Семь грехов куртизанки - Брэдли Селеста - Страница 29

Он кивнул. По-моему, немного печально.

— Да будет так. Я оставляю тебя, милая ласточка.

Я вернулась в гнездо из шелковых простыней уже не той женщиной, которой впервые на них легла. Я с улыбкой смотрела вслед Сударю, хотя мое сердце если и не разбилось, то немного надкололось. Он столькому меня научил, а я даже не узнала его настоящего имени.

Наутро я нашла на подушке сияющее черное перо.

Пришло время начать новую жизнь.

Ласточка встала на крыло.

Бостон, наши дни

«Это всего только шаг, — сказала я себе, — один шаг вперед или один шаг назад. И мне решать, каким он будет».

Моя ладонь застыла над ручкой. Сердце неровно забилось. Разве я не ждала этой минуты? Разве не мечтала о свободе и праве самой вершить свою судьбу? Разумеется, да. Только в своих детских мечтаниях я не учла, что у свободы есть цена и разменной монетой в этом торге служит риск.

Да будет так. Я открыла дверь и переступила порог, не зная, в какой мир вхожу. Станет ли этот шаг началом новой, полнокровной жизни или обернется сознательной и роковой ошибкой?

Пайпер положила список Бренны на край кровати рядом с чудовищно непрактичным розовым комплектом «лифчик плюс трусы», цена которого могла покрыть целый день в Кейпе[18] вместе с парковкой, хот-догами и карамельным мороженым фирмы «Четыре моря».

Белье стало последним штрихом потребительской оргии, которая длилась целую неделю и которую Бренна окрестила «перерождением» Пайпер. Нарциссическая вакханалия включала в себя отбеливание зубов, покупку новых дизайнерских очков и первых в ее жизни контактных линз, а также радикальную стрижку и покраску волос, чистку и отшелушивающий массаж лица, выщипывание бровей и восковую эпиляцию зоны бикини; был приобретен мешок дорогой косметики, дополненной инструкциями, каким чудом воспользоваться щипцами для подкручивания ресниц, не оцарапав при этом роговицу. Потом началось обновление гардероба: приталенные блузки, сшитые на заказ юбки, брюки и даже несколько облегающих платьев, повлекшее за собой покупку пяти пар непрактичных туфель, набора модных сумок (никогда не называй их «дамскими сумочками», объяснила Бренна) и таких аксессуаров, как серьги, браслеты и шарфы.

Теперь Пайпер понимала, что погоня за красотой была самой настоящей работой. Удивительно, как Бренна выкроила время, чтобы защитить докторскую диссертацию. А еще это было дорогостоящим хобби. Для своего преображения Пайпер пришлось выкачать из фонда бабушки Пьерпонт шестизначную сумму, что было безрассудным решением, ибо эти деньги служили ей последним буфером от нищеты в случае потери работы. И каков результат всех ее усилий и затрат? Взгляд девушки метнулся к новому высокому зеркалу, привинченному к стене ее спальни. Она загляделась на собственное нагое отражение.

Она по-прежнему себя не узнавала. Да, она уже не ахала при виде существа, которое смотрело на нее из зеркала, но по-прежнему настороженно относилась к женщине с убийственно зелеными глазами, сияющей кожей и блестящими упругими завитками темно-каштановых волос. Ей стало интересно, давно ли у женщины в зеркале такие гладкие плечи и изящные ключицы. Она недоумевала, как эта женщина умудрялась последние десять лет бегать по Бостону, втискивая свой бюст размера 8 °C в спортивные лифчики размера 75В. Она не могла вспомнить, почему эта женщина раньше была категорически настроена против контактных линз, помады и туши для ресниц.

А все, что ниже «косточек»? Она сама себе незнакома, честное слово. Бренна утверждала, что Пайпер никогда не хотела нежиться в лучах собственного великолепия. Подруга могла бы подобрать менее напыщенные слова, но пришлось признать, что по сути она права. Пайпер никогда не крутилась перед зеркалом нагишом, разглядывая округлости своих ягодиц или изгиб бедер. Она не любила, чтобы ее умащивали, прихорашивали, причесывали и вообще подталкивали к ощущению себя единым целым со всеми частями своего тела.

