Загадка старой колокольни - Дрофань Анатолий Павлович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/22
• Следующая

— Молодец, Круть, — похвалил я его и погладил по голове. — Теперь слушай, что я тебе скажу.

Рассказал ему про операцию «Голубь», а потом сообщаю:

— И ты, Круть, пойдёшь с нами!..

Чего он только не выделывал после этих слов! Бегал словно ошалелый по всем комнатам, подпрыгивал, стараясь в благодарность лизнуть меня хотя бы в руку, скулил и лаял.

Вскоре мы отправились в путь. Хорошо, что дома как раз никого не было и мне никто не мешал собраться. Кроме фотоаппарата и фонарика, я ещё прихватил блокнот, карандаш и на всякий случай компас.

Проходя по коридору, я взглянул в зеркало. И ужаснулся. На меня смотрел почти незнакомый мальчик. В его тёмных, как тёрн, глазах было столько решительности, что казалось, он готов вступить в бой с целой стаей голодных волков. Его чёрная чёлка лихо сдвинулась набок. Круглое лицо с закушенной нижней губой скрывало зловещую таинственность. Грудь в клетчатой ковбойке воинственно перехватывали два ремешка: на одном — фотоаппарат, на втором — фонарик.

Тот отчаяннейший смельчак вдруг рывком подался вперёд, неожиданно ослепив меня сильным лучом фонарика.

Я поневоле отшатнулся. А он, вероятно довольный этим, сделал шаг назад, засмеялся.

Но мне горько об этом говорить — операция наша, к которой мы так долго и тщательно готовились, провалилась.

О ней вскоре знали все. Бородатый Круть радостным лаем созвал целую свору псов, которые беспрестанно сновали по монастырскому подворью. Сторож, заметив нас, ещё издали грозился дубинкой, и мы обходили его десятой дорогой. А путь на колокольню, как и раньше, преграждал нам большой рыжий замок.

Я уже потерял всякую надежду на успех и однажды, вернувшись домой как всегда ни с чем, снял подкову, сказав ей:

— Нет, неправда, что ты ключ от счастья. Ты не приносишь радости тому, кто нашёл тебя!.. — и кинул её на пол.

Но однажды нам повезло.

Только шмыгнули мы в ворота на монастырское подворье, глядь, а на колокольню дверцы открыты. Подкрались ближе — где-то внизу слышны голоса. А Круть наш настоящий смельчак. Мы ещё боязливо стоим на пороге и осматриваемся, а он по железным ступенькам уже бросился вверх.

Что нам оставалось делать? Мы с Лёнчиком за ним. Как говорит мой дедушка: или пан, или пропал — дважды не умирать. Если уж смелость, то на полную катушку.

Круть бежит впереди. Лёнчик — вторым, я — замыкающим.

Ступеньки крутые, вьются вверх вокруг железного столба, словно хмель.

Сделали мы несколько оборотов — уже снизу нас не видно, — и я шепчу Лёнчику:

— Победа! Победа!..

— Подожди ещё, до победы далеко, — отмахнулся он и бежит, бежит впереди.

Уже, кажется, сердце выпрыгивает из груди, сопим, будто кузнечные мехи, а всё ж поднимаемся вверх, вверх…

Вот и первый ярус, площадка. Встали мы на ней, никак не отдышимся. А на все четыре стороны — окна огромные. Глянул я в окно — мама моя родная! — весь монастырь словно на ладони!

В последнее время ради большей конспиративности решили мы не брать с собой ни компаса, ни фонариков, ни даже футляра, пряча фотоаппарат просто за пазуху. И теперь я торопливо расстегнул ворот, чтобы достать его и снять открывающийся сверху вид. Разве ж узнаешь, посчастливится ли подняться выше. А вдруг сейчас поймают и выдворят отсюда?

Но Лёнчик меня остановил:

— Оставь ты это, пойдём дальше.

Я покорился. Теперь мы уже побрели. Подниматься по крутым ступенькам не так легко: сердце стучит, дышать тяжело, а к ногам будто кто гири привязал.

Но нас подбадривал Круть. Пробежит вперёд, оглянется, покачивая высунутым языком, и всем своим видом словно зовёт:

«Ну, мальчишки мои дорогие, скорее, скорее!»

И мы торопились.

Наконец вышли на второй ярус. Тут окна ещё огромнее.

Я уже подумывал, что отсюда обязательно сделаю фото, но Лёнчик снова шепнул:

— Нас могут заметить снизу. Надо как можно быстрее проскочить!

