Семь грехов куртизанки - Брэдли Селеста - Страница 23

И тут я нашла его. Взобралась наконец на вершину горы и на миг ощутила бесконечный восторг, о котором никогда раньше не подозревала. Во вселенной не существовало ничего, кроме Сударя, его великолепного члена и этого ослепительного, золотого мига чистого блаженства. Ритмичная детонация невыпущенного наслаждения сотрясала мое тело волнами. Я вцепилась в Сударя и захныкала от силы своей кульминации.

В этот миг он сильнее сжал меня в объятиях и погрузился глубже. Стиснутая крепкими руками, я слышала в его груди раскаты подавляемого рева. Мощный член пульсировал внутри меня, а большое сердце стучалось в мою грудь. Меня трясло в унисон с его извержениями, накрывало маленькими ударными волнами удовольствия.

Мы долго лежали так. Беспомощные перед лицом ошеломительного наслаждения, мы могли только дышать. Потом Сударь поднял голову. Его глаза под маской немного затуманились, как, наверное, и мои собственные.

Он жадно втянул в легкие воздух.

— Ты… больше, чем я ожидал, Офелия.

Я удивленно заморгала.

— Со всей ответственностью заявляю, что это чувство взаимно, Сударь.

Тут он улыбнулся, сверкнул белыми зубами и тут же погасил вспышку. Это почти смущенное выражение в сочетании с темной загадкой маски пронеслось по моему телу новой жаркой волной.

Я решила, что хочу еще.

Утро застало меня на огромной кровати восхитительно голой и… одинокой. Я не рассчитывала, что Сударь останется, но все-таки надеялась на это.

На серебряном подносе лежала записка. Она была от Лебеди. «Добро пожаловать, любимая сестра!»

Я лежала, разглядывая балдахин, размышляя о сложной красоте мужского тела и о своем свежеобесчещенном статусе, пока горничная Лебеди не пришла меня поднимать. До рассвета оставался час, и мне пора было лететь в свою унылую клетку.

Возвращаться с небес на землю.

В тот день, после ванны и короткого сна, я с честью выдержала скучную, напыщенную светскую беседу за чаем с гостями тетушки Берил. Мне казалось, что прошедшая ночь будет гореть на моем лице выжженным клеймом, но никто как будто не замечал моей неловкой отстраненности.

Я до сих пор лучилась удовольствием каждый раз, когда ерзала на твердом, слишком туго набитом диване. Мое тело трепетало от воспоминаний и совсем чуть-чуть от набухшей чувственности — результате бурной ночи. Я все норовила зардеться от непроизвольно вспыхивающих мыслей о его губах, руках, о сильном, мускулистом теле.

Его члене.

Никому не было дела до моих пылающих щек.

Разумеется. Кто думает о чувствах запряженной в коляску лошади, пока она не начинает хромать? Для опекунов я была не более чем средством к достижению цели.

Уголки моих губ дрогнули в потаенной улыбке. Меня подмывало вскочить с дивана и объявить всем присутствующим о своем падении. О своем чудесном, восхитительном падении! Похоже, дядя Уэбстер был не на высоте, иначе, знай тетя Берил хоть что-нибудь о таких бесстыдных наслаждениях, она бы никогда не выходила из спальни.

Смутное ощущение отчужденности вскоре развеялось, и я начала наслаждаться своей тайной. Поглядывая на посетителей, чинно рассевшихся в гостиной, я думала, что сказал бы пастор, узнай он, какие изысканные удовольствия мне довелось испытать в умелых руках Сударя. Что стало бы с лицом старой миссис Симпкинс, если бы я повторила сладострастные крики и стоны прошлой ночи в целях повышения образованности собравшихся?

Я блудница.

Это слово так же чувственно скользило по моим мыслям, как пальцы Сударя по моей влажной щели. Другие восхитительные слова тоже ласкали мне слух — такие как «порочный» и «разнузданный», а еще (мое самое любимое) «охотно».

Охота. Воля. Моя воля. Мой выбор. Мое решение.

