Уйти по воде - Федорова Нина Николаевна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/51
• Следующая

Впрочем, и постоянная борьба с грехами тоже ничего не гарантировала. Отец Митрофан всегда повторял, что можно двадцать пять лет ходить в храм, а все равно не спастись. Уверенность в своем спасении – едва ли не самый тяжкий грех, ведь даже святые говорили: «все спасутся, один я погибну».

Катя приходила в уныние. Получается, всю жизнь надо страдать и идти тернистым путем, а потом еще и неизвестно, где окажешься, может быть, в аду, с теми, кто всю жизнь грешил и радовался. В «Законе Божием» даже была такая картинка: узким путем, сквозь тернии пробирались в рай скорбные ликом праведники, несущие на спинах кресты, а по широкой удобной дороге шли, с гитарой, с бокалом вина, веселые улыбающиеся грешники – в ад. От этой картинки Кате становилось совсем грустно. Она даже едва ли не мыслила кощунственно, что лучше бы она не знала православной веры. Ведь сказано: «тот, кто не знал и делал, бит будет меньше», если бы Катя была неправославной девочкой с неверующими родителями, может, Бог бы ее на Страшном суде простил. Но она была православной, и грешить ей было никак нельзя.

Единственным реальным выходом ей казалось мученичество. Про мучеников она внимательно читала в житиях и поражалась – как они терпели всякие костры, крючья и колесования и не отрекались? Но главное, тут не нужно никаких долгих молитв и постов, борьбы с грехами – помучился немного, и венец, то есть пропуск в Царствие Небесное, уже точно есть. Ради этого можно было и потерпеть, может, если повезет, даже и мучить долго не будут, сразу отрубят голову (и такое ведь бывало, не всегда же крючья). Например, один из Севастийских мучеников – уверовавший в последний момент стражник – почти не мучился, а венец все равно получил, ему повезло. Тем более, каждый человек должен подражать своему небесному покровителю, а Катина святая была прославленной мученицей. Катя даже молилась, надеясь уснуть и, как святая Екатерина, проснуться с перстнем избранной невесты Христовой. Хотя ей больше нравилось быть не невестой – она мечтала быть воином Христовым с щитом и мечом, воином непобедимым и неустрашимым, потому что «разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог». Кто победит тебя, если ты Божий? Даже если победят твое тело, растерзают крючьями, сожгут на костре, дух твой будет непобедим, невидимый щит и меч отразят нападки врага, самого сатаны – с нами Бог!

Оставалось только найти, где помучиться. Впрочем, вскоре ей предстояло узнать, так ли уж легок и прост этот путь.

Сначала – и совершенно внезапно – отпал Митя. Он вдруг неожиданно и навсегда отказался поститься и молиться, ходить на службы и на исповедь к отцу Митрофану и вроде как начал «делать карьеру». По крайней мере так он это называл. Начал с торговли газетами возле метро, пошел учиться на вечерку в какой-то институт «ради корочки», занимался «темными делами», жил греховной, светской жизнью, время от времени не приходил ночевать домой: оставался у друзей и, возможно, даже предавался блуду.

Было много слез и скандалов, Митю лишали денег, с ним не разговаривали, но он был непреклонным блудным сыном и стоял на своем, несмотря на бойкоты, уговоры и мамины слезы. К тому же деньги у него были, возможно, и побольше, чем у родителей: он-то зарабатывал, а папе не платили зарплату, мама не работала, сидела с недавно родившимися двойняшками Аней и Ильей, так что перебивались кое-как, папа после работы «бомбил» на купленной еще до девяносто первого года машине, занимали денег, где только можно, ели серые, пахнущие жучком макароны и кабачковую икру с черным хлебом.

Митя так жить не хотел, он смотрел по сторонам – родители большинства его одноклассников вовремя успели подсуетиться, каким-то таинственным образом разбогатели, деньги делались прямо из воздуха. Митя тоже хотел так, хотел новые кроссовки, жвачку, импортный футбольный мяч – теперь все можно было купить, были бы деньги! Но родители не хотели суеты – они жили новой жизнью, «подсуетиться» означало для них отречение от правильного пути, снова вступление в мирские дрязги, в погоню за временным и материальным.

