Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер - Санд Жорж - Страница 89

• Предыдущая
• 89/157
• Следующая

Со стороны маркизы было, конечно, в высшей степени неуместно, может быть даже преступно, доверить свой секрет этой юной, чистой девушке, для которой в любви были еще тайны, куда воображение ее не смело проникнуть. Но Жозефина уже не властна была над собой. С каким-то исступленным бесстыдством развернула она перед кузиной печальную историю своих отношений с Коринфцем и, закончив ее, изложила целую теорию самоубийства, которой в эту минуту придерживалась довольно искренно.

Молча, не поднимая глаз, слушала Изольда ее рассказ. Порой краска заливала ее лицо, несколько раз она порывалась прервать исповедь Жозефины. Но всякий раз она вновь овладевала собой, подавляла вздох и принималась слушать дальше. Она держалась твердо, мужественно, словно юная сестра милосердия, которая впервые присутствуя при хирургической операции и чуть не теряя сознание от отвращения и ужаса, преодолевает себя, сознавая, что она здесь нужна, что она призвана облегчить страдания ближнего своего.

Что могла она ответить на эту исповедь? Отнестись сочувственно, высказать мягкое осуждение, дабы пощадить кузину? Оправдать ее неверность мужу? И то и другое было не в характере мадемуазель де Вильпрё. Воззвать к нравственному чувству? Но у маркизы не было никаких моральных принципов, да и не могло быть, учитывая ее воспитание, замужество, ложное и тягостное положение ее в свете. И все же Изольда попыталась объяснить ей, что осуждает она ее вовсе не за выбор, а за измену мужу, хотя при этом не одобряет и ее избранника. Все, что поведала ей Савиньена о прошлом Коринфца, создало у нее впечатление, что юноша этот по своим склонностям и стремлениям не способен дать счастье женщине, какова бы она ни была. Она не побоялась откровенно сказать об этом маркизе, заставив и ее задуматься над тем, чему прежде та не придавала значения, и вспомнить о той разительной перемене, которая произошла в характере Коринфца с тех пор, как покровительство господина де Вильпрё изменило его положение.

Постепенно Жозефина успокаивалась; прислушавшись к доводам рассудка, она готова была уже внимать и голосу нравственности, как вдруг в дверь постучались. Изольда пошла отворить и, увидев деда, как обычно, ласково с ним поздоровалась.

— Ступай-ка отсюда, дитя мое, — сказал ей граф. — Я хочу побеседовать кое о чем с твоей кузиной.

Изольда повиновалась. С торжественной медлительностью господин де Вильпрё уселся в кресло и начал разговор:

— Мне необходимо поговорить с вами, милая Жозефина, о вещах весьма щекотливых. Речь пойдет о некоей тайне — самой большой, какая может быть у женщины. Уверены ли вы, что нас никто не услышит?

— Мне кажется, никто, — ответила Жозефина, несколько озадаченная таким вступлением и испытующим взглядом, которым пронизал ее граф.

— Ну-с, — продолжал он, — проверьте всё же двери… все двери!

Жозефина встала и пошла взглянуть, плотно ли прикрыта входная дверь; затем она проверила ту, что вела в другие ее комнаты, и вернулась на место, намереваясь сесть.

— Вы забыли еще одну, — сказал граф, беря пальцами понюшку табаку и пристально глядя на маркизу поверх очков.

— Какую, милый дядя? Здесь больше нет дверей, — ответила Жозефина, бледнея.

— А дверь в алькове? Разве вы не знаете, что из мастерской слышно все, что здесь происходит?

— Боже мой! — воскликнула дрожащая Жозефина. — Неужели? Ведь там, кажется, тупик… Там нет никакого выхода…

— Вы уверены в этом, Жозефина? Не спросить ли об этом у Коринфца?

Жозефина почувствовала, что теряет сознание; она упала на колени и смотрела на графа с невыразимым ужасом, не в силах произнести ни слова.

— Встаньте, племянница, — произнес граф с убийственным спокойствием. — Извольте сесть и выслушать меня.

Жозефина машинально повиновалась; она сидела перед ним неподвижная, бледная, словно мраморное изваяние.

