Ратное счастье - Чудакова Валентина Васильевна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/46
• Следующая

Тут вмешался молчавший доселе замкомроты. Он сказал, иронически усмехаясь:

— До свиданья, милое создание, и привет тому юмористу, который тебя сюда прислал. А нам некогда — надо делом заниматься.

Вот тут-то меня и осенило.

Командарм Поленов!.. Нет уж, дорогие товарищи, что решено — то решено. Чапаев никогда не отступал. И я решилась не моргнув глазом.

— Хорошо,— соглашаюсь покорно. — Я передам привет юмористу — генералу Поленову. Это он меня сюда направил.

Мне не поверили. Командир роты усмехнулся:

Так-таки сам командарм? Гм... Направил... без направления. Что ж он тебе, в таком случае, документ не выдал?

Так ведьон же не писарь, товарищ капитан! При себе канцелярию не носит. Сказал — иди и подучись. А я позвоню. Разве не звонил? Тогда сами позвоните. Или мне позвольте...

Смутились мои будущие начальники, стали шептаться. И позвонили, разумеется, не командарму, а начальнику курсов. И ему напомнили про генерала Поленова. Не знаю, что тот ответил. Но командир роты все еще с кислой миной, но уже без прежней решительности говорит:

— Да ты и пулемета-то не знаешь...

Я возмутилась:

— То есть как это не знаю! Когда я и ранена за пулеметом. Знаю. Что хотите спросите — отвечу. (А про себя: «Пронеси и помилуй, только бы не „про задержки"»). А пулемет — что? Как в песне:

Эх, короб, кожух, рама

Мотыль с шатуном.

Возвратная пружина,

Приемник с ползуном...

А еще катки — колеса да щит бронированный, весом в восемь кэгэ. Детали — потом...

Но ротный, не желая принимать меня всерьез, хмуро отмахнулся. Не хотелось ему, ох как не хотелось иметь в роте такого курсанта! Он даже шумно вздохнул. А его заместитель развел руками: дескать, сие, к сожалению, от нас не зависит. Он так резюмировал наши затянувшиеся переговоры:

Ни поблажек, ни скидок, ни особых условий не будет. В случае жалобы на тебя или от тебя вылетишь пробкой туда, откуда ты свалилась на наши головы. Ясно?

Так точно! — гаркнула я, не помня себя от радости. И стала курсантом.

...У старшины роты Кошеварова плечи — косая сажень, усы как у Буденного, грудь — колесом, голос трубный:

Сорок с «недоразумением», выходи на зарядку! — энергичный стук в окно. За мутными стеклами— осенне-зимняя неуютность: холодрыга и мокротень — не видать ни зги. Очумелые от тяжкого сна, угоревшие от рано закрытой печной трубы, выбегаем на скользкое крыльцо в нижних рубашках: сорок — мои товарищи-курсанты; «недоразумение» — я, по мнению товарища старшины. Он уверен: никакого командира из меня, конечно, не получится. Это просто блажь — пустая трата времени и казенных денег. Но... а вдруг все-таки? На всякий случай дрессировка каждый день.

На пле-чо! К но-ге!

Желтолицая, как масляный блин, луна нагло ухмыляется. Ей-то что — весь день спала. А тут... скулы сводит судорогой. Хоть носом в снег.

— Отставить зевоту! Довернуть приклад. Не заваливай штык — не баба! Раз уж тебе выпала мужская планида — мужчиной и будь. ...Длинным коли!

Колю проклятого «фашиста». Колю изо всех сил. Но штык безнадежно застревает в мокрой глине. Ребята смеются. Физрук с досадой машет рукой:

— А, что с тебя взять, когда винтовка больше тебя. Ладно уж, зачет поставлю. Только потому, что ты — пулеметчик, а не стрелок. Авось дело до рукопашной не дойдет. Ну а придется попасть в свалку — на то есть ловкость и пистолет. Не горюй.

...— А ты хи-итрая птаха!—Старшина Кошеваров глядит на меня долго, испытующе, точно в первый раз видит. — Что ж молчала?

О чем?

Да ведь ты награждена «Красной Звездой»!

Я?!

Нет, дядя.

А за что? Вы шутите, конечно.

Да, мне больше и делать нечего, как только шутить.

