Тень Ветра - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 51
- Предыдущая
- 51/91
- Следующая
Вскоре ему попалась первая из ветвей – вернее, он ощутил ее как невидимую, но вполне реальную протяженность, располагавшуюся где-то справа и немного вверху. Запах гнили исчез, сменившись ароматом свежей листвы и цветов, – во всяком случае, он решил, что пахнет цветами или чем-то сладким и терпковатым, вроде духов одной из его гринривер-ских подружек. Спустя мгновение вокруг зашуршали листья, и запах сделался сильней. Осторожно пробравшись сквозь колыхавшиеся над пустотой заросли, Саймон на секунду включил фонарик. Он очутился будто бы в нефритовом туманном мире, среди гигантских фестончатых листьев – белесоватых, с легкой прозеленью, среди свисавших сверху полупрозрачных щупалец лиан и бледных цветов, подобных увеличенным во много раз пионам. Увиденное отпечаталось в памяти, и он тут же сообразил, что все эти листья, лианы и усыпавшие их цветы уже маячат перед ним смутными, но вполне различимыми призраками. Тьма чуть-чуть рассеялась, черный занавес посерел, и растворенной во мраке капли света было достаточно, чтоб включилось ночное зрение.
Теперь Саймон двигался увереннее, перебираясь с ветви на ветвь с помощью лиан и деревянистых отростков, пронизывающих вертикально гигантскую крону. Ветви отходили от ствола через каждые двадцать-тридцать метров и тянулись, как чудилось Ричарду, в бесконечность; каждая толщиною с башню, одетая каменно-твердой корой, порождающая ветви помельче, размером со столетние сосны или дубы. Этот каркас поддерживал многослойную кровлю из листьев, не пропускавшую света к земле, столь же непроницаемую, как бетонный купол или металлическое перекрытие. Прежде чем тьма отступила,обратившись сумраком, Саймон миновал дюжину чудовищных ветвей, почувствовав легкую усталость. Он находился сейчас в добром километре над землей.
Листья тут были зеленее, цветы – пышней; сквозь бледный нефритовый оттенок начали пробиваться иные краски – лиловые, изумрудные, бирюзовые. От цветов, усеявших плети лиан, тянуло одуряющим ароматом, но воздух был по-прежнему неподвижен и душен. Слитная мелодия оркестра, доносившаяся сверху, раздробилась на отдельные партии. Теперь Саймон улавливал птичий щебет и пересвист, шуршание листьев, чье-то тревожное цоканье, топоток и протяжные заунывные стоны. Насколько ему помнилось, верхний этаж многоярусных тидских джунглей был населен как местными тварями, так и завезенными с Земли – впрочем, вполне безобидными, если не считать пантер, ягуаров и оцелотов. Но с любой из этих кошек Саймон мог справиться голыми руками.
Он сделал только две остановки во время бесконечного путешествия наверх: в первый раз поел и передохнул, во второй – избавился от башмаков и комбинезона с нашивками инспектора Транспортной Службы, сняв их и сунув в ранец. Тут, во время второго привала, он заметил птиц в серовато-жемчужном оперении, маленьких робких обезьянок и каких-то зверьков величиной с фокстерьера, с длинными остроконечными ушами, когтистыми лапками и буроватой шкуркой. Птицы не обращали на него внимания, обезьянки прятались, но ушастые существа были не из пугливых – таращили на пришельца темные выпуклые глазки и метались с ветви на ветвь, испуская то грозное уханье, то стоны, уже знакомые Саймону. Он решил, что не нуждается в таком шумном эскорте, но “вопилку” включать не стал, а принялся натирать кожу, ранец и пояс с кинжалом и кобурой “рейнджера” мясистыми лепестками похожих на пионы цветов. Вскоре от него потянуло парфюмерными ароматами, зато ушастые отстали – видно, сообразив, что Ричард Саймон теперь один из них и не нуждается в особом наблюдении.
Начало светлеть. Краски засияли ярче, и, кроме зеленовато-голубых оттенков, появились золотистые, бордовые, оранжевые. В каждой впадине, в трещинах и разломах, заполненных влажным лиственным перегноем, укоренялись растения-паразиты. Одни походили на красный тайятский кустарник-колючку, другие на заросли шиповника с мелкими розоватыми соцветиями или на коленчатые структуры, напоминавшие бамбук; были и целые деревья, совсем иные, чем приютивший их гигант, – то с листьями, выгнутыми чашей, полной прозрачной влаги, то с грушевидными желтыми плодами, то с овальными наростами в твердой ячеистой скорлупе, то с гроздьями орехов, усеянных кинжальной остроты шипами. На ходу Саймон сорвал нечто ало-красное, округлое, влажное; понюхал, откусил – рот наполнился кисловатым соком и мелкими скользкими семечками.
