Сильвия и Бруно - Кэрролл Льюис - Страница 37
- Предыдущая
- 37/60
- Следующая
Мы подошли к небольшой церквушке, в которую в этот час вливался внушительный поток прихожан, состоящий главным образом из местных рыбаков и их семейств.
Стоит услышать объявление службы из уст какого-нибудь современного эстетствующего ханжи — или ханжащего эстета, сразу не разберёшь, — и тотчас становится ясно, что такая служба будет непродуманной и безжизненной; зато нынешняя показалась мне, только-только улизнувшему от неизменно передовых преобразований, сотрясающих Лондонскую церковь, под опеку так называемого «католического» приходского священника, непередаваемо живительной.
Никакой вам театральной процессии притворно застенчивых крошек-хористов, до потери сознания пытающихся сдержать глупые ухмылки под умилёнными взглядами членов конгрегации; миряне сами, без посторонней помощи выполняли свою часть службы, разве что несколько добрых голосов, со знанием дела расставленных там и сям среди прихожан, толково направляли пение в нужное русло. Никто не совершал надругательства над величественным звучанием псалмов и литургии — потому что никто не долдонил их с той убийственной монотонностью, в которой не больше бывает выразительности, чем в механической кукле, «умеющей» разговаривать.
Нет, здесь молящиеся именно молились, отрывки Писания читались, и, что всего сильнее восхищало, проповедь произносилась; я обнаружил даже, что, покидая церковь, повторяю слова Иакова — когда он «пробудился от сна»: «„Истинно Господь присутствует на месте сем! Это не иное что, как дом Божий, это врата небесные“ [54]».
— Так оно и есть, — сказал Артур в ответ, несомненно, на мои мысли, — все эти «высокие» службы (службы по высокому обряду) быстро становятся чистейшим формализмом. Люди всё больше начинают относиться к ним как к «спектаклям», на которых они только «присутствуют» во французском смысле. А для маленьких мальчиков это особенно вредно. Им бы поменьше изображать из себя эльфов, как на рождественском представлении. Все эти маскарадные костюмы, театральные выходы и уходы, всегда всё en evidence [55]... Не диво, что их снедает тщеславие, маленьких крикливых шутов!
Проходя на обратном пути Усадьбу, мы завидели графа и леди Мюриел, которые вышли посидеть в саду. Эрика с ними не было — он отправился на прогулку.
Мы подошли к ним и завели беседу; она быстро свернула на проповедь, которую мы давеча прослушали, её темой был «эгоизм».
— Какое изменение претерпели наши кафедры, — заметил Артур, — с тех пор как Пейли [56] дал своё в высшей степени эгоистическое определение добродетели: «Делать добро человечеству, повинуясь воле Господа и ради вечного блаженства».
Леди Мюриел вопросительно взглянула на него, но, как мне показалось, она давно интуитивно поняла то, что я постиг лишь по прошествии долгих лет опыта — если хочешь ухватить смысл самых затаённых Артуровых дум, не следует ни поддакивать, ни переспрашивать, но просто слушать.
— В его время, — продолжал Артур, — людские души захлестнула мощная волна эгоизма. Правда и Неправда как-то незаметно превратились в Прибыль и Убыток, а Религия сделалась родом коммерческой сделки. И мы должны радоваться, что наши проповедники всё же приобретают более высокие понятия о жизни.
— Но не почерпывают ли они снова и снова такие взгляды из Библии? — отважился спросить я.
— Не из Библии как целого, — ответил Артур. — Несомненно, что в Ветхом Завете награды и наказания неизменно рассматриваются в качестве мотивов для поступков. Это наилучшая тактика по отношению к детям, а израильтяне, похоже, в умственном плане были совершенные дети. Мы ведь тоже поначалу руководим нашими детьми, но мы как можно раньше начинаем обращаться к их врождённому чувству Правды и Неправды, и когда эта фаза благополучно пройдена, мы обращаемся к высочайшему мотиву из всех — желанию приблизиться и соединиться с Высшим Благом. Я думаю, вы поймёте, что именно в этом и заключается учение Библии как целого, начиная со слов «чтобы продлились дни твои на земле» [57], и кончая словами «будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» [58].
