Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия - Аврутин Евгений Александрович - Страница 45

• Предыдущая
• 45/133
• Следующая

Сэнди попытался объяснить вознице, что тот не выполнил приказ хозяина, но финн его не понимал. Не помогла и предложенная плата: chukhna повторял, как попугай, «Пиетари», а потом начал разворачивать свои сани, направляясь обратно.

Возврат в Териоки не входил в наши планы. Сэнди громко сказал несколько слов, которые я лишь изредка слышала в Финляндии, и мы покинули сани, под радостное ржание косматой лошадки.

– Зато я могу всем рассказать, что не приехала в Санкт-Петербург, а пришла пешком, – заметила я.

Сэнди продолжал ругаться.

Дальнейшее наше путешествие я назвала «заговор стихий». Сами стихии были представлены морозом (лёгким для Сэнди, ощутимым для меня) и крепким ветром. Спасибо ветру, он дул в спину, но все же мог бы делать это потише. По словам Сэнди, где-то справа от нас, за стеной темноты и метели, был Финский залив, на нем – неприступный Кронштадт.

– Впрочем, – добавил Сэнди, – Финский залив скоро кончится, а вместе с ним кончится Балтийское море и Атлантический океан. Дальше на тысячи verst (я уже знала, что это чуть больше морской мили) только суша. Греки, увидев море, кричат: «Таласса!» Интересно, что должны говорить англичане, прощаясь с морем?

– До встречи, – буркнула я, хотя настроение было такое, что мне хотелось вспомнить несколько слов, сказанных когда-то миссис Дэниэлс соседке.

И все же главным в заговоре стихий был не ветер и не мороз, а пустая дорога. Навстречу нам проехали несколько саней, но попутной оказии не было. В этот ноябрьский вечер мы были единственными людьми во Вселенной, желающими попасть в Санкт-Петербург с этой окраины.

Некоторое время меня мучили самые глупые мысли: и то, что мы уходим от города, и то, что весь Санкт-Петербург – это и есть деревянные домики, а самый большой из них окажется дворцом царя Николая. Потом от усталости у меня не было сил даже на эти мысли, а лишь на то, чтобы брести по заснеженной дороге.

Домиков, признаться честно, становилось все больше и больше, а потом впереди появилось какое-то огромное здание. В его окнах светились огоньки.

– Благовещенская церковь, – сказал Сэнди. – Зайдём, погреемся.

Предложение мне понравилось.

В дороге я расспрашивала Сэнди о русской вере. Он сумел мне объяснить, чем русская Церковь отличается от католической, но запутался, объясняя, чем отличается от протестантской, особенно в нашем, англиканском варианте[42].

Сейчас меня больше всего интересовала разница между любым домом и улицей.

И все равно, приблизившись к храму, я остановилась в удивлении. Благовещенская церковь совсем была не похожа на церквушку с луковичным куполом на картине из папиного кабинета.

Церковь напоминала донжон замка, круглая снизу и с резным верхом. Лайонел сразу бы сказал, какой это архитектурный стиль, а я только ощутила в этом здании что-то привычное, как будто на миг перенеслась в Лондон. К тому же я поняла, что Петербург состоит не из одних деревянных домишек.

Зато внутри все было непривычно. Русская церковь оказалась очень тёплой. Наверное, её хорошо протопили перед службой, к тому же горели десятки свечек. Они не могли осветить помещение, но казалось, что и они обогревают полумрак и от них становится теплее.

В отличие от наших церквей, люди здесь стояли, а не сидели. Это мне понравилось: стоящему человеку всегда проще улизнуть, чем сидящему, если он устанет от службы.

Мы тоже встали сзади прихожан. Как я сразу поняла, вместо привычных финнов здесь были одни русские. Я шёпотом поделилась этим открытием с Сэнди, он ещё тише ответил, что здесь началась русская Россия.

Хотя мы заглянули в церковь, чтобы согреться, просто стоять – скучное занятие. Я начала просить Бога о том, чтобы он помог нам в нашем путешествии. И мне в очередной раз стало неудобно: выходит, я хотела, чтобы Сэнди добрался до Севастополя и воевал против моей страны? Но молить Бога только за себя показалось мне неприличным.

