Под чужим небом - Стенькин Василий Степанович - Страница 14

— По вашему сигналу, капитан, — японец повернулся к Тарову, — все это вы получите. Я правильно сказал, генерал? — Тосихидэ довольно прилично владел русским языком.

— Точно так. Наши подразделения будут наготове, — торопливо закивал Семенов.

— Хорошо. Очень хорошо. Мы будем немножко инструктировать вас, капитан. Можно приступать завтра.

Все поднялись, началось прощание, не менее церемонное, чем приветствие.

Тайный переход государственной границы всегда связан с риском, особенно в ночное время: в темноте могут подстрелить и чужие, и свои. Но когда на вражеской стороне тебе помогает кадровый разведчик, а на своей ждут с нетерпением, тогда, конечно, совсем другое дело...

Ночью в сопровождении офицера японской военной миссии поручика Касуги Тарова доставили в пограничный пункт Хэшаньту. Там они переночевали. Утром Касуга показал Тарову маршрут перехода, а вечером свел с переправщиком. Поручик свободно ориентировался на местности. «Видно, не первый раз тут», — подумал Ермак Дионисович.

В Хэшаньту произошла непредвиденная задержка. По прогнозу ожидалась гроза, но предсказание синоптиков, как нередко бывает, не сбылось. Поручик по опыту знал: пересекать границу в ясную июньскую ночь — значит сознательно идти на провал. По зеркальной глади Аргуни не то что лодка с людьми, чирок-клоктун не сможет переплыть незамеченным.

Но бог все-таки смилостивился, не посрамил синоптиков. На третьи сутки разразилась гроза. Тайга, река, сопки — все закипело, забурлило, загрохотало, задрожало. Поручик Касуга потирал от удовольствия руки и без конца повторял: «Холосо! Эта осень холосо!»

Переправщик, хмурый сухощавый китаец, под проливным дождем встал на колени лицом к востоку, сложил ладони у лба и отвесил три поклона. Поручик Касуга иронически улыбнулся, но тоже помолился. Он сильно пожал руку Тарову и на прощание опять сказал по-русски: «Но, давай! Все холосо».

Ермак Дионисович сидел на корме и любовался тем, как легко и красиво орудовал веслами переправщик. Они бесшумно рассекали густую, похожую на деготь воду, и лодчонка, преодолевая сильное течение, стремительно летела к противоположному берегу.

Причалив к каменным глыбам, переправщик кивком дал команду высаживаться. Едва Таров выпрыгнул из лодки, китаец согнулся крючком, и весла опять замелькали...

Советские пограничники, задержавшие Тарова как нарушителя границы, доставили его на заставу. На другой день с ним встретился представитель Центра — Павел Иванович Асоян.

— Вон ты какой, Ермак Таров! — приговаривал Асоян с еле уловимым акцентом. Он был невысок ростом, заглядывал на Тарова снизу вверх, сутулился, и казался от этого еще меньше.

От его товарищеского обращения на «ты», такого естественного, Ермак Дионисович сразу почувствовал себя с Асояном легко и просто.

Они сели на потертый клеенчатый диван со смятыми пружинами. Тарову хотелось немедленно расспросить Павла Ивановича об Ангелине, о Ксенофонтове, узнать правду о жизни на родине: Асояну не терпелось услышать, какое задание получил Таров, какие акции готовит японская разведка. Но они молча рассматривали друг друга или обменивались малозначащими замечаниями и вопросами.

— Значит, благополучно?

— Как же иначе: оттуда проводили, тут встретили.

— Не голоден?

— Нет. Покормили на дорогу, даже стаканчик сакэ налили... Павел Иванович, извини, пожалуйста, хочу спросить, как там моя жена? Не наводили справку? — не удержался Таров.

— Наводил. Живет на старом месте, сейчас вдвоем с матерью. Вроде бы все нормально.

— Спасибо. А как поживает товарищ Ксенофонтов?

— Ксенофонтов? — переспросил Асоян, и на мускулистое лицо его легла тень. — Ивана Ксенофонтовича нет, скончался...

— Давно?

— Лет уже пять, а то и шесть... Разве доктор Казаринов не говорил тебе об этом?

— Я не считал удобным спрашивать...

— Скончался, — повторил Асоян. — Феликс Эдмундович тоже умер. В один год. Месяца на четыре позже...

