Товарищи - Меттер Израиль Моисеевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/30
• Следующая

Миша Зайцев радовался за Митю, считая, что ему черт знает как повезло, раз он будет жить в Москве. Там, говорят, одних кино штук сорок. В метро пускают до шестнадцати лет, это он точно знает. Дома иногда переносят с места на место, так что лег спать на одной улице — проснулся на другой. Ну, а работ в Москве столько, что он лично, Миша Зайцев, и это попробовал бы и то — человеку же всё интересно. Поступил в одно ремесленное, не понравилось, — перешел бы в другое…

Наиболее болезненно к отъезду приятеля относился Витя Карпов. Он завидовал Мите не злой завистью, но очень хотел бы быть на его месте. Попросту удрать из дому, без разрешения матери, он не решался: жалко было сестренку, да и не такой он маленький, чтоб удирать, а как изменить свою участь, — не знал.

Время было собираться на станцию.

Шли в густых сумерках через весь город, потом перешли мост у мельничной плотины и вышли на пыльную широкую дорогу, по обочинам которой стояли дома Пушкарской слободы.

Взошла молодая тоненькая луна, она еще ничего не освещала, а как будто только осматривалась и охорашивалась.

Сейчас, вечером, Мите еще меньше, чем днем, верилось, что он уезжает. Мать скорбно шла рядом, Володя нес сундучок, Миша покряхтывал под рюкзаком, а Витька тащил корзину с гостинцами.

«Неужели это я уезжаю? — думал Митя. — Значит, завтра в это время меня здесь не будет?»

Он в темноте как бы случайно коснулся рукой материнской кофты, и так ему стало жалко и себя, и мать, и Лебедянь, что даже защипало где-то в носу около глаз.

На станции было много народу; об эту пору возвращались в Москву студенты, школьники, ехали домой дачники.

Станционные фонари освещали только пространство у вокзальных построек, а всё остальное было покрыто мраком. Поезд приходил из Ельца, стоял всего три-четыре минуты. Пытаясь угадать, где остановится их вагон, люди перетаскивали багаж с места на место, в темноте теряли друг друга, а потом двигались на знакомые голоса. От этой суматохи стоял шум, то озорной, радостный, то тревожный.

Анфиса Ивановна не двигалась. Маленькая, потерянная, несчастная, она уже ничем не могла помочь сыну: он был рядом, но его уже не было.

Витя в темноте приблизился к приятелю и, стараясь перекрыть шум, прокричал ему на ухо:

— Я все равно убегу!

— Куда? — спросил Митя, не поняв товарища.

— Может, к тебе убегу. Ты напиши.

В это время подбежал возбужденный Миша Зайцев который всё время исчезал и появлялся, и быстро заговорил:

— Ну, Митька, здорово! Сейчас один дядька сказал, что вас «ФД» повезет. В Кашире он воду будет набирать, ты обязательно выйди погляди. Главный кондуктор в пятом вагоне едет. У вас в поезде две собаки будут: одна охотничья, другая — не знаю, какая. Багажа можно шестнадцать килограмм…

Он выпалил всё, что слышал, толкаясь на станции, и был уверен, что эти сведения помогут другу добраться до Москвы.

Послышался дальний гул поезда, показались огни; суета и шум на станции возросли. Промчался паровоз, деловой, раздраженный, нехотя замедлил ход и остановился.

Анфиса Ивановна всё еще надеялась, что успеет сказать сыну какие-то самые главные напутственные слова, но мальчики уже втаскивали вещи в вагон. Митина голова мелькнула сначала в тамбуре, потом в освещенном окне; раздался пронзительный свисток главного кондуктора, и земля под ногами вздрогнула. С подножек посыпались провожающие. Поезд исчез за поворотом. На станции стало еще темнее: совсем тихо и сиротливо.

Из темноты к Анфисе Ивановне бежали три мальчика.

— Ну, тетя Фиса, — еще издали кричал Миша, — Митька барином поехал! На третьей полке, один!..

Володя дернул его за рукав, очевидно считая, что кричать сейчас неприлично; тихо и, как ему казалось, солидно произнес:

— Теперь, тетя Фиса, пойдем домой. А насчет Мити не расстраивайтесь. Птенцы — и те из гнезда улетают.