Вот так кросс! У себя в доме я на пятый этаж могу взбежать не останавливаясь. А тут уже и лоб взмок, к спине прилипла рубашка, ноги сделались совсем непослушными.

Но вот железный столб с винтовыми ступеньками упёрся в потолок, и дальнейший путь преградили какие-то дощатые двери.

«Наверное, закрыты», — подумал я.

Лёнчик толкнул их рукою. К счастью, они заскрипели на петлях и открылись. Переступили мы порог — а там круглая комната с четырьмя окнами. Посредине большой, очень большой какой-то ящик. Стенки его поломаны, сквозь дырки видны колесики.

— Да это же часы! — шепчу Лёнчику, а сам готов от радости вприсядку танцевать.

Подходим к ящику ближе и видим, что это действительно часовой механизм. Но какой он мощный! Есть такие колесики в нём, что чуть ли не с автомобильный руль. А маятник вон какой длиннущий! Обошли мы вокруг ящика. Сверху над ним перекладина железная, а к ней прицеплен целый ряд небольших колоколов. Посчитал я их — восемь штук.

Потоптались мы ещё несколько минут возле часов, осчастливленные своей находкой, а затем захотелось нам выглянуть в окна. Я приблизился к одному окну, облокотился на железные поручни, и в тот же миг у меня даже дыхание захватило. В груди что-то ласково защекотало, по рукам будто иголочки побежали. Было такое впечатление, словно я птица и парю в воздухе.

Сначала я увидел за рекой где-то далеко-далеко на горизонте в сиреневой мгле зелёную полосу лесов. Казалось, кто-то там разлил жидкий изумруд, и он, подогретый щедрыми солнечными лучами, закипает, шевелится. Над ним фиалковый пар струится — лёгкий, летучий, и чем выше поднимается, тем больше голубеет.

Постой, да это же небо!

Какой бескрайний океан синевы! Какое раздолье! Расправь крылья и пари в нём, лети беспрепятственно во все стороны! Ничто тебя не остановит, ничто не помешает твоему полёту!

Со мной творилось что-то необыкновенное. Я будто вправду стал птицей: столько лёгкой голубизны влилось в мою грудь!

Не сдержался, почти крикнул:

— Лёнчик, иди скорее сюда!

А сам глаза опустил ниже, на реку. И опять же я никогда её не видел такой!

В яркой зелени далёких лесов она начиналась тоненькой белёсой ниточкой. Попетляла то влево, то вправо. А потом с двух сторон к ней присоединились ещё два волоконца, переплелись и уже ниточка стала похожей на шнурочек, который чем ближе подвигался к городу, тем становился шире, превращаясь в ленту.

Заблудилась она в духовитых лесах, заметалась меж кустов чернолоза, а когда выбежала, наконец, в низинку, откуда ни возьмись, большая сороконожка. Понюхала та голубую ленту реки тупым носиком и побежала по шелковистому атласу, обрадовавшись, что тельце своё хотя бы здесь не будет тащить по лугам.

Говорю я об этом Лёнчику, а он смеётся:

— Это же мост железнодорожный. Переброшен он с одного берега на другой, а по мосту товарный поезд идёт.

Не знаю, долго ли я ещё любовался бы открывшимся передо мной раздольем, если бы Лёнчик решительно не напомнил:

— Не забывай о деле!..

Я торопливо вынул фотоаппарат и сделал несколько снимков.

Но главным для нас был часовой механизм, и мы, запрокинув головы, затоптались вокруг него. Нам повезло, потому что яркий луч солнца, ворвавшись в окно, упал как раз на винтики, колесики, валы и пружины, серые от пыли. И в этом освещении мы увидели на корпусе механизма какую-то позеленевшую табличку с надписью. Но что на ней написано, разобрать не могли, потому что прикреплена она была выше человеческого роста.

Вот когда мы с Лёнчиком искренне пожалели, что такие маленькие.

— А давай так, — предложил Лёнчик, — я нагнусь, а ты становись мне на плечи.

— Давай, — согласился я.

Лёнчик ухватился двумя руками за рейку, согнулся в какой то неуклюжий знак вопроса, а я, балансируя, чтобы не упасть, полез к нему на спину. Когда я на четвереньках уже стоял у него на плечах, он выпрямился. Но я всё равно до пластинки не достал.

— Да ты поднимись на ноги, — посоветовал Лёнчик.

• Предыдущая
• 3/22
• Следующая