7 историй для девочек - Дюма Александр - Страница 32
- Предыдущая
- 32/493
- Следующая
– Уйди и ты, Толя, и вы, очаровательная Бэтси, уйдите! – сказала она. – Простите меня, но у меня настоящая артистическая лихорадка. Я волнуюсь. Не судите же меня за это!
– Как жаль! – разочарованно произнесла Строганова, – а я к вам моего кузена Силу привести хотела. Вы должны познакомиться с ним, повторяю вам. Он замечательный человек, Лика, и может быть очень полезен для дела вашего общества. Только предупреждаю вас: он совсем, совсем не светский человек.
– Да ведь и вы не светская, Елизавета Аркадьевна, – рассмеялся Толя, – а это не мешает вам, однако… – он запнулся на минуту и потом докончил после небольшой паузы. – Дружиться с такой светской особой, как наша сестричка m-lle Рен.
– Приведите мне вашего кузена после моего выхода, – успокоила девушку Лика, – тогда я и познакомлюсь с ним, а теперь простите великодушно!
И она шутя выпроводила из артистической комнаты молодежь.
Странное чувство сейчас охватило Лику, совсем иное чувство, нежели то, которое предшествовало ее пению в Милане более года тому назад.
Тогда настоящее артистическое волнение захватило ее. Тот святой огонь, о котором говорили и синьор Виталио и тетя Зина. Тогда Лика сознавала, что цель ее была собрать возможно большие деньги в пользу бедных недостаточных русских жителей заграницей, больных и слабых или нищих неаполитанских рыбаков. Тогда она знала святую цель этих двух концертов – цель спасения голодающих. А тут? Цель процветания филантропического общества, общества, которое как казалось ей, Лике, по крайней мере, мало достигало своей цели, не могла захватить молодую девушку.
Это ли – могущая удовлетворить душу, благая цель?
Лика гнала от себя эти тревожные мысли, ища успокоения и не находя его.
Смутно с эстрады до нее долетали звуки рояля. Очевидно, это была импровизация лохматого композитора. Она старалась внимательно слушать их, чтобы развлечься немного и ни о чем не думать, чтобы обрести хотя некоторое спокойствие перед выходом на эстраду.
Легкий стук в дверь заставил вздрогнуть молодую девушку.
– Il est temps – mademoiselle. Ayez l’obligence de me suivre, [17] – появляясь на пороге уборной, произнес почетный распорядитель концерта, граф Стоян.
Лика машинально положила руку на рукав его фрака и последовала за ним на эстраду.
Вид большого ярко освещенного зала и целой толпы нарядной, блестящей публики сразу ошеломил и смутил молодую девушку. Пока аккомпаниатор настраивал мандолину, Лика машинально направила глаза в партер, ища среди нарядной публики своих родных и знакомых. Вот, в первом ряду кресел между обеими дочками сидит баронесса Циммерванд. Она поймала взгляд Лики и улыбнулась ей ободряющей, ласковой улыбкой. Вот сухопарая Нэд подле своей глухой тетки-фрейлины. Вот обе княжны Дэви… Подле них Бэтси… Толя… Жорж Туманов и Федя Нольк, пажи, товарищи брата. Правее от них Рен с ее женихом Чарли Чарливичем, а там дальше petit papa, спокойный, и серьезный и мама… мама похожая на фею лета в своем зеленоватом тюлевом платье затканном водорослями, с белым венчиком из жемчугов над пышной прической. Глядя на них всех Лика почему-то вспомнила о других людях, далеких от нее теперь и в тоже время чудно близких ее чуткому, волнующемуся сердечку.
Тетя Зина и синьор Виталио, положившие всю свою жизнь для других, представились сейчас так живо ее взорам…
И вмиг перед Ликой выплыли милые, хорошо знакомые ей картины: ароматично-душная итальянская ночь, запах роз и магнолий, белая вилла, словно повисшая над синими водами красавицы Адриатики, и чья-то песнь, сладкая, как жизнь, свободная, как радость…
Как во сне стоит перед Ликой эта дивная страна песней и аромата цветов.
Лика словно видит перед собою голубое море и тут же видит и другое море, море цветов и зелени, ласкающее взор… И волны звуков над этими двумя морями, волны песен, какие только может дарить эта лучезарная, певучая страна, слагаются в ее сердце…
И, вспомнив о них, об этих песнях, Лика запела «Addio Napoli» (прощание с Неаполем). Аккомпаниатор чуть слышно вторил ей на мандалине. И рыдание серебристых струн инструмента слилось со звучным, сочным молодым голосом Лики.