Скоро я перечитала (конечно, шёпотом) все знакомые мне молитвы, пробовала молиться своими словами, но это быстро наскучило. Тогда я стала пытаться тихо-тихо подпевать хору и прихожанам. Органа в русской церкви нет, в ней только голоса. Иногда хор перекрывал мощный бас священника, и тогда одни прихожане становились на колени, другие просто кланялись.

Глядя на священника, я вспомнила своё сравнение церкви со старинным замком. Священник, с огромной бородой, в жёлто-зеленом одеянии, с золотым крестом на груди, напоминал владельца такого замка, а я ощущала себя его гостьей.

Потом служба закончилась, и мы вышли. Сэнди задержался, подошёл к священнику – как я потом поняла, чтобы тот его благословил. Мне показалось, Сэнди этого стеснялся.

На церковном крыльце Сэнди обратился к какой-то пожилой даме; одно из слов – «гостиница» – я уже смогла понять. Дама, или «sudarynia», ему ответила, начался разговор, в котором я услышала ещё одно знакомое слово и не поверила своим ушам.

Сэнди обернулся ко мне. На его лице была смущённая улыбка.

– Она говорит, что поблизости есть лишь трактиры и постоялые дворы для мужиков, но она пустит нас на ночлег в свой дом. А ещё она почти сразу спросила меня: не собираемся ли мы ехать в Севастополь?

Я ответила, что, если в доме у этой милой женщины есть печь и крыша, большего мне не надо.

Даму звали Анна Петровна (я теперь знаю, что продолжение русского имени – это не должность, а уважительное упоминание отца. Уна говорила, что у них на островах принято нечто подобное, но для горцев это необходимость – у них слишком мало фамилий, а отличать людей надо. Насколько я знаю, у русских нет такой проблемы, но они все равно любят otchestva). Анна Петровна жила неподалёку, в маленьком и уютном домике, в котором была служанка, три кошки, а главное – печь и две маленькие комнатки для нас.

Платой за такое гостеприимство всегда являются вечерние разговоры (забегая вперёд, скажу, что от любой другой платы Анна Петровна отказалась). Нам предложили чай с пирожками и очень душистым малиновым вареньем. Удивительное дело: русские едят хлеб не только на завтрак или с супом, а вообще почти со всякой едой, кроме той, с которой его чаще всего едим мы – с вареньем. Вместо того, чтобы намазывать его на хлеб, они предпочитают есть его ложечками из специальных маленьких тарелочек.

Так как Анна Петровна не говорила по-французски, а я по-русски, то беседовал с хозяйкой Сэнди, а я лишь поддакивала. Иногда Сэнди переводил мне короткие фразы, но в основном пересказал разговор лишь после чаепития.

Анна Петровна\звдова. Её муж был офицером, дослужившимся до капитана из рядовых солдат – в России такое иногда возможно. Муж умер, сын окончил Морской корпус полгода назад и был послан в Черноморский флот. Вышло так, что Анна Петровна не смогла с ним проститься и дать ему семейную реликвию – obrazok. Это такая маленькая иконка, которую носят на шее. Она уверена, что именно благодаря этой иконке её муж уцелел на всех войнах. За эти месяцы Анна Петровна так и не нашла того, кто едет в Севастополь и мог бы исполнить её просьбу: найти Sergeia Kovalenko и передать ему образок.

За время чаепития Анна Петровна несколько раз переспрашивала Сэнди: не изменятся ли наши планы и собираемся ли мы именно в Севастополь? Сэнди уверял, что так и будет.

Рассказывая о нас, Сэнди почти не врал. Он сказал, что отправился в Финляндию, в один из гарнизонов, но когда из-за зимы враг покинул театр боевых действий, то он отправился в Крым, где война будет и в холодную пору. Анна Петровна понимающе вздохнула, опять вспомнив про сына:

– Жаль, он в Кронштадте или Свеаборге[43] не остался. Здесь я за него полгода бы волновалась, а в Крыму – весь год.

• Предыдущая
• 45/133
• Следующая