Сказки (с иллюстрациями) - Гауф Вильгельм - Страница 38

• Предыдущая
• 38/78
• Следующая

Когда невольник кончил, зала огласилась смехом, и юноши смеялись вместе с другими.

— Должно быть, много странных людей среди франков, и, правду говоря, я, пожалуй, предпочту жить здесь, в Александрии, с шейхом и муфтием, чем в Грюнвизеле, в обществе пастора, бургомистра и их глупых жен!

— В этом ты прав, — подхватил молодой купец. — Не хотелось бы мне умереть в Франкистане. Франки — грубые, дикие варвары, и для образованного турка или перса жизнь среди них — сущее несчастье.

— Об этом вы сейчас кое-что услышите, — пообещал старик. — Насколько я знаю от надсмотрщика над рабами, вон тот красивый юноша расскажет нам много о Франкистане, ибо он прожил там долго, хотя; по рождению он мусульманин.

— Как? Вон тот, что сидит последним в ряду? Поистине грех шейху отпускать его на волю! Это самый красивый раб во всем краю. Взгляните на его мужественное лицо, смелый взгляд, стройную фигуру. Он мог бы приставить его к легкой работе. Поручить ему отгонять мух или подавать трубку. Нести подобную службу — сущее удовольствие; а такой невольник, поистине, украшение всего дома. Он тут всего три дня, и шейх уже отпускает его? Это глупо, это грешно!

— Не осуждайте того, кто мудрей всех в Египте! — с особым ударением сказал старик. — Ведь я вам уже говорил, — он отпускает его на волю, думая заслужить тем милость Аллаха. Вы говорите, раб красив и образован, и это правда. Но сын шейха, — да возвратит его пророк в отчий дом! — сын шейха был красивым мальчиком и теперь тоже вырос бы в высокого и образованного юношу; что же, по-вашему, ему следует приберечь деньги и отпустить на волю недорого стоящего дряхлого раба, а самому рассчитывать получить за это обратно сына? Кто хочет что-либо сделать на этом свете, пусть делает это хорошо или не делает вовсе!

— Глядите-ка, шейх не спускает глаз с этого раба. Я уже в течение всего вечера это замечаю. Во время рассказов он часто бросал туда взгляд и задерживал его на благородных чертах молодого раба, что будет сегодня отпущен на волю. Наверное, ему все-таки жалко отпускать его!

— Не думай так о шейхе! Ты полагаешь, ему жалко тысячи туманов, когда ежедневно он получает втрое больше! — сказал старик. — Он с горестью устремляет взгляд на юношу, верно, потому, что вспоминает о своем сыне, изнывающем на чужбине; он, верно, думает: и там, быть может, найдется сострадательный человек, который выкупит его и вернет отцу.

— Возможно, вы правы, — ответил молодой купец. — И мне стыдно, что я всегда приписываю людям мелочные и неблагородные помыслы, в то время как вы охотно вкладываете во все прекрасный смысл. И все же, как правило, люди плохи; разве вы не пришли к тому же убеждению?

— Именно потому, что не пришел к этому, я охотно думаю о людях хорошее, — ответил тот. — Со мной было так же, как. с вами. Я жил заботами данного дня; мне пришлось наслушаться много плохого про людей, самому на себе испытать много дурного, и я начал считать всех людей злыми созданиями. Но тут мне пришло на мысль, что Аллах — столь же справедливый, как и мудрый, — не потерпел бы на нашей прекрасной земле порочного рода человеческого. Я начал размышлять о том, что видел, о том, что пережил, — и что же оказалось? — я помнил только зло, а добро забывал. Я не замечал, когда кто-либо творил дело милосердия, я считал вполне естественным, когда целые» семьи вели добродетельную и праведную жизнь. Но всякая весть о злом и дурном западала мне в сердце. Теперь я стал смотреть на окружающее иными глазами. Меня радовало, когда добрые всходы бывали не так скудны, как я полагал раньше; я стал меньше замечать зло, или же оно не так бросалось мне в глаза, и я научился любить людей, научился думать о них хорошее и за свою долгую жизнь реже ошибался, когда хорошо отзывался о человеке, чем когда считал его скупым, глупым или безбожным.

На этих словах старца прервал подошедший к нему надсмотрщик над рабами.

