Под чужим небом - Стенькин Василий Степанович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/45
- Следующая
С ним связались, как только обусловленным способом он дал знать о себе. На следующий день в узком извилистом проезде, выходящем на набережную Сунгари, Таров отыскал дом с палисадником. Небольшая табличка на двери парадного входа извещала: «Доктор М. И. Казаринов. Венерические болезни».
«Ловко придумано, — отметил про себя Ермак Дионисович. — При подходе можно осматриваться по сторонам — не вызовет подозрений; больной должен быть осторожен. Кому охота, чтобы о худой болезни узнали знакомые?» В небольшой комнате, куда вошел Таров, томились в ожидании три немолодых уже человека в потертых мундирах. Ермак Дионисович присел на край скамейки.
В кабинете его встретил невысокий полный мужчина лет сорока, с внешностью сельского фельдшера, в старомодном сюртуке. Видимо, от волнения он без конца поправлял очки, внимательно щурил близорукие глаза.
— Простите, задержал, — мягко извинился Казаринов. — Мы можем встречаться и разговаривать только в моем кабинете, мы должны быть вне подозрений. Вы согласны со мной?
— Конечно, согласен, Михаил Иванович, — сказал Таров, улыбаясь. Он был рад встрече: этот с виду чудаковатый, медлительный человек сразу пришелся ему по душе. Рядом с ним Таров вдруг почувствовал себя уверенно, в безопасности.
Казаринов расспросил Тарова о жизни, службе, настроении, знакомых среди эмигрантов.
— Тоска заела, — пожаловался Ермак Дионисович. — Каждую ночь родные места снятся.
— К чужбине надо привыкать. Такая, брат, служба у нас.
— Привыкну, куда денешься, — согласился Таров.
— С делом не торопитесь, — тихо продолжал Казаринов, протирая очки, — сохраняйте хладнокровие. Скоро столпотворение кончится и начнется сортировка: зерно в одну сторону, полова — в другую. Держитесь ближе к сильным личностям, они будут делать погоду. Нелегко войти в их среду, еще труднее стать в ней своим человеком. Но в этом — ваша ближайшая задача. Что? Вы не согласны?
— Согласен, доктор. Но как это противно, — сказал Таров, рассматривая седую прядь в смоляных волосах врача.
— Очень хорошо понимаю вас. А ведь надо. Так говаривал Феликс Дзержинский, когда мы с ним сидели в десятом павильоне Варшавской цитадели. Ради любви к народу. Эта любовь была для него песней сердца. Надо, а?
Они сидели на кожаном диване в полуоборот друг к другу. Короткие ноги доктора не доставали до пола.
— С атаманом Семеновым не виделись еще? — спросил он.
— Нет.
— Нужно увидеться. Он — та рука, которая введет вас в высшие круги эмиграции.
— Хорошо, Михаил Иванович. Но здесь ли атаман? Ходят слухи, что он был в Японии, потом вроде бы в Америке?
— Недавно приехал. Вы когда и где расстались с Семеновым?
— В декабре двадцатого года в Хайларе. Я приехал туда со штабом. Атаман тоже был в Хайларе, а потом исчез куда-то.
— Я кое-что знаю о нем, — сказал Казаринов, улыбнувшись. Таров принял эту улыбку за легкий упрек в свой адрес, дескать, вы должны рассказывать мне об этом, а не я вам.
— В декабре японцы уговорили Семенова поехать во Владивосток. Очевидно, рассчитывали пристроить атамана при белогвардейском правительстве братьев Меркуловых. Но черная слава Семенова опередила его. В городе начались манифестации против атамана, и консульский корпус потребовал от японцев отказаться от их затеи... Весной двадцать первого года Семенов был в Порт-Артуре, участвовал в переговорах между Японией, Францией и правительством Меркуловых. Речь шла о переброске врангелевских войск на Дальний Восток для борьбы против Народно-революционной армии ДВР. В мае на борту японского крейсера снова был доставлен во Владивосток. Японцы еще раз попытались ввести его в белогвардейское правительство. И снова потерпели неудачу. После этого Семенов переехал в Японию, будто бы просто захотел пожить там. Но в это трудно поверить: слишком много у него дел и хлопот в Маньчжурии. Однако японский народ не потерпел незваного гостя.
