Зло - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 51

• Предыдущая
• 51/90
• Следующая

Они вышли из Дома журналистов, и Ельцов сразу же поймал левака на светлой «Волге». Простились они довольно сухо, у ее дома, договорились встретиться через два дня. Это тоже был один из ее хорошо отработанных приемов. На завтра она планировала свой неожиданный приход в спортклуб, прямо на тренировку. Там она скажет отработанную фразу:

— Я не могу столько ждать, милый.

Потом поездка к ней домой, постель и умелое выбивание из расслабленного объекта нужных данных.

Она поднялась в квартиру, зажгла свет, зло кинула сумку, сбросила с ног туфли на шпильках. На ходу снимая платье, вошла на кухню и включила кофеварку «Эспрессо» на две чашки. Агрегат этот подарил ей итальянский предприниматель, которого она разрабатывала два года назад. Уезжая, он накупил ей шмоток в долларовой «Березке» и презентовал это чудо кухонной техники.

Кофе получился крепким и вкусным. Наташа бросила туда дольку лимона и две таблетки заменителя сахара.

В раскрытое окно доносился слабый шум уходящего на покой города.

Наташа закурила сигарету «Сэлем», два блока презентовал ей все тот же директор магазина, трепетно ожидающий, когда она соблаговолит прийти на широкий диван в его кабинете. Но Наташа не баловала «нужников». К этой категории она относила директора магазина, замдиректора по хозчасти со своей работы, вертлявого мужика из управления торговли, ведавшего промтоварными «Березками». Директор «Кишки» снабжал ее продуктами, замдиректора — путевками и стройматериалами для ремонта квартиры и дачи, командир «Березок» помогал ей одеваться. Она раз в месяц, не чаще, дарила им себя, причем встречи эти обычно проходили в служебных кабинетах.

Ельцов ей даже нравился. Во-первых, он в постели полностью устраивал ее. Во-вторых, он не требовал никаких объяснений, не вел занудных разговоров о любви и верности. А главное, обходился без скандалов. Хочешь меня видеть — прекрасно. Не хочешь — не надо. Но нутром своим женским, интуицией она чувствовала, что очень нравится ему. Теперь ей предстояло полностью подчинить его себе.

Москва. Июль-август 1982 года

В город пришла жара. Она была особенно ощутима в центре. Накаленный воздух, пропахший бензином, неподвижно висел над домами.

Утром солнце еще по-раннему добро освещало неостывший за ночь, покрытый, как рубище нищего, заплатами асфальт, маковки бывших церквей, облупленные дома в старых переулках.

На телевизионном экране колосились бескрайние поля, лились тонны стали, прокладывались рельсы великой стройки БАМ. Почти ежедневно дикторы телевидения рассказывали, как растет благосостояние трудящихся.

А по утрам в Москву врывались колонны автобусов. ЗИЛы, ЛИАЗы и «икарусы» с владимирскими, калининскими, рязанскими номерами шли на штурм магазинов столицы. Электрички дальнего следования выбрасывали по утрам на перроны московских вокзалов тысячи людей, приехавших из разных городов Центральной России, они также набрасывались на торговые прилавки. Продукт, который в накладных именовали колбасой, брался с боем. Подсобки пустели. «Десантники» выбирали даже залежалые консервы.

На военные аэродромы под Москвой приходил «Груз-200» — цинковые гробы. Возвращались на родину ребята, погибшие в Афганистане. Груз этот печальный приходил в обстановке особой секретности.

В Москве появились молодые ребята со злыми глазами. На их форменных зеленках сверкали советские и афганские боевые награды. Афганцы — пацаны, ставшие мужчинами. Они видели, как гибнут их друзья, они сами убивали, толком не зная, за что подставляют свои головы.

Дряхлые вожди нации, которые, по словам одного из них, Андрея Кириленко, семидесятилетие считали возрастом небывалого творческого расцвета, не могли уже управлять огромной страной.

Война в Афганистане, война в Анголе, Эфиопии, Мозамбике, всепоглощающая гонка вооружений разоряли страну.