Рязанский мастер мог быть доволен: его слова падали на благодарную почву.

Поезд пришел в Москву утром, на Павелецкий вокзал.

Забравшись вечером на третью полку, Митя поставил в головах сундучок, корзину, рюкзак и решил подумать обо всем, что ему предстоит. Но, только решив начать обдумыванье и устроившись для этого поудобнее, он сразу же заснул.

Разбудил его стук в перегородку: очевидно, козы требовали воды.

Митя хотел повернуться на другой бок, но кто-то потряс его за ногу и сказал:

— Эй, парень! Вставай! Москва.

Митя метнулся к окошку, думая увидеть Москву такою, какою он представлял ее по кино и открыткам. Поезд, погромыхивая, переползал с пути на путь, тащился вдоль редких кирпичных зданий.

Пассажиры готовились к выходу.

Больше всего на свете Мите хотелось сейчас освободиться от своего багажа. Ему казалось, что, как только он развяжется с багажом, всё пойдет как по маслу. Камеру хранения он нашел легко: туда стремилась толпа пассажиров.

Потный дядька в синем халате на голом теле подхватил Митины вещи с прилавка и понес их куда-то в глубину кладовой.

Вернувшись и записывая что-то на бумажке он спросил:

— Страховка?

Митя молчал.

Женщина, стоявшая позади, наклонилась к нему:

— Сколько стоят твои вещи?

— Я их не продаю, — быстро ответил Митя.

— Да нет же, — засмеялась женщина, — ты должен только назвать сумму, в которую оцениваешь свой багаж.

— Сто рублей.

Дядька сунул ему квитанцию. Митя был свободен.

Только теперь он вспомнил, что ведь его тетя должна была быть на вокзале, а он так и не задержался у своего вагона, как условился с матерью, чтобы тетка, не видавшая его двенадцать лет, могла подойти и спросить: «Ты Митя Власов?»

Он попытался снова попасть на перрон, но не помнил, на какую платформу пришел его поезд. Провозившись с полчаса на вокзале, Митя решил ехать к тетке домой.

Всё время ощупывая на груди деньги и документы, он вышел на площадь. Он еще в Лебедяни так подготавливал себя к первой встрече с Москвой, что в общем сейчас не растерялся.

Да, конечно, город побольше Лебедяни. Шумно. Много автомобилей. Ну и что ж? Он не маленький. А то, что он не знает, в какую сторону итти, так москвич в Лебедяни тоже б растерялся. Попробуй, например, найди у нас Задонскую сторону, когда у Дона две стороны и не знаешь, какая Задонская, а какая просто так.

Вот он сейчас спросит у кого-нибудь, где здесь у них в Москве Спиридоньевский переулок, — и всё. Подумаешь!

Если б кто-нибудь из прохожих москвичей знал, что именно такие смелые мысли мелькали в голове мальчика, поящего у вокзала, они б, вероятно, очень удивились. Митя застыл посреди тротуара и только растерянно вертелся в разные стороны, когда его задевали прохожие.

Они пробегали с таким деловым видом, что трудно было решиться остановить их. Но в конце концов он тоже приехал сюда не баклуши бить. Вот только сходит к тетке, определится куда-нибудь…

Сейчас самое важное попасть к тетке.

Митя спросил, как пройти к Спиридоньевскому.

Четыре человека ответили: «Я не здешний».

Три человека сказали: «Не знаю».

Два человека показали в разные стороны.

Десятый переспросил:

— Спиридоньевский переулок?.. Это, брат, далеко. Площадь Маяковского знаешь?

— Знаю, — соврал Митя. Ему показалось неловким совсем уж не знать Москву.

— Ну, вот доедешь до Маяковского, а там спросишь.

Пришлось начинать с начала.

Через десять минут он был в метро.

Что можно сказать о четырнадцатилетнем мальчике, попавшем впервые, прямо из Лебедяни, в московское метро?

Если б Мите, когда он спустился по эскалатору и вышел в просторный зал, сказали, что сейчас раздвинутся стены и он увидит морское дно со всеми его причудливыми обитателями, или с потолка спустится машина, которая увезет его на пятьдесят лет вперед, если бы ему пообещали сейчас показать самое громадное, самое немыслимое чудо, — он бы не удивился и поверил.

• Предыдущая
• 3/30
• Следующая