— В дни моей молодости, дитя мое, — сказал граф, — встречались маркизы, которые брали себе в любовники лакеев. Как правило, это были женщины значительно старше вас, не столь красивые, не пользующиеся таким успехом, и это обстоятельство в какой-то мере объясняло их прихоть. Все это происходило во времена Оленьего парка[136], о котором теперь столько кричат, которым постоянно корят нас, аристократов, всякие газетчики, уверяя, что это несмываемым позором ложится на…

— Довольно, милый дядя, довольно, ради бога! — воскликнула Жозефина, умоляюще складывая руки. — Я все, все понимаю!..

— Я не имел намерения оскорбить и унизить вас, дорогая Жозефина, — продолжал граф, — я только хотел сказать (потерпите еще немного, я буду краток), что подобные нравы, еще возможные во времена Людовика Пятнадцатого, ныне уже неприемлемы. В наши дни светская женщина, проведя ночь с простолюдином, не может уже сказать ему на рассвете: «Пошел прочь, ты больше мне не нужен!» — ибо в наши дни нет холопов. Теперь конюх — это человек, ремесленник — это художник, крестьянин — землевладелец, гражданин; и ни одна женщина, будь она даже королевой, не сможет убедить мужчину, державшего ее в своих объятиях, что, выйдя из ее спальни, он перестает быть ей равным. Следовательно, в том, что вы избрали себе любовником этого молодого просвещенного простолюдина, нет ровно ничего унизительного для вас, милая племянница. И, будь вы свободны, имей вы право вручить своему избраннику вместе с сердцем также и вашу руку, я бы предложил вам поступать так, как вам нравится. И тогда из маркизы Дефрене вы превратились бы в «Коринфиху», и это ничуть бы меня не оскорбило и не возмутило. Но, к несчастью, вы замужем, дитя мое, муж ваш тяжко болен (я как раз получил письмо от его врача, по его словам — он вряд ли протянет и полгода), и вы слишком уже близки к свободе, чтобы можно было извинить подобное нетерпение. Бывают несчастные замужества, которые тянутся целую жизнь; в этих случаях мимолетные ошибки неизбежны, и свет относится к ним снисходительно. Но в вашем положении вы вряд ли можете рассчитывать на подобное снисхождение. Вот почему я предлагаю вам удалить от себя Коринфца; вы сможете еще призвать его вновь, через год после окончания траура, если только пожелаете тогда выйти за него замуж.

Подобная постановка вопроса была так неожиданна, так не походила на те строгие речи, которые Жозефина приготовилась услышать от графа, что растерянность ее сменилась изумлением. Несколько раз она поднимала на него глаза, чтобы убедиться, что он говорит всерьез, и снова их опускала, — он явно не шутил. А между тем все это было, конечно, лукавой игрой ума, ловкой западней, заключительным монологом ловко разыгранной перед ней шутовской комедии. Старый граф превосходно рассчитал, какое это произведет действие, и нисколько не боялся! что эта комедия обернется против него. Жозефину он знал гораздо лучше, чем она знала себя. Он как бы опустил поводья, прекрасно понимая, что это единственный способ справиться с такой норовистой лошадкой.

Несколько минут Жозефина молчала, не зная, что сказать. Наконец она ответила:

— Благодарю вас, мой дорогой, мой великодушный дядя. Вы очень добры ко мне, хотя я знаю: в глубине души вы, конечно, меня презираете.

— Вас — презирать? Я? За что же, дитя мое? Будь вы одной из тех любвеобильных маркиз, о которых шла речь, я высказался бы сурово, ибо благородный разум должен уметь обуздывать волнения крови. Но ведь вы питаете к своему избраннику иные чувства…

— Да, да, конечно, милый дядя! — воскликнула Жозефина, ухватившись за возможность оправдаться и сразу же вновь обретя свою способность лгать. — Клянусь вам, все это одно воображение, просто блажь какая-то, романтическая мечта, не более… Этот молодой человек приходил сюда только…

— Чтобы приложиться к вашей ручке? В этом я не сомневаюсь, — подхватил граф с такой язвительной усмешкой, что Жозефина сразу поняла — ей его не провести. — Но об этом я вас не спрашиваю, — продолжал он, вновь принимая серьезный вид. — В проступках такого рода сердце иной раз играет столь непомерную роль, что те, кто совершают их, заслуживают скорее жалости, нежели осуждения. Итак, я верю, что чувство ваше к Коринфцу глубоко и искренно и что, предвидя близкую кончину господина Дефрене, вы дали этому юноше обещание когда-нибудь выйти за него замуж. Так вот, дитя мое, если это так, то свое обещание нужно сдержать. А я, повторяю, возражать не буду.

• Предыдущая
• 89/157
• Следующая