Зарево над предгорьями - Гуров Игорь - Страница 15
- Предыдущая
- 15/44
- Следующая
Из-за малой высоты приземление было неудачным: Селезнев, ударившись о землю, потерял сознание. Когда он открыл глаза, его окружала толпа горланящих солдат. Среди грязно-зеленых шинелей выделялись черные мундиры эсесовцев. Один из солдат держал пистолет Селезнева. Высокий эсесовский офицер рассматривал вытащенную из планшета летчика грамоту Героя Советского Союза.
— О, руссише асс! — закричал он и с видом победителя потряс грамотой над головой Селезнева.
В штабе авиационного корпуса «Викинг» стояла солидная тишина, лишь изредка нарушаемая шагами штабных офицеров.
Худой гестаповец с моноклем, в плаще без знаков различия прошел через приемную и носком сапога распахнул дверь в кабинет начальника штаба. Прежде чем он переступил порог, в кабинет вошли два его страшных пса.
Створки двери несколько мгновений оставались открытыми, и адъютант видел, как тучный и неповоротливый шеф вскочил, будто его подбросило пружиной, и прохрипел:
— Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — довольно небрежно ответил вошедший, и дверь затворилась.
Скоро гестаповец в плаще деревянным шагом промаршировал обратно. Вокруг него, косясь на шествующих впереди псов, суетился начальник штаба.
— Вы все поняли? — спросил эсесовец в плаще.
— Да, господин обер-штурмбаннфюрер! Но неужели действительно сам Селезнев? Необычайная удача!
«Ого! — отметил про себя адъютант. — Гость без знаков различия — большая шишка!»
…Машина, в которой везли Селезнева, остановилась около одноэтажного здания сельской школы.
— Вылезайт! — скомандовал один из конвоиров. Эсесовцы стали выталкивать майора из машины.
С крыльца школы спускался высокий фашист в черном плаще, с моноклем в глазу, увидев его, конвоиры заработали кулаками еще старательнее. А он неожиданно прикрикнул на них. Селезнев разобрал, что гитлеровец запретил бить его. Это было странно…
Майора провели по длинному коридору и указали на дверь с табличкой: «учительская».
Его допрашивал безукоризненно говоривший по-русски полковник, начальник штаба корпуса. На допрос собрались почти все чины штаба: не так-то часто представлялся случай увидеть живого русского асса.
Полковник был чрезвычайно вежлив и предупредителен.
«В чем дело? Почему он меня так охаживает?» — думал Селезнев. Отвечать на какие-либо вопросы он отказался и молча слушал, что говорил немец.
Из дальнейших слов полковника стало ясно, в чем дело.
— Завтра утром вы вылетите в Берлин, — многозначительно поднял полковник толстый палец. — В Берлин!.. О, вас может захотеть увидеть фельдмаршал Геринг… Конечно, захочет. А может быть, сам фюрер…
Селезнев молчал.
Видя, что от пленного ничего не добьешься, полковник приказал отвести его в тюрьму гестапо, а сам отправился с докладом к обер-штурмбаннфюреру.
У обер-штурмбаннфюрера СС Ульриха фон Гарденберга была одна страсть — сильные, породистые и обязательно злые собаки. Дома он имел большую псарню и в Россию привез двух своих любимцев. Это были самые свирепые экземпляры из его коллекции: темный, почти черный Вотан и светло-серый, дымчатый Голиаф. Куда бы ни шел обер-штурмбаннфюрер, за ним, как тени, следовали две волчьего облика овчарки, готовые по первому знаку разорвать в клочья каждого. Под их защитой Гарденберг чувствовал себя значительно безопаснее, чем под охраной двух здоровенных эсесовцев.
Полковник рассказал Гарденбергу о своей неудачной попытке поговорить с русским летчиком «по душам» и завербовать его на службу к фюреру.
— Черт побери, — скрипнул зубами обер-штурмбаннфюрер, — досадно! Будь он немного посговорчивей, я бы гарантировал вам орден из рук самого фюрера. Да и мне кое-что перепало бы… Досадно!
— А может быть, — вкрадчиво заговорил полковник, — повесить? А?
— Я не прочь, но этот белобрысый — птица большого полета. Я доложил в Берлин, и там согласились со мной, что его переход на нашу сторону дал бы замечательный резонанс… Раскаявшийся Герой Советов — это звучит.
