Мальпертюи - Рэ Жан - Страница 32

• Предыдущая
• 32/54
• Следующая

Бетс закрыла глаза и вся дрожала.

Песня вдруг словно воспарила ввысь и затихла где–то высоко–высоко.

Бетс смотрела на меня полными слез глазами.

– Нет, – прошептала она, – нет, это не мертвый поет, это кое–что пострашней, только уж такое горе слыхать, что у меня просто сердце разрывается.

Я встал и направился к выходу, повинуясь некой влекущей силе, но Бетс решительно удержала меня.

– Не уходи… Там, за дверями, притаилось ужасное. Не знаю что… но это ужасно… понимаешь? Ужасно.

Я услышал сухое постукивание – Бетс перебирала четки из темных блестящих зерен.

– Они из дерева с горы Елеонской! Я склонился к девушке.

– Я останусь, Бетс.

Она потушила лампу и тихонько подтолкнула меня к темной лестнице.

Это была странная брачная ночь, добрая и нежная; я заснул на ее плече, рука в ее руке, в которой так и остались четки из зерен благословенного дерева.

Назавтра Бетс сказала:

– Надо попытаться найти Айзенготта.

Мне казалось, что в своей исповеди я не слишком–то распространялся о загадочной роли Айзенготта, поэтому спросил:

– Ты его случайно не знаешь?

– Ну а как же, кто ж его не знает? Он живет в двух шагах, там, где канал сворачивает в сторону, на углу площади Вязов и Стрижиной улицы, в маленьком чистеньком домике, и торгует всякими старыми безделушками, даже очень красивыми. Видишь этот светлый черепаховый гребень? Это он отдал мне вещицу за мелкую серебряную монетку. В округе его очень уважают – он всегда готов помочь и подать добрый совет.

Площадь Вязов?… Стрижиная улица?… И в самом деле, мне смутно припомнилось – когда–то я видел там антикварную лавку. Но… ведь задворки этого дома должны выходить к лачуге мамаши Груль? Что–то тут не так…

– Ладно, – согласился я, – схожу.

Но встать и не подумал. Бетс улыбнулась.

– Конечно же, времени у тебя много…

– Бетс, а ты не сходишь со мной?

– Пойдем, почему бы и нет!

Дверь распахнулась, в таверну с шумом и гамом ввалилась компания моряков, с ними вместе сегодня пришли и плотогоны, сплавлявшие огромные еловые плоты из глубин Черного Леса до приморских равнин Фландрии и Голландии.

Они заработали хорошие деньги и намеревались основательно кутнуть.

– Вина для всех! Разносолы на стол, да побольше! – скомандовал один из парней с веселой располагающей физиономией.

Сейчас нечего было и думать уйти из таверны; Бетс пришлось подавать на стол, а я не умел отказаться от приглашения этих славных людей.

Мы выпили легкого красного вина, за ним, подстегивая аппетиты, на столе появились высокие бутылки рейнского. Кухня наполнилась шумом и дымом, загремели кастрюли, заскворчали капли жира в противнях под вертелами.

– Выпьем! – предложил толстый моряк. – Пока не догнал нас Голландец Михаэль!

Эти слова нагнали мрачное настроение на присутствующих.

– Не к добру поминать его имя! – бормотали некоторые.

Толстяк почесал в голове с виноватым видом.

– И впрямь, друзья, лучше не поминать его всуе ради святого имени Спасителя и… трижды проклятого сатаны!

– Только вспомнишь про него, он тут как тут! – запричитал кто–то.

Я хотел было выпить, но опустил руку и поставил стакан: на стол упала тень – темная фигура заслонила окно.

К стеклу прильнуло чье–то лицо – нас пытались разглядеть с улицы.

Мои сотрапезники не обратили на это никакого внимания, верно, и вообще ничего не заметили. Скорее всего, видение мелькнуло только для меня одного.

Впрочем, и ничего пугающего в нем не было; сердце сильней забилось в моей груди.

Бледное лицо легкой тенью обрамлял тонкий шерстяной капюшон, прищуренные глаза улыбались мне и сквозь полуопущенные ресницы горели светлым изумрудом.

Эуриалия!…

Одним прыжком я оказался на улице.

У окна никого не было, на улице ни души, но, свернув на бегу за угол, я увидел омерзительную мамашу Груль, неверной походкой она спешила прочь, а на плече у нее, вцепившись, сидел кот Лупка, щуря на солнце свои глазищи.

Моряки и плотогоны ушли из таверны только в сумерки.

Бетс, освободившись от забот, набросила на плечи темную шерстяную накидку и сделала мне знак следовать за ней.

– Дом Айзенготта тут недалеко. В этот час он наверняка сидит в своей лавке, смотрит на улицу да покуривает трубку.

Мы шли вдоль зеленой воды канала, первые лампы загорались на стоящих у причала баржах.

Бетс немного грузновато опиралась на мою руку; я понимал, что девушка счастлива, доверяет мне, и ее присутствие великим спокойствием наполняло мое истерзанное сердце.

– О чем ты думаешь? – внезапно прервал я молчание.

– О тебе, конечно, – с обычной своей прямотой отвечала Бетс. – И о моем несчастном женихе.

Моя родная деревня тянется вдоль больших, очень больших прудов, которые сообщаются с морем длинными протоками.

Воды у нас богаты рыбой, а вот земли пустынны, однако добрые Белые Монахи, благослови их Господь, основали в тех местах свою обитель.

Если бы только мой нареченный доверился мне… Обратись мы тогда к монахам, они изгнали бы дьявола из его души.

Хочешь, как–нибудь навестим их – они наверняка защитят тебя от таинственных опасностей.

Я ласково сжал ее руку.

– Хорошо, Бетс, я сделаю, как ты велишь.

– Знаешь, когда у них звонят, то колокол отчетливо зовет: приди ко мне… приди ко мне… А над дверями выведено золотыми буквами: Радость и мир входящему сюда, идущему мимо – Бог с тобою.

– Если я войду туда, как же ты?

– Я останусь в деревне, хоть и тяжело мне туда возвращаться; а глядя издали на монастырскую колокольню, я утешусь мыслью о том, что тебя там защитят и спасут.

Мы миновали несколько улочек, куда уже вползала ночь; двери и окна закрылись, готовясь к близкому сну.

– Вот и Стрижиная улица!

Улочка, тоже темная и пустынная, уводила от канала к темной платановой аллее для игры в мяч.

– Странно! – прошептала моя подруга.

– Что такое, Бетс?

Она не ответила и прибавила шагу.

– Где же лавочка Айзенготта? Рука, опиравшаяся на мою, дрожала.

– Странно, – судорожно вздрогнув, ответила Бетс. – Вроде бы мы прошли Стрижиную улицу, но… О, что же это? Это ведь не Стрижиная улица! Хоть и знакомая. Пойдем дальше!

• Предыдущая
• 32/54
• Следующая