На вечерней поверке с этим же самым меня пздравил капитан Вунчиков. Сказал: «За бои подо Ржевом». Тут я поверила. Скорее удивилась, чем обрадовалась. Ну, стреляла из пулемета. А что мне оставалось? Бросить заряженный пулемет и ждать, когда зарежут «психи»? Убежать? Как бы не так. Но где же здесь подвиг? Интересно, а Диму Яковлева наградили? А сержанта Терехова? А командира минометной батареи Киселева? Ему на моих глазах перебило левую руку в локтевом суставе: она висела только на сухожилии. Капитан Киселев сказал мне: «Режь!» Я отказалась, и он сам перочинным ножом... А перевязанный мною до тех пор управлял огнем, пока не. упал от потери крови,„ А таких героев, как я, и не перечесть. И все-таки интересно. Получу настоящий орден. Боевой. Я?!

В тот же вечер я с запозданием узнала полковые новости: подробности последнего боя. Комсорг Дима Яковлев умер от раны в грудь. Командир полка майор Голубенко убит. Комиссар Юртаев тяжело ранен.

Ночью, укрывшись шинелью, я плакала. Тихо, чтоб никто не услыхал.

...— Слушай приказ командующего армией генерал-лейтенанта Поленова! «Звание младшего лейтенанта: присваивается курсанту...» — Моя фамилия прозвучала в мужском роде столь неожиданно, что я вздрогнула и растерялась. Да что он, капитан Вунчиков, смеется, что ли, на прощанье?

Праздничное настроение было испорчено. Зато мои однокурсники, получившие на плечи офицерские погоны, сияли именинниками.

Новая форма одежды и погоны были введены совсем недавно — в начале года, и к тому, и к другому фронтовики привыкли не сразу. Правда, кителя, брюки навыпуск и парадные мундиры мы пока видели только нарисованными в газете. Но зато новые гимнастерки нам выдали сразу, и были они, пожалуй, удобнее прежних, стоячий ворот прикрывал шею от холода — ведь шарфов пехотинским командирам неполагалось; к такому вороту было способнее подшить подворотничок, отсутствие которого даже на переднем крае считалось серьезным нарушением формы; внутренние нагрудные карманы, всегда набитые всякой всячиной, выглядели гораздо опрятнее прежних — накладных.

Зато с погонами на первых порах дело обстояло хуже. Их почему-то присылали одного стандарта: что на завидные плечи богатыря Саши Поденко, то и на меня, так что оба мы в новых знаках различия выглядели бы не очень-то парадно. А главное, погоны казались неудобными для траншеи, где и солдаты и командиры спят не раздеваясь. Не будешь же их каждый раз отстегивать! Но дело было, разумеется, не в этих досадных и явно не продуманных до конца мелочах.

Воинов моего поколения смутило слово «офицер», не новое, правда, но непривычное, ненавистное. Нас так воспитали и в школе, и дома. Вся литература о гражданской войне дышала непримиримостью к офицерскому корпусу белой армии: раз золотопогонник — значит враг. В детстве меня очень удивили слова популярной песни про конную Буденного: «Ведь с нами Ворошилов — первый красный офицер». Мне было обидно за любимого героя и непонятно: за что обозвали офицером самого наркома?..

В приказе о новых знаках различия было, сказано, что погоны подчеркивают правопреемственность лучших традиций русской армии. Как будто бы все ясно: мы — наследники славы русского оружия, воинской чести и доблести наших предков, дедов и отцов. Мы — недоучки по вине войны — все-таки кое-что об этом знали. Любили Суворова и Кутузова, учили, стихи о Бородине, читали об Ушакове и Нахимове. Слыхали о прославленном генерале Брусилове, который добровольно перешел на сторону Красной Армии и верой и правдой служил советской власти.

Но зато мои сверстники читали и помнили «Поединок» Куприна, а там такие «отцы-командиры»!.. На весь пехотный полк один порядочный, да и тот сумасшедший...

Воинские приказы обсуждению не подлежат — безоговорочно исполняются. Но на сей раз разговоров было немало и «за», и «против» погон. Мне не свойственна привычка навязывать окружающим свое мнение, а потому в этих спорах я участия не принимала. Но если откровенно, в душе не была «за». Мне нравилась прежняя форма пехотинских командиров среднего звена — простая и скромная: в петлицах воротника — красные эмалевые квадратики и незатейливая эмблемка —две скрещенные винтовки на белом круге мишени; на рукаве — золотой шеврон треугольником; через плечо — портупея для поддержания оружия и снаряжения, а то и две; на поясе — ремень с внушительной звездой желтого металла.

• Предыдущая
• 4/46
• Следующая