Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия - Аврутин Евгений Александрович - Страница 130

• Предыдущая
• 130/133
• Следующая

Новый взмах, и новая щетина горизонтальных штыков стала лесом. А конь рвался вперёд.

Сашу охватил дикий восторг и азарт – надежда вернулась. В его голове блеснули стихи его великого тёзки, сказка о том, чего не было:

Он продолжал орать, не щадя глотку. Не щадя руки и плеча, махал флагом, постоянно приподнимая его – лишь бы не перехватили древко. Каждым взмахом расчищал пространство спереди и справа, пытался даже махнуть влево. В голове мелькали молитвы, стихи, дорогие имена.

Вспыхнула и осталась почти незамеченной боль – вонзили штык в ногу. Кололи и коня, тот тоже дико ржал, но от этого ещё пуще рвался вперёд.

Саша не видел, как с боков возникло новое движение. Запрет на громкие команды действовал: полковники не могли объяснить младшим офицерам, что за всадник размахивает знаменем и скачет через войско к передовой, а лейтенанты тем более ничего не могли объяснить капралам. Вдобавок кто-то услышал слово «атака». И вперёд потянулась вся штурмовая колонна.

Ещё один взмах, и конь, уже волочивший двух солдат, вцепившихся в седло и в Сашу, выскочил на открытое пространство. Радостно заржал, рванулся вперёд, солдаты разлетелись по сторонам.

– Feu! – донеслось сзади, не одна команда, а несколько приказов-призывов. В этом крике была вся душа французского солдата: лучше нарушить самый чёткий приказ командования, чем позволить врагу увезти знамя.

Выстрелили сразу, человек пятьдесят. Пусть в темноте, пусть по уносящейся цели, но несколько пуль попали в жеребца, одна толкнула Сашу в плечо. Конь по инерции пролетел ещё несколько саженей и свалился, придавив седока. Все, кто был в передних шеренгах, не дожидаясь приказа, рванулись к нему.

Саша слышал людской топот, видел блестящие штыки. «Может, отдать знамя, ещё вырвут вместе с руками? – подумал он. – А какая разница, все равно не жить. Подержу ещё немножко».

И тут темнота озарилась, но уже не ружейным залпом.

На Первом и Втором бастионах сперва услышали неразборчивый крик. Чуть позже сигнальщики в поле сообщили по цепочке, что кричат про французскую атаку, а противник начал движение. Ружейный залп стал сигналом к удару из всех заряженных орудий. А они стали сигналом для русских пароходов в Килен-бухте, чьи пушки тоже были нацелены на пространство перед двумя бастионами.

Одни бомбы разорвались просто в поле, другие – среди солдат, бегущих к Саше. Иные – поразили плотные колонны, ещё не сдвинувшиеся с места.

У генерала Мэйрана было только два варианта действий: стоять на месте, под этим расстрелом, или рвануться вперёд. Приказа отвести свою дивизию в эту ночь у него не было.

И генерал скомандовал атаку.

Саша почти не чувствовал боль – но видел свет от разрывов бомб. В одной из вспышек он увидел над собой французского капрала с навакшенными усами и скривившимся от злобы лицом. Капрал поднимал ружьё, готовый проткнуть его штыком.

«Дядюшка, Катерина Михайловна, Данилыч, Джейн, прощайте все», – подумал он, закрывая глаза…

Саша не увидел совсем близкую вспышку от разрывов двух бомб, пущенных с пароходофрегата «Владимир» и опрокинувших взрывной волной и осколками столпившихся над ним французов. Не понял, что штык так и не вонзился в него, но сверху рухнул мёртвый капрал и ещё два солдата, cтавшие страшным и очень своевременным ковром: ведь минуту спустя на этом месте уже были сотни бегущих сапог. Дивизия Мэйрана устремилась в атаку едва ли не за полчаса до трёх ночи – назначенного времени штурма. Устремилась навстречу выстрелам всех русских орудий, какие только могли её достать, сначала бомбами и гранатами, потом картечью.

