Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер - Санд Жорж - Страница 55

• Предыдущая
• 55/157
• Следующая

— Ладно, дорогой мой, спрашивайте, я отвечу откровенно на все ваши вопросы. А вот я не считаю даже нужным предупреждать вас, чтобы вы — по легкомыслию или забывчивости, которые могут стоить мне свободы, а то и жизни, — не проболтались кому-нибудь о нашем разговоре. Я заранее уверен в вас, ибо знаю, что Другого такого серьезного и честного человека, может быть, и на свете нет. К тому же я рискую здесь лишь собственной головой, а в этих случаях я не имею привычки пренебрегать долгом ради осторожности. Так что же угодно вам знать?

— Я хочу знать истинные ваши убеждения, сударь, ваши принципы и политические взгляды. Я не прошу вас открывать мне, какими средствами собираетесь вы достигнуть своей цели; этого, я знаю, вы мне сказать не можете. Но я хочу знать вашу конечную цель. Потому что иначе вам никогда не сдвинуть меня с места, как не сдвинуть с места гору.

— Ну, вера, как известно, горами движет, достойный мой друг. Вот почему я уверен, что мне все же удастся сдвинуть вас, ибо вера у нас с вами одна: я республиканец.

— А что вы разумеете под республикой?

— Странный вопрос! То же, что разумеете вы.

— А что, по-вашему, разумею под этим я? Вам это известно?

— Полагаю, что да, к тому же, очевидно, вы это мне скажете.

— Ну нет! Сначала я хочу услышать от вас, о какой республике идет речь, — ведь вы-то, без сомнения, это знаете, иначе не начинали бы действовать. Ну, а я с утра до поздней ночи пилю да обстругиваю доски, так что мне, может, и недосуг было подумать о путях переустройства общества.

— Позвольте вам заметить, любезный друг, что вы задаете довольно коварные вопросы. Хорошо, если наши понятия республики совпадают. А если нет? Тогда ничто не помешает вам воспрепятствовать осуществлению моих идей, в то время как я, не зная ваших, буду лишен этой возможности.

— Совершенно верно, потому что я-то не знаю, как их осуществлять. Ведь если я скажу вам, какой представляю себе республику, а вы собрались воспользоваться мной для собственных своих целей, вы можете сказать, что думаете точно так же.

— На это я отвечу вам вашими же словами: или вы доверяете мне, или…

— А почему, собственно, должен я вам доверять? Ведь не я же вас искал, а вы меня. Я и понятия о вас не имел, когда вы заговорили со мной на берегу Луары. Вы, может быть, воображаете, что я размышлял о формах республики, когда вы давеча подошли ко мне в этой аллее? Разве я требую от вас, чтобы вы приобщили меня к своим тайнам? Если я нужен вам — говорите, а не то прекратим разговор.

— Поистине, у вас беспощадная логика, я вижу, что имею дело с достойным противником. Что же, извольте, отвечу на ваш вопрос, иначе спор наш становится просто смешным, и если я вам не уступлю, нам придется говорить обоим одновременно, а таким способом не договориться. Итак, мы произнесли слово «республика», и тут же вынуждены остановиться, ибо какая именно республика? Республика Платона? Или республика Иисуса Христа? Древнеримская ли республика или республика древней Спарты? Или же Республика тринадцати кантонов? А может быть, республика Соединенных Штатов или, наконец, республика Французской революции, в которой можно было бы насчитать от пятнадцати до двадцати различных форм, одна за другой испробованных, изжитых, а затем отброшенных?

Здесь Ашиль Лефор остановился и перевел дух. Милейший юноша находился в некотором затруднении. Ему нужно было дать определение республики, и он надеялся избежать этого, ошеломив собеседника потоком своей эрудиции. Однако Пьер слушал его с большим вниманием, и было очевидно, что все, что говорит Ашиль, ему совершенно понятно.

— Разумеется, республика, которую вы имеете в виду, не может походить ни на одну из тех, которые вы только что упомянули, — сказал он, — вы достаточно сведущий человек и не можете не понимать, что республика Платона, так же, как и римская республика, и так же, как республика Спарты, немыслима без илотов, что Республика тринадцати кантонов[90] может существовать только в горах, что республика Соединенных Штатов зиждется на рабстве негров, а все разновидности республики времен нашей революции невозможны без тюрем и палачей. Следовательно, остается только одна — республика Иисуса Христа, и мне хотелось бы знать, как вы к ней относитесь.