— Господин мой, александрийский шейх Али-Бану, — сказал он, — с благосклонностью заметил ваше присутствие в зале; он просит вас приблизиться и занять место около него.

Юноши немало подивились чести, выпавшей старику на долю, ибо считали его нищим, и когда тот отошел, чтобы занять своё место около шейха, они задержали надсмотрщика, и писец спросил его:

— Заклинаю тебя бородою пророка, скажи, кто этот старик, с которым ты говорил и которого так почитает наш шейх?

— Как! — воскликнул надсмотрщик и от удивления даже руками всплеснул. — Вы не знаете этого человека?

— Нет, мы не ведаем, кто он.

— Но ведь я не раз видал, как вы беседовали с ним на улице, и шейх, мой господин, тоже это приметил и только недавно ещё говорил: «Должно быть, это дельные юноши, раз такой человек удостоил их своей беседой».

— Так скажите же, кто это! — в крайнем нетерпении воскликнул молодой купец.

— Полноте, вы потешаетесь надо мной, — ответил надсмотрщик. — В эти покои допускаются только по именному приглашению, а сегодня старик просил передать шейху, что, ежели тот даст согласие, он приведет с собой нескольких юношей, и Али-Бану велел передать, чтобы он располагал его домом.

— Не оставляйте нас дольше в неведении. Клянусь жизнью, я не знаю, кто этот человек, мы случайно столкнулись и заговорили с ним.

— В таком случае вы можете почитать себя счастливыми, ибо говорили вы с ученым и славным мужем, и теперь все присутствующие чтят вас и завидуют вам. Это не кто иной, как Мустафа, ученый дервиш.

— Мустафа, наставник сына нашего шейха, мудрый Мустафа, написавший много книг, побывавший в далеких странствиях во всех частях света? Мы говорили с Мустафой? И говорили словно с равным, без всякого почтения?

Юноши все еще вели разговор о слышанных сказках и о старике, оказавшемся дервишем Мустафой. Они были немало польщены, что такой старый и славный муж удостоил их своим вниманием и даже не раз с ними беседовал и спорил. Тут к ним неожиданно подошел надсмотрщик над рабами и пригласил их следовать за собою к шейху, который желал с ними поговорить. У юношей екнуло сердце. Ни разу еще не говорили они со столь знатным человеком даже наедине, а не то что в таком многолюдном обществе. Но они собрались с духом, дабы не показаться глупцами, и последовали за надсмотрщиком к шейху. Али-Бану восседал на роскошных подушках и кушал шербет. По правую руку от него сидел старик, на великолепных подушках лежала его убогая одежда, на богатом ковре персидской работы покоились его жалкие сандалии, но его благородная голова, его взгляд, полный достоинства и мудрости, свидетельствовали, что он призван сидеть рядом с таким человеком, как шейх.

Шейх был очень хмур, а старик, казалось, старался утешить и ободрить его. В том, что их позвали пред очи шейха, юношам почудилась тоже хитрость старика, вероятно, думавшего, что они разгонят тоску отца.

— Приветствую вас, о юноши, — сказал шейх, — приветствую вас в доме у Али-Бану. Мой старый друг, что сидит здесь, заслужил мою благодарность, приведя вас сюда: но я немножко сердит на него за то, что он не привел вас ко мне раньше. Который же из вас писец?

— Я, о господин мой! К твоим услугам, — сказал молодой писец, cкрестив руки на груди и низко кланяясь.

— Итак, вы очень охотно слушаете сказки и охотно читаете книги с прекрасными стихами и изречениями?

Юноша покраснел и ответил:

— О господин мой! Я не знаю более приятного развлечения и охотно провожу так свой досуг. Это обогащает ум и коротает время. Но у каждого свой вкус, и я, конечно, не осуждаю того, кто…

— Знаю, знаю, — перебил его шейх, смеясь, и подозвал второго.

— А ты кто? — спросил он.

— Господин, я работаю подручным у лекаря и сам уже врачую больных.

— Так, — молвил шейх. — Вот он, любитель хорошо пожить! Вам бы все пировать и веселиться с добрыми друзьями? Не так ли, я угадал?

Юноша был пристыжен, он чувствовал, что его выдали и что старик, верно, пересказал и его слова. Все же он собрался с духом и ответил:

• Предыдущая
• 38/78
• Следующая