Мор, ученик Смерти - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 32

• Предыдущая
• 32/61
• Следующая

Мор переводил взгляд с одного лица на другое. Его заметно трясло. Затем он развернулся и вновь выбежал на улицу.

Собравшаяся публика услышала топот копыт во дворе. Цоканье становилось все слабее и слабее, пока не затихло совсем, точно лошадь исчезла с лица Диска.

Ни звука не нарушало воцарившуюся в таверне мертвую тишину. Мужчины старались избегать взглядов друг друга. Никто не хотел первым признаваться, что видел то, что, как ему казалось, он только что видел.

Одним словом, хозяину было предоставлено право неровными шагами преодолеть комнату, протянуть руку и пробежаться пальцами по знакомой, успокаивающей деревянной поверхности двери. Доски были целы. Во всех отношениях дверь как дверь.

Но все видели, как Мор трижды пробежал через нее. Не открывая.

Бинки выбивалась из сил, набирая высоту. Она поднималась почти вертикально, ее копыта пинали воздух, а дыхание вырывалось из ноздрей клубами пара и кудрявым следом оставалось сзади. Мор держался коленями, руками и преимущественно силой воли, зарывшись лицом в лошадиную гриву. Он не смотрел вниз до тех пор, пока окружающий воздух не стал настолько же морозным и разреженным, насколько исправительный дом – уныл.

Над головой в зимнем небе молчаливо вспыхивало центральное сияние – вспыхивало и вновь гасло. Внизу…

…Перевернутое блюдце, много миль в диаметре, серебряное в звездном свете. Сквозь него он видел огни. Облака проплывали сквозь него.

Нет. Он вгляделся пристальнее. Облака определенно вплывали в него, и облака были внутри, но эти облака являлись более клочковатыми и двигались в несколько ином направлении. Фактически они уже мало напоминали облака, оставшиеся снаружи. И было что-то еще… ах да, центральное сияние. Оно придавало ночи вне призрачной полусферы легкий зеленоватый оттенок. Но под самим куполом не было даже признаков этого сияния.

Все обстояло так, как если бы Мор заглянул в другой мир, почти идентичный Плоскому. Там, внутри, погода была немного иная, и сияние в эту ночь не сияло.

А Диск негодовал. Охватывая со всех сторон незваного гостя, он выталкивал его обратно, в несуществование. Отсюда, с высоты, Мор не мог видеть, как купол становился все меньше. Но внутренним слухом он слышал цикадное гудение барьера, как он прокладывает себе путь по земле, возвращая вещи в прежнее, положенное им состояние. Реальность сама себя исцеляла.

Мор знал, и ему не надо было даже задумываться над тем, кто находится в центре купола. Даже с этой высоты было видно, что купол зацентрован строго на Сто Лате.

Он постарался изгнать из головы мысли о том, что случится, когда купол ужмется до размеров комнаты, затем до размеров человека, до размеров яйца… У него не получилось.

Простая логика подсказала бы Мору, что пришло его спасение. Через пару дней проблема разрешит сама себя; книги в библиотеке еще раз окажутся правы; мир опять, подобно эластичному бинту, примет прежнюю форму. Логика подсказала бы ему, что вторичное вмешательство лишь усугубит положение вещей. Логика подсказала бы ему все это. Да только в эту ночь Логика взяла выходной.

Свет в Плоском мире движется довольно медленно, что объясняется тормозящим эффектом колоссального магического поля. На данный момент та часть Края, которая несла на себе остров Крулл, находилась непосредственно под маленьким солнцем. Поэтому там все еще стоял ранний вечер. Было также довольно тепло, поскольку Край набирает тепло про запас и отдает его постепенно, чем и объясняется мягкость приморского климата.

Практически Круллу вкупе со значительной частью того, что за неимением лучшего слова следует назвать прибрежной полосой, выпирающей за пределы Края, крупно повезло. Те немногие коренные жители Крулла, которые не ценят этого, – полные придурки или такие, кто не смотрит себе под ноги. Но благодаря естественному отбору их осталось совсем немного. В любом обществе содержится какой-то процент отщепенцев, тех, кто выпадает из общих рамок. Но на Крулле у них нет шансов впасть обратно.

Терпсик Мимс не был отщепенцем. Он был рыболовом. Тут есть разница: рыболовство дороже обходится. И Терпсик был счастлив. Он следил за легким покачиванием перышка на мягких, испещренных красными стрелками водорослей водах реки Хакрулл. Его сознание было почти пустым. Единственное, что могло выбить его из равновесия, это если бы он по-настоящему поймал рыбу. Момент улова был единственным моментом в процессе ловли рыбы, который вызывал в нем неподдельный ужас. Рыбы были холодными и скользкими. Они паниковали и действовали ему на нервы, а нервы у Терпсика и без того были не в лучшем состоянии.