— Она могла бы иметь более всего сторонников, если бы люди правильно понимали Евангелие, — ответил Лефор, — но ведь и она немыслима без священников. Так что в каждой из этих республик есть нечто неприемлемое для нас, и нам необходимо найти новые формы.

— Ну, вот мы и дошли до сути дела, — произнес Пьер, усаживаясь на склоне оврага и скрещивая руки на груди. «Теперь-то я узнаю, кто ты такой — мудрец или дурак», — мысленно прибавил он.

Ашиль Лефор не был ни тем, ни другим. Это был молодой человек своей эпохи, один из тех юношей — предприимчивых, отважных, самоотверженных, но невежественных и безрассудных, — которых в великом множестве извергала тогда из своих недр распростертая в родовых муках Франция. Обуреваемая одной лишь патриотической идеей — изгнать Бурбонов из Франции и добиться более либеральных законов, эта мужественная молодежь жила сегодняшним днем, нимало не заботясь о том, чтобы подкрепить свои действия какой-либо теорией. Ничего не видя кругом, кроме этой непосредственной цели, которую в ту пору они прикрывали словом идеал (не слишком понимая, говоря по правде, что это такое), эти молодые люди волей-неволей подчинялись закону прогресса, властно увлекавшему за собой каждого из них вместе с собственным его небогатым скарбом, состоявшим из начатков школьной философии и личных политических симпатий: Вольтер, Адам Смит, Бентам[91], учредительное собрание, конвент, Хартия; Бриссо[92], Лафайет, герцог Орлеанский и tutti quanti[93]. Чтобы пополнить свои тайные общества, эти юноши вынуждены были вовлекать в них недовольных из лагеря приверженцев императора, сих воинов с героическим сердцем и недалеким умом, заставляя их играть в некотором роде роль Бертрана[94] из басни о каштанах, за что те ныне и мстят им, обращая пушки и ружья своих карательных отрядов против мятежной республики. В своих взаимоотношениях друг с другом все эти заговорщики различных толков и оттенков вынуждены были прибегать к разного рода хитростям, лживым обещаниям и всяческим уловкам, несколько смахивающим на практику иезуитов. Все это делалось из лучших побуждений; и если мы и позволяем себе ныне говорить обо всем этом в несколько шутливом тоне, то не следует забывать об исконной насмешливости французского ума[95].

Припертый к стене этим простолюдином, требовавшим от него, чтобы он приоткрыл пред ним завесу, скрывающую завтрашний день, загнанный в тупик его несгибаемой логикой, чистотой нравственных понятий и страстной жаждой истины, Ашиль Лефор все же с грехом пополам выпутался из своего трудного положения. И хотя Пьер Гюгенен обладал беспощадным здравым смыслом и не так легко было его провести, Ашилю удалось всё же сделать это, не слишком уронив свое достоинство. Искусно притворясь, будто он вслух размышляет над поставленными перед ним вопросами (и, поскольку случай стоил того, Ашиль разыграл все это всерьез), он незаметно заставил своего собеседника выложить все, что было у того на сердце — его симпатии, антипатии, мечты, — и открыть перед ним весь тот заветный мир вопросов, на которые Пьер тщетно искал ответа; то были великие вопросы бытия, которые одни только и достойны подлинно жаждущего сердца и ищущего истины ума. Молнии, неожиданно вырвавшиеся из глубины этой души, озарили своим светом и душу нашего карбонария. Этот мальчишка, полный недостатков — самонадеянный, высокомерный, дурно воспитанный, — обладал при всем этом редкостной чистотой души. Восторженный и легко возбудимый ум его сразу же воспламенился, соприкоснувшись с этим мастеровым, который в течение часа успел поставить перед ним больше вопросов, чем ему, Ашилю, приходило в голову за всю его жизнь. Он понял, что перед ним человек незаурядный, и снисходительное отношение вербовщика к будущему новообращенному сменилось истинно дружеским расположением и безграничным доверием.

• Предыдущая
• 55/157
• Следующая