Вскоре имя атамана замелькало в шанхайской печати. Семенова обвиняли в предательстве и жестокости. В конце года он получил визу на въезд в США. Прямо оттуда приехал в Харбин. Сейчас нас очень интересует цель поездки атамана в Соединенные Штаты и чего он там добился. Выяснить это поручается вам...
— Да, трудная задача. Очень трудная, — сказал Таров. — Семенов вряд ли будет откровенничать...
— Попытайтесь найти словоохотливого человека среди его помощников...
В воскресные и праздничные дни к собору, укрытому пышными кронами каштанов, со всех улиц и переулков тянулись через площадь русские люди.
Ермак Дионисович отгладил китель, начистил до блеска пуговицы и вышел на Соборную площадь в надежде встретиться со знакомыми офицерами, а может быть, даже с атаманом. Так часто бывало. Накануне, проходя мимо собора, Таров видел объявление: в воскресенье состоится молебен по случаю войскового праздника. По окончании церковной службы — торжественный обед. Первым попался на глаза полковник Зубковский. Он сам остановил Тарова и стал расспрашивать о жизни. Ни прежней надменности, ни былой строгости: на морковно-красном, припухшем лице блуждало подобие улыбки.
— Пока состою в должности человека без определенных занятий, — отшутился Ермак Дионисович, отвечая на вопрос Зубковского.
— Нужно приспосабливаться к какому-нибудь делу... Собственно, я тоже все нащупываю твердую почву под ногами...
— А где сейчас наш атаман? — перебил Таров.
— Атаман прибыл к своему войску. Обещал сегодня быть на молебне.
Вскоре со стороны площади на аллею церковного сада вышел Семенов в сопровождении генерала Бакшеева и трех офицеров. Таров знал лишь одного из них — Вадима Николаевича Корецкого.
Семенов сильно пожал руку Ермака Дионисовича.
— А я потерял тебя, студент. Думал, ты в Совдепию перемахнул.
— Обижаете, Ваше превосходительство, — проговорил Ермак Дионисович, склонив голову перед генералом.
— Шучу, шучу, капитан. Зайди завтра в войсковое управление. Разговор есть, — добавил он уже серьезным тоном и обратился к Бакшееву, — пойдем, Алексей Проклович, не будем огорчать отца Мефодия опозданием.
С проповедью выступал епископ Мефодий. Его роскошная черная борода четко выделялась на фоне солнечно сверкавшей парчовой ризы. Епископ, уповая на милосердие божье, просил всевышнего сохранить духовную силу и даровать победу русскому воинству, помочь изгнать с многострадальной Руси вероотступников, супостатов-большевиков.
Таров и Корецкий стояли в задних рядах, переговаривались шепотом, крестились. Они давно не встречались.
— Знаешь, иногда бывает так мерзко на душе, чувствую себя собакой, — откровенничал Корецкий. Он встал на колени, потому что все клали земные поклоны, и продолжал, — даже лаять хочется, гав-гав-гав...
Ермак Дионисович готов был расхохотаться, уж больно смешным выглядел капитан, гавкающий на четвереньках.
— Это верно, — поддакнул он. — Все мы тут, как собаки на чужом дворе. Сидим, поджавши хвост.
Вызнав, что на торжественном обеде водки не будет, Корецкий пригласил Тарова в ресторан.
— Выпьем, наговоримся и повеселимся всласть.
Они заняли двухместную кабину в ресторане «Помпей». Корецкий рассказывал о своих мытарствах. Оказалось, что он вместе с атаманом ездил в США. «В совершенстве владеет английским языком, поэтому и взял его атаман с собою», — подумал Таров. Он попытался навести разговор на те вопросы, которые интересовали доктора Казаринова.
— Как съездили?
— Скверно.
— Почему?
— Долго рассказывать. Одним словом, скверно.
— Без пользы, что ли?
— Слушай, капитан, ты в Даурии был в последние дни? — спросил Корецкий, не отвечая на вопрос. Видимо, он не хотел продолжать разговор о поездке в США. «Все еще проверяет, — мелькнула догадка у Тарова. — Профессиональная привычка».
— А как же, Вадим Николаевич, помню. Разве такое забудешь: ухнуло — земля задрожала, и вдруг церковь взвилась огнем.
— Да, это было страшное зрелище. В церковь свезли все боеприпасы, и надо же случиться — прямое попадание снаряда. Злые языки острили — божье наказание. А сколько продовольствия в Даурии осталось!
- Предыдущая
- 8/45
- Следующая