Мама говорила – это у него переходный возраст, самое опасное время, многие как раз отпадают от Церкви, плакала и жаловалась по телефону тете Наташе, та утешала: «Может быть, когда-нибудь потом Бог вразумит». Но у тети Наташи все как раз было в порядке – старший сын, Митин ровесник, в храм ходил исправно, средний – на год младше Кати – тоже, к тому же недавно родилась еще младшая девочка, ровесница Ане и Илье: тете Наташе все казалось преодолимым. Зато ее опытный в духовной жизни муж сказал печально, что тот, кто ходил в храм в детстве, а после отошел, вряд ли вернется обратно.

Теперь – неотвратимо, неотвратимо! – наступал и Катин черед, ее «переходный возраст», которого она ужасного боялась. В воображении ей рисовались страшные картины, как она вдруг, неожиданно, перестанет быть собой, отречется от Христа, подобно Мите, «соблазнит одного из малых сих» (даже не одного ведь, а двух – своих младших брата и сестру), и тогда лучше, как известно, получить мельничный жернов на шею и быть брошенным в море.

Однако перемен было не избежать.

Они возвращались с мамой с великопостной всенощной, и Катя, уставшая от долгого стояния, радостно прыгала через темные лужи с отражавшимися в них редкими фонарями. На всенощной проповеди отец Митрофан рассказывал про восьмиголового дракона, каждая голова которого – смертный грех, а дракон этот живет внутри всякого человека, время от времени высовывая наружу одну из голов. Перемахнув через очередную лужу, Катя весело заявила, что вот блудом никогда не согрешала, не выросла в ней что-то эта голова!

– Зато все остальные выросли, – ответила мама. – Особенно гордыня – вот такая голова торчит. Самая большая.

И сказала еще, что блуд – это не только поступки, но и помыслы. Одна послушница, например, была юной, чистой и праведной, и когда она неожиданно умерла, все думали, что она в Царствии Небесном. Но настоятельнице открылось, что эта девушка горит в аду, потому что при жизни постоянно смотрела с клироса на прекрасного юношу, приходившего в монастырь на службы, любовалась его лицом и мечтала о нем.

Вскоре после этого Катя поняла, что и восьмая голова дракона начала наклевываться в ней. Вполне логично, потому что змий на настольной картинке неспроста же держал себя пастью за хвост – это был символ того, что смертные грехи тесно связаны друг с другом, и один непременно влечет за собой другой. Так что цепь замкнулась, и последний смертный грех пустил свои корни в Катиной душе.

Теперь Катя полюбила читать про любовь. В свободное от чтения время она мечтала и еще все время влюблялась – согрешала блудом, как та послушница. Для этого у нее была заведена специальная секретная тетрадочка для мыслей об очередном мальчике – из школы или из храма. В тетрадочку также она писала рассказы и стихи и рисовала к ним картинки. Теперь все рассказы были обязательно про любовь, Катя сочиняла их постоянно – на улице, дома, даже в храме, и никто бы, глядя на эту благочестивую отроковицу в длинной юбке и белом платочке, не догадался, что на самом деле в голове у нее не молитвы, не служба, а… блуд.

Было ли это действительно блудом и нужно ли это исповедовать, Катя для себя так и не решила, хотя время от времени все же каялась самой себе, писала в той же тетрадочке про свой блуд и давала зарок все это прекратить. Но грех был сладок, и теперь, отвлекаясь от уроков, она уже не отодвигала учебник, чтобы созерцать заключенного под стеклом змия, а лезла в ящик стола, где помимо тетрадочки теперь лежало еще и зеркальце, добытое из маминой старой косметички, сосланной на антресоли после прихода в Церковь.

Девяностые годы были в самом разгаре. Катю со всех сторон обступил греховный, пугающий мир, он весь был против нее – маленького, дрожащего воина Христова, едва державшего щит и меч в неуверенных руках. У метро всегда орала бесовская музыка, разъезжали страшные тонированные машины, ходили ярко раскрашенные девицы, молодежь пила на улице пиво, на лавочках бесстыдно обнимались парочки, возле палаток разгуливали кавказцы в спортивных штанах и кожаных куртках. Мир стал пестрым от рекламы, кричащим, зазывающим, призывал к греху, блуду, разврату, воспевал деньги и удовольствия – он был самым настоящим новым Вавилоном.

• Предыдущая
• 4/51
• Следующая