Но если Офелия Харрингтон научилась это любить, то и она, Пайпер, научится. Верно?

Девушка вздохнула. Только бы сработало. Когда я завтра появлюсь в музее, Мик Мэллой должен поскользнуться в луже собственной слюны. В конце концов, все это затеяно ради него. Она вышла на тропу соблазнения. И ей предстоит сделать главный в жизни поворот.

Пайпер уже собиралась потянуться за плавками, когда заметила в зеркале собственную коварную улыбку. В памяти всплыли слова Сударя, сказанные Офелии:

«Ты живая. Твое сердце бьется. Твоя кожа горячая и податливая, она отзывается на каждое мое прикосновение. Все радости жизни придут к тебе через это великолепное тело, Офелия. Не бойся владеть таким сокровищем».

Пайпер вздрогнула, и по ее голой коже пробежали мурашки. Черт возьми, однако Сударь был изумительно сексуальным мужчиной. Впрочем, даже после внимательнейшего изучения дневников очень многое в нем оставалось для Пайпер загадкой. Ей хотелось услышать его мысли, заглянуть в тайны его сердца. Жаль, что у него не было привычки вести дневники. Хотя его слова ожили через Офелию.

Все еще улыбаясь, Пайпер повертелась, словно проверяя собственные сокровища: соблазнительную округлость ягодиц и плавную линию бедра. Недурно, признала она. Совсем недурно.

Надев комплект белья, она мысленно пробежалась по повестке дня. Сегодня ей предстоял пробный запуск. Она выпьет кофе с Бренной в «Ароме», а затем навестит родителей. Кофейня была идеей Пайпер, а посещение родителей предложила Бренна. Как бесстрашно отметила подруга, дом родителей был в числе мест, где на преображение Пайпер наверняка отреагируют негативно, возможно, и с откровенным презрением. Если она сначала предстанет перед матерью и отцом, рассуждала Бренна, то в понедельник смешки и косые взгляды, которыми ее могут встретить коллеги, покажутся сущими пустяками.

Пожалуй, Бренна, как обычно, была права.

Надев легкую юбку и хлопковую блузку стретч, тщательно накрасив лицо и подправив прическу, Пайпер вышла из квартиры и стала ждать лифт. И тут выяснилось, что изменения не ограничиваются зеркалом в ее спальне. Похоже, в ее мире произошел катастрофический сдвиг.

Когда открылись двери лифта, ее встретили трое мужчин. Двоих она знала: иллюстратора медицинских книг на пенсии, живущего на шестом этаже, и сомнамбулического вида студента-медика с десятого этажа. Когда Пайпер сказала «привет», две пары глаз расширились и две челюсти отвисли. Мужчины выглядели слишком ошарашенными, чтобы ответить.

Третьим был качок лет тридцати с небольшим, который ни слова не сказал Пайпер за те три года, что они прожили в одном доме, даже когда им пришлось столкнуться в тесной прачечной в подвале в одно и то же время. Но сегодня он ожил, как будто его подключили к генератору, улыбнулся и повел бровями.

— Здрасьте, — сказал он, бесцеремонно оглядывая ее с головы до ног и обратно. — Вниз?

Пайпер повернулась лицом к дверям лифта, чувствуя, как тонкие иголочки волнения впиваются ей в кожу. Качок выглядел угрожающе голодным. Такой вид мог быть у кого-нибудь из постоянно худеющих друзей ее родителей, если бы перед ними положили шикарный бургер с картошкой фри от «Мистера Бартли».

Она смотрела прямо перед собой, глубоко дышала и пыталась успокоиться. В конце концов, зачем соблазнительно выглядеть, если ты бросаешься наутек, точно запуганная мышка? Пайпер заставила себя расслабить плечи, смягчила позу и вспомнила указания Бренны: «Позволь женской энергии литься через тебя. Почувствуй свою силу. Расслабь бедра и покачивай ими».

После неловкой интерлюдии в лифте сдвиги реальности продолжились. В транспорте какой-то паренек встал и уступил ей место. Старик за прилавком фруктового ларька на Ньюбери-стрит улыбнулся, пожелал ей доброго утра и протянул апельсин. Мужчина, выходивший из «Аромы», придержал ей двери, хотя для этого ему пришлось жонглировать пакетом с напитками и выпечкой.