До тех пор пока у Терпсика Мимса ничего не ловилось, он был одним из счастливейших рыболовов Плоского мира, поскольку реку Хакрулл отделяло пять миль от его дома и, следовательно, от госпожи Гвлэдис Мимс, с которой он насладился шестью месяцами счастливой супружеской жизни. Что имело место около двадцати лет назад.

Если какой-нибудь другой рыбак устраивался выше по течению, Терпсик не уделял этому событию особого внимания. Разумеется, некоторые рыбаки стали бы возражать против такого вопиющего нарушения этикета. Но у Терпсика был свой подход, согласно которому все уменьшающее его шансы поймать проклятую рыбину полностью Терпсика устраивало. В этот раз, краем глаза наблюдая за коллегой, он заметил, что тот ловит на мушку. Интересный способ проводить время, который Терпсик отверг, потому что несообразно много времени приходится торчать дома, готовя оснастку.

До сих пор он ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так ловил рыбу на мушку. Бывают мокрые мухи, бывают сухие, но эта муха вгрызалась в воду с воем циркулярной пилы и возвращалась обратно, волоча рыбу за собой.

Под впечатлением этой пугающей картины Терпсик зачарованно наблюдал, как едва различимая на таком расстоянии фигура забрасывает удочку снова и снова. Вода закипела – вся речная популяция рыбы выбивалась из сил, лишь бы убраться с дороги жужжащего ужаса. При этом, к несчастью, крупная и совершенно обезумевшая щука из чистого смятения клюнула на крючок Терпсика.

Какое-то мгновение он стоял на берегу, а в следующее уже оказался в зеленом обволакивающем сумраке. Его дыхание вырывалось крупными пузырями и уносилось прочь. Перед глазами вспыхнуло; замелькали образы прошедшей жизни. И, даже утопая, он с ужасом ждал, когда пойдет прокручиваться отрезок между днем свадьбы и настоящим периодом. Ему пришло в голову, что Гвлэдис скоро станет вдовой. Эта мысль немного развеселила его. Фактически Терпсик во всем старался видеть лучшую сторону. И, пока он благодарно погружался в ил, Терпсика поразила мысль, что впереди его ждет только хорошее…

Но чья-то рука сгребла его за волосы и вытащила на поверхность. Мир неожиданно заполнился болью. Перед глазами поплыли призрачные синие и черные пятна. Легкие горели. Глотка превратилась в трубку, терзаемую нестерпимой мукой.

Руки – холодные руки, от прикосновения которых стыла кровь в жилах и которые походили на перчатки с игральными костями внутри, – протащили его по воде и бросили на берег, где после нескольких чисто символических попыток Терпсика продолжить собственное утопление горе-рыболова силой заставили вернуться к тому, что сходит за жизнь.

Терпсик нечасто сердился, потому что Гвлэдис этого не терпела. Но он чувствовал себя обманутым. Его родили, не спросив, женили, потому что Гвлэдис со своим папашей поставили себе такую цель, а единственное крупное человеческое достижение, которое принадлежало ему, и только ему, сейчас было грубо вырвано у него из рук. Несколько секунд назад все было так просто. А сейчас опять стало сложным.

Не то чтобы он хотел умереть. Разумеется, нет. К вопросу самоубийства боги подходили очень жестко. Он просто не хотел, чтобы его спасали.

Красными глазами сквозь щелки в маске из ряски и слизи он воззрился на возвышающуюся над ним туманную фигуру и закричал:

– Чего ради тебе понадобилось спасать меня?

Ответ встревожил его. Терпсик обдумывал услышанное, пока ковылял домой. Этот ответ сидел в уголке Терпсикова сознания, пока Гвлэдис ругалась на чем свет стоит из-за состояния его одежды. Он белкой скакал у него в голове, пока Терпсик сидел у огня, виновато чихая, поскольку вторая вещь, которую Гвлэдис не терпела, это когда он болеет. Он лежал, скорчившись и часто вздрагивая, в холодной постели, и загадочный ответ заполонил его сны точно айсберг. В бреду и жару он то и дело бормотал: «Что он хотел сказать этим «ЧТОБЫ ВСТРЕТИТЬСЯ ЕЩЕ РАЗ»?»

• Предыдущая
• 32/61
• Следующая