Скованные намертво - Рясной Илья - Страница 6

• Предыдущая
• 6/79
• Следующая

Вечером грохнули Рэмбо — еще одного соратника Глобуса. Война не на шутку разгоралась. Милиция собирала трупы и писала протоколы осмотра места происшествия. Как обычно…

Аверин проснулся от противного звука. Ему показалось, что ожесточенно драли материю. Он нехотя разлепил веки и скосил глаз. Драли его любимое кресло. Пушинка (такое имя получил котенок после уточнения пола) действовала сосредоточенно.

— Что ж ты творишь? — осведомился Аверин, но Пушинка не обратила на него ровным счетом никакого внимания.

Аверин встал, отодрал котенка от кресла. Это оказалось не так просто, поскольку когти намертво вцепились в обивку.

— Нельзя уничтожать мою собственность, — назидательно произнес Аверин. Пушинка растерянно моргнула.

Кряхтя, Аверин прошел в коридор, извлек из-за вешалки гладильную доску, поставил ее в комнате.

— На, дери вдоволь.

Пушинка презрительно фыркнула, направилась к креслу и вцепилась в него когтями.

— Ничего не понимаешь? — Аверин снова взял котенка, легонько встряхнул, подтащил к гладильной доске, зацепил за нее когтями. — Дери здесь.

Пушинка жалостливо мяукнула.

— И смотри мне, вредительница, — Аверин погрозил пальцем и посмотрел на часы. Будильник все равно скоро должен был прозвенеть. Забираться в постель не имело смысла. Он помочил лицо холодной водой, встряхнулся. Начинался очередной рабочий день. И ничто не говорило о том, что он станет менее сумасшедшим, чем предыдущие и будущие рабочие дни. Он привык жить в сумасшедшем доме. Привык мчаться вперед, высунув язык, как борзая за зайцами.

Он умылся, сделал зарядку — привычно потягал пудовую и двухпудовую гири, поколотил о боксерский мешок. С утра нельзя давать большую нагрузку — вредно для здоровья. Когда выдавался свободный вечер, он устраивал себе тренировку по всем правилам — с пробежкой, с тяганием тяжестей, иногда заглядывал в культуристский зал или в динамовскую секцию самбо, где возил по ковру соперников, с удовольствием отмечая, что пока еще кое-что может и звание мастера спорта носит не зря. Где-то раз в месяц появлялся в тесном спортзале в Колобовском переулке, где тренировались бойцы отряда милиции специального назначения — там спарринги были иные, жесткие, боевые, и тут Аверин тоже ощущал себя достаточно уверенно. Но такие вечера в последнее время выдавались не слишком часто.

Он позавтракал, наказал Пушинке вести себя пристойно и собрался отправиться на работу, как прозвенел дверной звонок. Аверин посмотрел в глазок. И распахнул дверь.

— Здорово, Слава.

— Привет, Егорыч, — кивнул Аверин. — Заходи.

Егорыч шагнул в прихожую.

— У тебя пивка не найдется?

— Есть бутылка. Чего с утра?

— Вчера перебрали с ребятами.

Егорыч внешне походил на профессора — худое интеллигентное лицо, сильные очки, мягкий говор. Его правильная литературная речь время от времени разбавлялась не менее литературным матом. Но профессором он не был. Имел звание лишь старшего научного сотрудника, кандидата наук в какой-то физико-химии, да и то в прошлом. В институте деньги перестали платить. Теперь Егорыч чинил машины в своем гараже — благо руки золотые, — зарабатывал на этом немного из-за патологического неумения торговаться и набивать цену, пил в меру, уважал пивко, на чем сошелся с Авериным. Он слыл квартирным философом, сильно помешанным на политике, притом не один десяток лет. В застойные времена зачитывался Александром Солженицыным и Львом Копелевым, часами клял на кухнях с друзьями советскую власть. С приходом демократов постепенно перекочевал сначала к центристам, потом к христиан-демократам и окончательно прикипел душой к «Трудовой России» и либерально-демократической партии Жириновского. Теперь посещал все митинги и мечтал о тех временах, когда «этим дерьмократам устроим кузькину мать».

— Смотри, чего наше «телявививиденье» вчера показало. Сванидзе видел?

— Не видел… Егорыч, ну их всех знаешь к какой матери. Держи свое пиво. Где моя машина?