— О Дзержинском я слышал, белогвардейские газеты здорово орали.

Тарову отвели койку в небольшой, чистой, должно быть, для приезжего начальства приспособленной комнате. Но он долго не мог уснуть. «Почему Асоян сказал, что сейчас Ангелина живет вдвоем с матерью? Выходит, раньше еще кто-то был с ними. И в голосе Павла Ивановича прозвучала недоброжелательность к ней», — размышлял Ермак Дионисович. Но пережитые волнения и бессонные ночи сделали свое дело: Таров заснул.

Назавтра в половине двенадцатого скрипнула дверь — вошел Асоян. Ермак Дионисович открыл глаза и, увидев веселое лицо Павла Ивановича, улыбнулся.

— Ого! — воскликнул Таров, достав из-под подушки часы.

— Как спалось?

— Как дома.

— Это большое дело — сознание, что ты дома, в безопасности, — понимающе заметил Асоян, — сбрасываешь напряжение, расслабляешься...

После обеда Таров и Асоян уединились в кабинете начальника заставы. Ермак Дионисович доложил о том, что японская разведка поручила ему встретиться с агентами Цэвэном, Размахниным и Мыльниковым, рассказал о ее подрывных планах.

— И Семенов, и подполковник Тосихидэ главную ставку делают на ширетуя дацана Цэвэна... — сказал он и, сообразив, что Павел Иванович может не понять этих нерусских слов, пояснил: — Цэвэн — настоятель известного в этих местах буддийского храма. Я полагаю, из-за него на мне выбор остановился. Нужен был человек, знающий бурятский язык, обычаи и нравы буддийского духовенства...

— Что ж, Ермак Дионисович, встречайся с Мыльниковым, Размахниным, Цэвэном, словом, выполняй поручение. Задача такая — выяснить, что они успели натворить и что намечают делать, вызнать сообщников. Но самое важное — удержать их от активных действий и выступлений. Ссылайся на неподготовленность, несоответствие момента, страшную ответственность — и вообще, на что угодно... Задача ясна?

— Ясна, Павел Иванович.

— Я пока побуду в Чите. Запомни адрес, телефон. Как говорится, добро пожаловать в любое время дня и ночи.

В конце недели, под вечер Таров добрался до поселка, где жил бывший хорунжий казачьего войска Иван Мелентьевич Мыльников. Дорога петляла по склону сопки, и поселок просматривался издалека Короткие ряды домов тянулись по обе стороны степной речушки, цепляясь за нее длинными зелеными полотнищами огородов.

Ермак Дионисович умело открыл ворота поскотины, снова закрыл их на замысловатую задвижку и пошел вдоль первого порядка. На улице никого не было. «Наверно, пора ужина», — подумал Таров. Он хотел было постучать в ближайший дом, но из-за плетня вывернулись два мальчика, лет десяти-двенадцати. Они показали дом Мыльникова. Ярко-красная крыша выделялась в заречном порядке. Таров шел, опасливо косясь на огромных кобелей, валявшихся на мягкой мураве и лениво шатавшихся по поселку. Собак он боялся с детства.

Посередине двора на низком чурбане сидел крупный бородатый мужик и отбивал литовку. Ермак Дионисович вспомнил: атаман называл Мыльникова русским богатырем. «Настоящий богатырь», — отметил про себя Таров.

— Мы и есть Иван Мелентьевич Мыльников, — сказал мужик, отвечая на вопрос. — А вы кто и откуда будете?

— Я с той стороны... Привет вам привез от Григория Михайловича.

— Таких приятелев у меня вроде бы не водилось. — Мыльников выпытывающе смотрел на Тарова, он догадывался, откуда пожаловал нежданный гость, но еще надеялся на счастливую ошибку.

— От его превосходительства атамана Семенова, — тихо проговорил Таров и уже шепотом произнес шпионскую кличку Мыльникова, служившую одновременно и паролем.

— Опоздали маненько, ваше благородие... — Мыльников поднялся. Коса подрагивала в его могучей руке.

— Как это понимать?

— Отпала нужда в атаманском попечении. Жизня-то доброй стороной поворачивается... А за привет благодарим сердечно. Пойдем в избу чаевать.

— Может, сразу в Совет отведешь?

— По-хорошему, надо бы туда. Однако зла ты мне не сделал, да и с гэпэушниками объясняться нет большой охоты...