Он поднимался наверх, будто всплывая к солнцу и свету из морской глубины, пронизанной неярким зеленоватым сиянием. Пестрыми рыбками порхали и кружили птицы, бурый древесный ствол казался подводной скалой с многочисленными выступами-ветвями, и этот утес радужным застывшим флером окутывали лианы, листья и цветы. Он поднимался наверх, и с каждым шагом этот невероятный лес, подпиравший невидимые небеса, входил в него, проникал в плоть и кровь, впивался неощутимой хваткой запахов и звуков, как некогда тайятские леса, еще не позабытые, но отдалившиеся в тот невозвратный отрезок прошлого, что называется юностью и детством. Это ощущение причастности к новому миру делалось все сильней и сильней, пока Саймон, разведчик и агент, крохотная песчинка человеческой цивилизации, не исчез вовсе; теперь в джунглях Тида пробирался совсем иной человек, воин-тай с дневным именем Две Руки.
Он был внимателен и осторожен, ловок и незрим; он скользил по ветвям словно вздох ветра, словно напоминание о легком случайном движении воздуха, позабытом в царивших вокруг неподвижности и духоте. Преображение свершилось. Он стал призраком, фантомом, тенью – и потому не удивился, когда другая тень, сотканная из золота и тьмы, выступила ему навстречу.
Леопард… Шкура с бледно-желтым отливом и кляксами черных пятен, узкие зеленые зрачки, пасть, полуоткрытая в угрозе… Зверь был очень крупным, почти таким же, как тайятские охотничьи гепарды, но явно земного происхождения – дальний потомок кошек, которых завезли сюда три столетия назад.
С минуту Саймон и замерший в пяти шагах зверь в молчании мерились взглядами. Затем руки человека согнулись, ладони медленно поднялись к плечам, и были они раскрыты и пусты – тяжелый “рейнджер” по-прежнему висел на поясе, нож покоился в ножнах.
– Пусть не высохнет кровь на твоих клыках, – произнес Дик Две Руки, воин-тай. – Да будут прочными твои когти и целыми – уши. Иди! Твоя дорога не сливается с моей.
Хищник рыкнул, отступил назад, исчез; пятна тьмы утонули в тенях, пятна золота поглотила зелень.
Ричарду Саймону не хотелось его убивать. Он так был похож на Шу и Ши, охотничьих зверей Учителя! Правда, он не был другом, но не был и врагом… И он был прекрасен!
Леопард напомнил ему о доме. Домом был Тайяхат, не Колумбия и другие миры, где Ричарду довелось побывать. Дом – это привычное солнце и привычное тяготение, родные места и родные люди, коих осталось не так уж много. Отец, тетушка Флори, быть может, – Чия… Наставник умер, оставив ему Прощальный Дар, а он так и не принял его, не посетил Тайяхат в те дни, когда Чочинга собирался в Погребальные Пещеры… Где же он был тогда?… Кажется, на планете Россия… Расследовал ту историю с оружием… Искал тайник и станцию Пандуса, служившую для переброски винтовок и боеприпасов в Латмерику…
"Надо съездить домой, – подумал Саймон, – повидаться с отцом и тетушкой Флори, отдать последний долг Чочинге. После этой операции. Обязательно! Пять дней, чтоб ее завершить, потом – составление отчета и его обсуждение: предварительное – с Уокером, окончательное – с Ньюменом и Леди Дот…” Джеффри Ньюмен был человеком сдержанным и объективным и ценил своих сотрудников по результату, но Леди Дот цеплялась к любым мелочам и ошибкам, а если уж гладила Саймона, то жесткой рукой и непременно против шерсти. С учетом этих обстоятельств его отчет займет еще неделю, мелькнуло в голове. Потом… Потом он отправится домой… На Тайяхат, к отцу! Впервые за семь последних лет…
Миновало еще четыре часа, и Саймон наконец увидел небо. Безоблачное и голубое, с золотым солнечным диском, висевшим над изумрудной равниной, с силуэтами каких-то огромных птиц, что парили в вышине на распростертых крыльях. Он пошарил в ранце, вытащил бинокль, присмотрелся.
- Предыдущая
- 51/91
- Следующая