Нежный, мягкий, чарующе-красивый, он так и лился теперь серебристой волной прямо в зал, впиваясь в мозг и сердца слушателей таких равнодушных и выдержанных светских господ и дам.
И Лика уже не волнуется больше, как за минуту до этого. Она видит благоухающий юг, голубое небо, тетю Зину и дорогого учителя и точно забывает обо всем остальном.
И, когда девушка замолкла внезапно, оборвав свою песню на высокой ноте, и услышала бурные аплодисменты по своему адресу, она точно очнулась, точно проснулась от долгого и сладкого сна.
Публика не унималась, продолжая выражать свои восторги.
Она неистово хлопала, требуя новых песен, нового исполнения.
И Лика пела одну песенку за другою, пела просто и искренне, выбрасывая слова и звуки мелодий из самых недр своей девичьей души. Это было и красиво, и трогательно в одно и тоже время, и все больше и больше наэлектризовывало вечно скучающую, вечно резонирующую петербургскую толпу.
Когда Лика, наконец замученная, усталая покинула под оглушительный гром аплодисментов эстраду и вошла в свою уборную, ей казалось еще, что ее сон продолжается наяву.
Здесь посреди комнаты стоял высокий пожилой цыган в красивом, расшитом золотом, костюме, с гитарой, обвязанной широкой лентой.
Что-то знакомое показалось Лике в лице пожилого цыгана в его огромных печальных глазах.
– Князь Гарин! – машинально произнесли губы девушки, и она стала внимательно разглядывать симпатичного ей человека в его новом виде.
– Простите! – произнес князь Всеволод, – простите, но я думал, что вы пройдете с эстрады в зал, и воспользовался вашей уборной… Но как вы пели! Лидия Валентиновна!
– Вам нравится? – с детской простотой спросила Лика.
– О! Я не мог быть в зале, – он указал на свой костюм, – но слышал все до слова из этой комнаты. Если бы вы не были светской барышней, мадемуазель Горная, то из вас вышла бы знаменитая певица…
– Правда? – искренне обрадовалась Лика. – Синьор Виталио говорил мне то же постоянно.
– Это ваш маэстро?
– Да! Ах, какой он дивный, если б вы знали, какой чудесный!
– Если позволите, мы поговорим о нем с вами за котильоном. Ведь неправда ли вы останетесь на танцы? Да?
– О, да! – воскликнула Лика, – мне так хочется движения, радости звуков… А разве вы танцуете? – удивленно осведомилась она.
– Только «тяжелые» танцы, – усмехнулся он. – Мой возраст не позволяет мне уже кружиться, как юноше… Но кадриль я люблю до сих пор, – с достоинством подтвердил Гарин. – Во время кадрили так славно говорится под аккомпанемент музыки. А теперь вы не откажите мне в счастье послушать мое пение, неправда ли? Не такое строго-прекрасное пение, как ваше, конечно, но которое должно быть близко вам, как продукт вашей родины? Да?
Лика молча наклонила свою золотистую головку и направилась в зал.
«Какой он милый, этот князь! – подумала она по дороге, – и совсем не гордый».
А она еще так сконфузилась там, на заседании, когда он подошел поблагодарить ее. Как он сказал тогда, как сказал? – припоминала в своих мыслях молодая девушка. – Ах, да.
«Позвольте вас поблагодарить за ваш настоящий порыв настоящей русской души».
Значить, и он также понимает и ценит такие порывы! Значить и он был на моей стороне и он сочувствовал этой бедной Феничке, значит он добрый, чуткий, а не холодный и прячущий ради условий света все лучшее, что есть у него в душе. И под впечатлением встречи с добрым чутким человеком Лика вся радостная вышла к публике.
Поздравления, похвалы, улыбки и комплименты так и посыпались со всех сторон на молодую девушку.
Мария Александровна, приятно польщенная успехом дочери, притянула ее к себе и стояла подле Лики, с удовольствием разделяя ее радость и триумф.
– Где она? Давайте мне ее сюда злую, недобрую! – пробасил навстречу им знакомый голос баронессы, – до сих пор не навестила меня, старухи, гордячка этакая! – и, энергично очищая себе дорогу, великанша Циммерванд предстала перед Ликой во всем своем грандиозном величии. – Молодец девочка! Как жаворонок пела. Уж ты прости, что я от полноты души «ты» тебе говорю. Приятно было слушать! Дай-ка я поцелую тебя за это. У тебя такая чистота в твоем пении, точно цветами от него пахнет… право, цветами полевыми, душистыми. Вы, ma chere, дочку-то побалуйте! – неожиданно обратилась баронесса к Марии Александровне, – она у вас – сокровище неоцененное! Да!
- Предыдущая
- 32/493
- Следующая