— Ты заездил своего мустанга до крайности, Слава. Так нельзя… Если кто его и поставит на колеса, только я.

— Уже месяц слышу.

— Через три дня будет.

— Годится.

— Кота завел? — Егорыч посмотрел на Пушинку.

— Завел.

— Дрессировать надо.

— Это же не собака.

— Все равно надо.

Аверин натянул куртку, повел плечами.

— Пошли, Егорыч. Служба.

— Везет. А мой институт «ебелдосы» окончательно догробили. Только директор и заместители остались. Секреты продали японцам, часть помещений сдали под линию по разливу напитка «Байкал». И живут припеваючи.

"Ебелдосами» Егорыч называл всех сторонников реформ. Название пошло от плакатов защитников «Белого дома» в девяносто первом: «Ельцин. Белый дом. Свобода» — сокращенно «ебелдос».

Егорыч так и не починил «Жигули», так что опять придется добираться на метро. Впрочем, на метро получалось у Аверина куда быстрее. До «Октябрьской» — прямая линия. Если не обращать внимания на то, что тебе топчут по ногам, ездят по ним колесиками сумок, что приходится в антисанитарной близости делить пространство с другими пассажирами, то до работы не так уж и далеко — полчаса езды.

Отметившись в отделе, Аверин направился в городскую прокуратуру. Там заслушивали список нераскрытых заказных убийств. Возникла привычная перепалка. Замначальника МУРа ссылался на то, что прокуроры отпускают задержанных по подозрению в совершении преступлений представителей преступных сообществ. Прокурорские работники отвечали, что милиция приносит сырые материалы, без единого доказательства, а задерживать ныне исходя только из соображений целесообразности никто не позволит. И все дружно хаяли суды за судебную практику. Как раз позавчера был вынесен очередной уникальный приговор: не желая делить имущество, жена заказала убийство мужа и получила пять лет лишения свободы, а исполнитель — десять. Во всем мире заказчики признаются гораздо более серьезными преступниками и получают больше исполнителей. Настолько не в Стране Чудес.

— Что по убийству Глобуса и Орехошвили? — осведомился заместитель прокурора Москвы.

— Два вероятных заказчика. Вор в законе по кличке Петруха и преступный авторитет Росписной, — доложил Аверин.

— Где они?

— Где положено. Первый — в Германии. Второй — во Флориде.

— Как? Убийство позавчера произошло.

— А вчера они уже летели в самолетах.

— Что в Москве творится! — в сердцах воскликнул зампрокурора. Его чувства разделяли все присутствующие. В Москве творился невиданный бардак. Москва знала разгулы преступности и похлеще. После революции бандиты захватывали пароходы, поезда и дома, а то и Главпочтамт — было дело. Но такой беспомощности, пассивности правосудия, как ныне, Россия не знала никогда.

У Аверина всегда начиналась головная боль после подобных пустопорожних бдений. И сегодняшнее совещание не составило исключения.

После обеда Аверин засел во втором отделе на Петровке, 38, — ознакомиться с оперативными делами. Вечерело. Пора было заканчивать. Стрелки часов преодолели восьмичасовой рубеж и поползли на девятый круг.

— Ты здесь поселиться собрался? — спросил Григорий Савельев.

— Все, отчаливаем, товарищ подполковник, — Аверин захлопнул папку и протянул ее Савельеву. — Ни черта не сделано. План мероприятий по оперативному делу «Душегубы» не реализован.

— Да что ты?.. Слава, на черта тебе это министерство? — спросил Савельев. — Чего тебе у нас в отделе не работалось? Какие мы дела вместе поднимали! Киллеры, маньяки! А теперь ты сидишь и, как чернильная крыса, шебуршишься в бумагах. Претензии предъявляешь. Стыдно-с, молодой человек.

— Я провинциальный карьерист, шагающий по головам к вершинам власти.

— Верится с трудом. Ладно, пошли…

Тут позвонили из дежурной части. Лицо у Савельева вытянулось.

— Понял. Еду.

— Что там?

— Моню грохнули.

— Каганова?

— Его самого.

— От Глобуса ниточка?

— Вряд ли. Дежурную группу отправили. Я ответственный по отделу. Еду туда. Поедешь?

• Предыдущая
• 6/79
• Следующая