Некоторое время мы молчали, затем Артур продолжал в ином ключе.
— А теперь взгляните на церковные гимны. Насколько они все заражены эгоизмом! Не много можно найти столь же убогих образчиков людского творчества, как некоторые современные гимны.
Я процитировал строфу
«Коль мы своё Тебе дадим —
Сторицей дашь Ты нам самим,
И вот мы радостно дарим,
Даритель наш!»
— Вот именно, — мрачно отозвался Артур. — Типичное стихотворение. Этим же была пропитана последняя проповедь на тему милостыни, которую я слышал. Приведя много толковых доводов в пользу милостыни, священник закончил словами: «И за все ваши деяния вам воздастся сторицей!» Низменнийший из мотивов, который только можно предложить людям, знающим, что такое самопожертвование, и могущим оценить великодушие и героизм! Толковать о Первородном Грехе! — продолжал он с умножающейся горечью. — Можно ли представить себе более сильное доказательство Первородного Блага, которое несомненно присутствует в нашем народе, чем тот факт, что Религия вот уже сотню лет преподносится нам как коммерческая спекуляция, и тем не менее мы всё ещё верим в Бога?
— Долго это не продлилось бы, — задумчиво проговорила леди Мюриел, — если бы Оппозиция не оказалась практически безгласной — находясь, как говорят французы, в пределах la cloture [59]. Ведь в любом лекционном зале или в компании нас, мирян, такое учение очень скоро освистали бы.
— Верю, что так, — сказал Артур, — и хотя я и не желаю видеть «ссоры в церкви» узаконенными, должен сказать, что наши священнослужители наслаждаются воистину огромными привилегиями — которые они едва ли заслужили и которыми они ужасно злоупотребляют. Мы предоставляем такому человеку кафедру и фактически говорим ему: «Можешь стоять здесь и проповедовать нам целых полчаса. Мы ни словом тебя не перебьём. Выскажи всё, что сочтёшь нужным!» И что же мы получаем от него взамен? Пустую болтовню, которая, будучи адресована вам за обеденным столом, заставит вас возмутиться: «Он что, за дурака меня считает?»
Возвращение Эрика с прогулки остановило прилив Артурова красноречия, и, поговорив минуту-другую на более светские темы, мы стали прощаться. Леди Мюриел проводила нас до ворот.
— Вы так много рассказали мне, о чём стоит подумать, — с чувством произнесла она, подавая Артуру свою руку. — Я так рада, что вы приходили! — И от её слов бледное измождённое лицо моего друга засветилось радостью.
А во вторник, когда Артур казался не расположенным побродить подольше даже со мной, я предпринял дальнюю прогулку в одиночестве, но предварительно взял с него слово, что он не станет торчать над книгами весь день, а лучше встретит меня близ Усадьбы, когда подойдёт время чаепития. На обратном пути я проходил станцию и как раз заметил приближающийся дневной поезд, поэтому сбежал по лестнице на перрон, чтобы поглазеть на приезжих. Никто из них не вызвал у меня особого интереса, и когда поезд опустел, а платформа очистилась, я обнаружил, что надо бы поспешить, если я желаю попасть в Усадьбу к пяти.
Когда я дошёл до конца платформы, с которого в верхний мир вела крутая лестница с неравномерно устроенными деревянными ступенями, я заметил двух приезжих, очевидно, только что сошедших с поезда, но которые каким-то чудным образом совершенно ускользнули ранее от моего взгляда, хотя пассажиров было совсем немного. Это были молодая женщина и девочка-ребёнок; первая, насколько можно было определить по её виду, являлась няней, а может и гувернанткой, присматривающей за девочкой, чьё милое личико даже ещё более чем её наряд, указывало на особу более высокого класса, чем взрослая спутница.
- Предыдущая
- 37/60
- Следующая