— Ну, а потом?
— Потом, — усмехнулся обер-штурмбаннфюрер. — «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Убит при попытке к бегству. А то — Дахау или Освенцим…
В камере, куда ввели Селезнева, ничком на нарах лежал человек с перевязанной головой. Это был тоже «живой трофей» — старшина второй статьи с крейсера «Красный Кавказ» Анисим Зубков. На допросе в гестапо ему объявили, что повезут в Германию.
— Плохо наше дело, товарищ майор. Плохо — и точка! — говорил Зубков Селезневу. — Что о нас товарищи подумают, когда узнают, что мы, живые и здоровые, по Германии ездим и своим видом фашистов развлекаем?! Синее море, зеленый гай… Бежать надо! Обязательно бежать, и сегодня же ночью, а то завтра поздно будет. Завтра в это время мы, пожалуй, уже в Германии будем, а там трудненько с якоря сняться. Сегодня — и точка!
— Точка-то точка, слов нет, — невесело улыбнулся Селезнев. — Да как?.. — Он показал на толстые оконные решетки.
Зубков тяжело вздохнул.
Они долго сидели молча. Вдруг майор оживился:
— Слушай, Анисим Платонович, а что, если…
Всю ночь Селезнев и Зубков не спали. До мельчайших деталей разработали они смелый и дерзкий план.
— Дело, конечно, опасное, — говорил Селезнев, — но нужно рисковать, другого выхода нет. А плен хуже смерти.
— Не дрейфь, браток, — ободряюще прогудел моряк и громко засмеялся. Часовой поспешно открыл «глазок».
В коридоре забухали шаги. Со скрежетом отворилась массивная дверь, вошли гестаповцы. Впереди шагал высокий, в плаще без знаков различия, с собакой на коротком поводке.
— Выходить! — сказал он.
Около тюрьмы чернели мундиры эсесовцев, построившихся в каре. Их было не менее взвода. На груди каждого поблескивал вороненым металлом автомат. Солдаты еле удерживали захлебывающихся в лае овчарок.
Над недалеким бором вставало солнце. Летчик с грустью подумал: «Придется ли еще когда-нибудь увидеть восход солнца на родной земле?»
— Все равно попытаемся, как условились, — шепнул он моряку и решительно шагнул вперед.
— Погибать, так с музыкой! — отозвался Зубков.
Эсесовцы оцепили большой четырехмоторный самолет, но внутрь не вошли. В машину взобрались лишь два унтера и коренастый обер-лейтенант с портфелем. К радости пленников, им не связали рук. Чего ж гитлеровцам было бояться двух безоружных людей?
Экипаж в полном составе уже находился на борту и был готов к вылету. За штурвалом сидел первый пилот — сухопарый рыжий гитлеровец. Бортрадист в своей маленькой темной кабине слушал музыку, и казалось, ничто его не трогало. Зато второго пилота, с черной повязкой на глазу и железным крестом в петлице, очень интересовали пассажиры, вернее, один из них, «руссише асс» Селезнев. Это была его вторая встреча с Селезневым. Первая состоялась недавно в воздухе, результаты ее были для гитлеровского летчика плачевными: сожженная машина, рана в голову, ужас перед смертью, которая казалась неизбежной, и в довершение всего нагоняй от начальства и перевод из первых во вторые пилоты.
Тяжелая машина, пробежав по полю, оторвалась от земли и начала набирать высоту, у Селезнева было такое чувство, будто внутри него все стянуло в один комок. Он смотрел на офицера и думал, что ему, считавшемуся в полку одним из самых смелых летчиков, еще не случалось так рисковать, как придется сегодня.
Зубкова же, как только он очутился в машине, не покидало веселое настроение. Он посматривал по сторонам, и его лицо расплывалось в улыбке, словно для него не было ничего приятнее, как рассматривать сидевших рядом гитлеровцев.
Селезнев опустил веки, делая вид, что его одолевает сон. Это было сигналом.
Все произошло в несколько мгновений.
Улучив момент, когда один из унтеров полез в карман, Зубков ударом кулака сбил его на пол. Другой унтер, ослепленный доброй горстью табака, взвыл от боли. Двумя ударами, под ложечку и в висок, моряк быстро заставил его замолчать.
- Предыдущая
- 15/44
- Следующая