хрупкие человеческие кости, сбрасывала с потолка вагонов лопающиеся плафоны; она затыкала рты вопящим и выдавливала из грудных клеток остатки воздуха; била податливые людские тела друг об друга и вышибала пол из-под ног. Она была немилосердна и не щадила никого. Слабые и беззащитные стали ее первыми жертвами.

Самым первым был, конечно, машинист.

Пройдет совсем немного времени, и ему позавидуют те, кто уцелел.

Гарин… Первое ощущение – «меня зовут Гарин».

Второе ощущение, пришедшее сразу вслед за первым, – «нечем дышать». Гарин задвигал губами, потом челюстью, попытался крутить головой… Все получалось, кроме одного – дышать.

Его руки были по-прежнему плотно прижаты к туловищу. Гарин развернул ладони и нащупал чье-то пальто. В сознании странным образом утвердилась мысль, что невозможность дышать как-то связана с этим самым пальто.

Происходящее напоминало далекую картину из детства. Десяток мальчишек во дворе. И вдруг один из них, лукаво сверкнув глазами, кричит: «Куча мала!» – и, повалив соседа, прыгает на него сверху. На него – другой, потом – третий и четвертый и так далее, пока все не сплетаются в тугой шевелящийся клубок.

Гарину несколько раз приходилось оказываться в самом низу «кучи-малы», и он помнил, как это было страшно. Нельзя пошевелить ни рукой, ни ногой, нельзя даже закричать: «Эй, парни! Кончай! Кончай, мать вашу!» – потому что на тебе сидит десяток товарищей, и всем им ужасно весело; и чем ближе пацан к вершине кучи, тем ему веселее.

Они давят, вжимаются в тебя животами, плющат так, словно намерены заживо закатать тебя в землю.

Да, это смешно, когда ты сверху. Но нижнему в этот момент хочется плакать от отчаяния и страха, что он умирает… и ничего не может поделать.

Потом, спустя уже много лет, до Гарина дошло, что именно ради этого и устраивалась «куча мала»: не для того, чтобы верхний позабавился, ощутив свое превосходство, а для того, чтобы нижний почувствовал страх смерти; смерти, в реальность которой ни один нормальный мальчишка не верит. До тех пор, пока на нем не попрыгает «куча-мала».

Гарин напряг все мышцы и попытался сбросить с себя обладателя пальто. Под ним что-то безжизненно колыхалось. Гарин понял, что не он сегодня «нижний». Под ним еще кто-то лежит и не делает никаких попыток подняться.

Гарин продолжал барахтаться. Он задыхался, воздух отказывался входить в широко открытый рот. «Наверное, я похож на рыбу, выброшенную на берег», – подумал он.

Вслед за этой пустяковой и ненужной мыслью пришло осознание того, что еще немного – и он задохнется. В голове зазвучал тревожный сигнал: громкая трескучая сирена, сопровождавшаяся яркими вспышками красного огня.

• Предыдущая
• 11/55
• Следующая