Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер - Санд Жорж - Страница 71

• Предыдущая
• 71/157
• Следующая

— Вера, надежда, милосердие, — отвечала ему Изольда, — таков девиз той организации, в которую вам предлагают вступить. Может ли быть девиз прекраснее?

Пьер на все был согласен, и, когда явился Ашиль, Изольда представила ему новообращенного брата. Но еще больше удивился и обрадовался коммивояжер, когда Пьер сам подтвердил ее слова.

— Ай да мадемуазель де Бонапарте! — потирая руки, воскликнул Лефор, когда Изольда ушла. — Я начинаю верить, что она и в самом деле преумная баба. Я изменил свое мнение о ней, мастер Пьер, клянусь богом! Во всех наших схватках с ее почтенным дедушкой она ведет себя просто восхитительно. Монтаньярка, да и только! Вся семья не стоит одного ее мизинца. Черт меня подери совсем, если бы я не влюбился в нее на вашем месте!

Пошловатые шутки Ашиля на эту тему всякий раз коробили Пьера.

— Пожалуйста, перестаньте смеяться надо мной, — сказал он, — и не говорите подобным тоном о той, которая стоит выше нас обоих и по уму и по душевным качествам.

— Прекрасно сказано, я совершенно того же мнения, — отвечал Ашиль, пораженный волнением, прозвучавшим в голосе молодого рабочего. — Но с чего вы взяли, что я смеюсь над вами, друг мой Пьер? Разве век наш не вступил наконец на стезю разума и философии? Почему бы ей, убежденной республиканке, и в самом деле не относиться к вам как к человеку, равному себе? Можете мне поверить, она самого высокого мнения о вас, у нее нет даже тени какого-либо предубеждения, тем более теперь, когда вы входите в наш круг и общие дела организации заставят вас то и дело общаться друг с другом, и вопросы политики…

— Вы из всего готовы извлечь выгоду! — вскричал Пьер, глубоко возмущенный тем, с какой легкостью играет Ашиль тайной его сердца. — Да, из всего, даже из самых священных чувств! Чтобы добиться своего, вы готовы возбудить во мне самые безумные, самые нелепые надежды. Неужели вы думаете, я так глуп, что поверю вам?..

Этот гордый порыв не смутил Ашиля, и, невзирая на сопротивление Пьера, он заставил его слушать себя, подробно повторив ему все благосклонные слова, сказанные о нем Изольдой.

Изольда действительно говорила их; только Ашиль рассказал об этом грубо и истолковывал их невероятно дерзко. Пьер страдал, слушая его, и все же слушал. И неудержимая радость, безрассудные надежды помимо воли овладевали им, грозя окончательно сокрушить его разум. Всю ночь и несколько следующих дней он был словно в бреду. И Ашиль, который считал своим долгом ежедневно вести с ним воспитательные беседы, вскоре заметил, что Пьер его вовсе не слушает, что ни политика, ни философия больше не занимают его. Весь отдавшись своей страсти, Пьер был словно мягкий воск в его руках.

Стремясь набрать нужное число людей для венты, Ашиль одно время подумывал было о Коринфце, но Пьер, знавший, как ненавидит Амори юного карбонария, отговорил его от этого намерения.