Из Афганистана в Ташкент и далее по всему Союзу хлынул поток наркотиков. Их перевозили весьма просто. Герои афганского тыла забивали героином цинковые гробы вместо погибших солдат.

Восемьдесят второй год стал временем небывалого расцвета теневой экономики, слияния партийных лидеров с дельцами, а через них с уголовниками.

В Москве жили относительно сытно и устроенно. Гудели по ночам подмосковные кабаки: «Сосновый бор», «Иверия», «Архангельское», «Ильинское», «Старый замок». Как только на город опускались зыбкие летние сумерки, к загородным ресторанам направлялись вереницы машин. Начинался знаменитый московский «Разгуляй». Город потрясали рассказы о крупных ограблениях, о делах дочери генсека, о взятках. Партийно-государственной элите было недостаточно неограниченной власти, они хотели богатства. Советские деньги не представляли для них реальной ценности, поэтому шла скупка бриллиантов, золота, антиквариата.

КГБ фиксировал случаи массовых беспорядков и попыток забастовок на БАМе, в городах Урала и Сибири. В восточных регионах небывалыми темпами росла уличная преступность. В стране постоянно шла скрытая инфляция. Но внешняя сторона была парадна и радостна. Освоение космоса, новые комсомольские ударные стройки, победы наших спортсменов.

Отсутствие информации порождало слухи. Они, словно снежный ком, неслись по Москве. Больше всего говорили о здоровье Брежнева. На столичных кухнях генсека хоронили уже несколько раз. Из неведомо каких щелей вылезли целители и знахари, астрологи и хироманты. На Старой площади шла невидимая, но бескомпромиссная борьба за власть.

Генерал Михеев не поехал на дачу, а вернулся со службы в московскую квартиру. Поздно вечером его вызвал председатель КГБ Федорчук и полчаса материл, даже не предложив сесть.

— Чем занимается твое управление, мать вашу?! — орал председатель. — Слухи, сплетни собираете. Никаких активных действий. Разгоню всех. Засиделись в Москве. Пора поработать в низовом аппарате.

Федорчук орал, не давая Михееву вставить слово.

Откричавшись, сказал достаточно спокойно:

— У меня все. Иди работай.

Михеев вернулся в кабинет, снял генеральскую форму (к председателю нельзя было являться в штатском), переоделся в цивильный костюм.

Посидел немного в кабинете, стараясь успокоиться. Никогда еще за время службы в органах на него так не кричали. А может быть, действительно послать все к такой-то матери и уехать советником в ту же Болгарию. Жить спокойно и тихо.

Михеев стал слугой двух господ. Вернее, одного. Он преданно служил Андропову, и, безусловно, Федорчук это знал.

Из монолога председателя Михеев выудил одну немаловажную деталь. Федорчук был в курсе о некоторых мероприятиях, которые тщательно, по указанию Андропова, скрывались. Значит, есть какой-то источник, информирующий председателя о тайных операциях управления.

Наиболее важными и деликатными делами занимался отдел полковника Баринова. Ему Михеев безгранично доверял, а людей они с полковником подбирали тщательно. Чем занимается подразделение Баринова, в управлении никто не знал. В спецслужбе не принято рассказывать о своей работе даже соседям по кабинету.

Но тем не менее сведения к Федорчуку просочились. И это надо было иметь в виду.

Михеев пришел в КГБ двадцать лет назад. Не попал в институт, и его забрали в армию. После окончания полковой школы он получил звание младшего сержанта, но покомандовать отделением не успел, его вызвали в особый отдел дивизии и предложили продолжить учебу в Высшей школе КГБ. Он согласился только потому, что постигать азы контрразведки предстояло в Москве.

После было всякое. Чехословакия, Эфиопия, Афганистан. И если в Праге, проводя активные мероприятия, он всячески отгонял от себя сомнения, то в Эфиопии Михеев увидел, что такое африканский социализм. Там он впервые понял, что такое коррупция и как она страшна для государства. Режим Менгисту Хайле Мариама просто грабил нищую страну. Именно там майор Борис Михеев понял, что режим в Эфиопии — утрированная копия советского. Именно после Эфиопии он стал верным солдатом Андропова.

• Предыдущая
• 51/90
• Следующая