Несмотря на неожиданную артиллерийскую пальбу, начать общий штурм до указанного срока союзное командование так и не решилось. Поэтому в три часа ночи орудия, уже скосившие колонны Мэйрана, были наведены на другие цели, а резервы, укрытые в глубине, вышли на бастионы.

Союзники, особенно французы, не веря, что это утро может закончиться иначе, чем победой, рвались в атаку. В эти страшные часы генералы не щадили ни солдат, ни себя. Они снова и снова штурмовали бастионы – и там, где была хоть какая-то надежда на успех, и там, где не было никакой. Не раз доходило до штыков, был и прорыв французов на Корабельную сторону, и спасительная контратака генерала Хрулева.

И все эти часы на командующего Пелисье, главного автора плана штурма, давила катастрофа колонн Мэйрана, истреблённых без всякой пользы задолго до всеобщего наступления[102]. Вся задумка союзников напоминала самую лучшую ипподромную колесницу, запряжённую скакунами лучших кровей и достойную приза на любом забеге… вот только на старте у неё отлетело одно из колёс.

К семи утра командование союзников приняло решение остановить бойню. Черновики телеграмм о падении Севастополя полетели в корзины.

Когда взошло солнце, пространство перед бастионами было усыпано телами, преимущественно в синих мундирах. И лишь перед бастионом № 3, или, как называли его англичане, Большим Реданом, лежали тела в красной форме.

Британская колонна генерала Джона Кэмпбелла была скошена картечью и ружейным огнём с фронта и фланга, вместе со своим командиром. По плану предполагалось, что сначала французы возьмут Малахов Курган, и только потом, когда будет устранена угроза с фланга, пойдут на штурм Редана англичане, – но лорд Раглан, для которого не ударить в грязь лицом перед заклятыми союзниками французами было важнее солдатских жизней, послал свою армию на безнадёжный штурм, несмотря на неудачу французской атаки. В это утро русские артиллеристы не позволили пехотинцам обеих армий коснуться друг друга штыками: англичане до бастиона не дошли.

Битва закончилась, но перемирие ещё не было объявлено, так что пространство между бастионом и позициями союзников было царством смерти вдвойне. Во-первых, потому, что единственными живыми, остававшимися на этих ужасных нескольких сотнях аршин или ярдов, были тяжелораненые английские солдаты, шансы которых выжить падали с каждой минутой, а во-вторых, потому, что без перемирия любой, кто попытался бы сунуться при свете дня на простреливаемую полосу, чтобы вытащить раненых, мгновенно разделил бы их судьбу. Особенно много распростёртых красных пятен оказалось на середине ничейной полосы, около плотного забора из колючих веток, задержавшего наступавших и сделавшего их особенно удобной мишенью.

И именно в этом месте царства смерти появился живой человек. Английский офицер, явно тяжело раненный и к тому же контуженный во время штурма, очевидно, пришёл в себя сейчас и ковылял к своим, причём не просто так, а унося полковое знамя, заваленное телами и потерянное в темноте атаки, и всё же, как оказалось, более удачливое, чем знамя колонны Мэйрана. Лучшей мишени для ружейных умельцев с бастионов трудно было себе представить, но командир флотских стрелков на Малахове, взглянув в подзорную трубу на неприятельского офицера, смутно припомнил что-то и на всякий случай остановил своих людей.

К несчастью для англичанина, не все могли услышать этот приказ. Несколько защитников бастиона, несмотря на стрельбу англичан, сновали среди побоища в тени стен и собирали драгоценные штуцера. Двое пехотинцев, зайдя дальше товарищей, увидели лучшую добычу.

– Дай-ка, Стёпка, я штуцер попробую, – сказал один из них, поднял винтовку, прицелился в англичанина. Тот, похоже не заметивший или не осознавший угрозы, продолжал ковылять, забыв о револьвере.

Друг Стёпки целился. Палец уже нажимал на курок, когда англичанин поднял голову и резко крикнул стрелку: «Sukin sin». От неожиданного смешка рука дрогнула, и пуля лишь толкнула англичанина в плечо. Тот рухнул, избавился от револьвера, но, не выпуская знамя, пополз в сторону траншей.

• Предыдущая
• 130/133
• Следующая