Коринфец, не подозревавший, что коммивояжер связан со старым графом узами политики и занимается в Вильпрё делами карбонариев, вообразил, будто того удерживают в замке красивые глазки маркизы. По правде говоря, как ни был поглощен Ашиль своими революционными заботами, прелести красавицы маркизы все же немного вскружили ему голову. Ради нее он даже принялся наряжаться, и почти так же нелепо, как Изидор, хоть и в несколько ином духе. Он старался придать своей физиономии более значительный вид, и это удавалось ему благодаря густой шевелюре и черным бакенбардам а-ля Бергами[119]. Собой он был недурен, в провинции вполне мог сойти за красивого мужчину, у него был неплохо подвешен язык, и его застольное красноречие вполне способно было произвести впечатление на такую малопросвещенную особу, как Жозефина; так что, появись он в замке неделей раньше, мы не поручились бы за то, что его старания пропали бы даром. Но Жозефина находилась в таком состоянии, что боялась взглянуть на кого-либо. Потрясенная своим падением, испуганная всем происшедшим, она после ночного приключения почти не покидала своей комнаты. А Коринфца меж тем обуревали самые противоречивые чувства: то предавался он благодарным воспоминаниям и пылкой надежде, то терзался ревностью и любовной тоской и не знал даже, дозволено ли будет ему когда-либо еще встретиться с Жозефиной. Видеть ее ему удавалось теперь только издали, сквозь ветви апельсиновых деревьев, росших в кадках на террасе, где все семейство обычно собиралось после обеда пить кофе. Эту террасу было хорошо видно из мастерской, и у Амори в эти часы неизменно оказывалась работа у самых окон. Стоя здесь на лестнице, он, не отрываясь, следил за томными движениями маркизы и превосходно видел, какое внимание оказывает ей Ашиль Лефор. Он жаждал поделиться своими горестями с Пьером и спросить у него совета; Коринфцу это было бы тем легче, что не нужно было открывать другу тайну своего сердца, уже известную тому по воле случая. Однако Пьер, казалось, избегал его излияний. Он сам жил словно в каком-то смутном сне, от которого боялся пробудиться, и искал уединения. Едва закончив работу в мастерской, он уходил в парк и бродил там один вблизи тех мест, где встречал Изольду, не смея надеяться на новую встречу и почти всякий раз вновь встречая ее. Иногда она бывала с Лефором, и тогда они прямо направлялись навстречу Пьеру; иногда она бывала одна; не то чтобы она нарочно искала встречи с молодым рабочим, но явно и не избегала его. По-прежнему разговоры их касались общих тем. Хотя между ними не возникало внешних признаков сближения, внутренняя близость их все росла, взаимное уважение и восхищение друг другом получали все новую и новую пищу.

В этой части парка деревья росли особенно густо, и можно было не опасаться пересудов любопытных. Обнесенный невысокой оградой небольшой участок предназначался для выращивания редких цветов, которые любила Изольда. Все домашние и гости привыкли относиться с почтением к этому заповеднику и никогда не входили в него, даже когда калитка бывала открыта. Здесь был устроен вольер для птиц. Среди зеленой лужайки, окаймленной цветочными клумбами, бил фонтан. Вкруг нее шел двойной ряд деревьев и кустарников, образуя замкнутую аллею, и все это отгораживалось от остальной части парка решетчатой деревянной оградой. Обычно Пьер встречал мадемуазель де Вильпрё неподалеку от ее садика, и, если при этом бывал и Ашиль, она тут же предлагала обоим войти за ограду. Когда же Ашиля не было, то, разговаривая с Пьером, она некоторое время ходила с ним взад и вперед перед калиткой, а затем, сочтя, что они достаточно уже поговорили, желала ему доброй ночи и удалялась в свои владения; и это делалось так просто, мило и с таким тактом, что у Пьера всякий раз возникало чувство благоговейной благодарности к ней. Тогда он быстро уходил в конец аллеи и, спрятавшись там, ожидал минуты, когда она пойдет домой, и чувствовал себя счастливым от одной мысли, что сможет сегодня еще раз увидеть ее. А если она задерживалась допоздна и он не мог уже разглядеть в темноте ее воздушную фигуру, он бывал счастлив и тем, что слышит, как шуршит по траве ее платье. Но у него не было желания подойти к ней в такие минуты. Ему достаточно было доверия, которое она выказывала ему, когда сама так ласково заговаривала с ним при встречах. Чувство приличия и меры было присуще Пьеру в значительно большей степени, нежели иным людям, которых общение со светом не научает ни тому, ни другому. Так, во время этих прогулок и встреч он замечал такие тонкости, которые впору было бы заметить человеку самого изысканного воспитания. Он заметил, например, что мадемуазель де Вильпрё никогда не входит с ним в свой садик, когда они бывают вдвоем, но не делает этого и в тех случаях, когда остается вдвоем с Лефором. В те дни, когда Пьер являлся на их свидания, якобы случайные, последним (что бывало довольно редко), он всегда заставал Изольду и Ашиля гуляющими перед оградой; после этого они еще некоторое время гуляли втроем, и только тогда Изольда говорила веселым тоном: «А теперь пойдем, поглядим на птиц». И они входили в ее садик, и если Пьер при этом проявлял нерешительность, она настаивала на том, чтобы вошел и он.

• Предыдущая
• 71/157
• Следующая