Мое будущее.

Мое.

Поздно ночью, когда я, нагая, лежала на груди Сударя и полусонно размышляла о том, какое он великолепное животное, в душу на миг закрался страх, что никакой другой мужчина не выдержит сравнения с ним. Я склонила голову, чтобы поклониться его телу.

Мой рот наполнился его вкусом, солью кожи вперемешку с медом, которым я опрыскала его грудь. Я услышала судорожный вздох, когда позволила зубам легонько прикусить его сосок, но это было честно. Ведь мои соски посыпали сахаром и сосали до тех пор, пока они не становились раскаленными и твердыми, как алмаз, выступая вперед, словно в мольбе о продолжении.

Потом он повалил меня на постель и наполнил мою кунку малиной, которую затем по одной вынимал своим ловким языком. Я поцеловала его, просто чтобы еще раз ощутить вкус ягод на его губах.

Потом мы обмазались медом, так что даже расцепить склеенные пальцы стало непосильной задачей. Смех победил похоть, и мы отправились к ванне, которая стояла у камина.

Вода в ней остыла, но на углях стояли ведра, и над ними струился парок.

Пока Сударь разбавлял холодную воду горячей, я взяла бутылочку с жидким мылом, но его запах был явно не женским. Перебрав другие флаконы, я остановилась на цитрусовом аромате, так как это было в духе наших гастрономических изысканий. Вернувшись к лохани, я обнаружила, что Сударь уже нежится внутри. Он сидел, раскинув мускулистые руки по краю борта ванны, и в чистой воде проглядывал его мощный эрегированный член.

Он по-прежнему был в маске. Я насупилась.

— В ванне? Ты серьезно?

Его губы изогнулись.

— Высохнет.

— Почему ты не показываешь мне свое лицо? Ты же знаешь, что я сохраню твою тайну.

— Сохранишь от кого?

Хм. Казалось неуместным и бестактным обсуждать наши… положения в обществе, намыливая друг друга в ванне. Мой взгляд опустился к углям в камине.

— Я не расскажу твоим покровительницам. Я правильно подобрала слово?

— Моим покровительницам…

Он сказал это ровным тоном.

Я смущенно повела плечом.

— Ну, женщины, которые… тебя опекают. Боже, как коряво звучит. — Я нахмурилась, встретив его взгляд. — Есть более удачный термин?

Он помолчал.

— Лебедь рассказала тебе о моих… любовницах?

Да, сболтнула лишнее. Хотя я и была новичком в этом деле, но уже понимала, что деликатность — это все.

— Она всего лишь обмолвилась, что ты не хочешь, чтобы тебя знали в лицо. Большего я от нее не добилась, но поняла, что ты был частью ее мира — этого мира — много лет.

Его молчание начинало меня тревожить. Я затарахтела дальше:

— Совершенно естественно, что дамы могут желать тайного альянса с… изобретательным, талантливым любовником. Я дала бы тебе самые восторженные рекомендации.

Сударь фыркнул. Похоже, он был уже не в силах сдерживать смех. Запрокинув голову за край лохани, он расхохотался так, что вода грозила расплескаться по всей комнате. Вначале я обрадовалась, что не расстроила его своей болтовней, но через некоторое время скрестила руки на голой груди и нетерпеливо забарабанила пальцами.

— Навеселились уже?

До конца не успокоившись, он сверкнул своей белозубой улыбкой, от которой у меня подгибались колени.

— Милая Офелия, я с радостью обращусь к тебе за рекомендациями, если в том возникнет необходимость. А пока мне бы очень хотелось насадить тебя на член и смыть с твоих восхитительных грудей всю эту липкую сладость. И я предпочитаю не обсуждать других любовниц, когда мы вместе. На мой взгляд, это охлаждает пыл.

Его пыл вовсе не казался мне охлажденным, но вместо того чтобы спорить, я поспешила забраться к нему в лохань.

Он не «насадил» меня сразу, несмотря на высказанное пожелание. Сначала он заботливо намылил мне кожу, начиная с пальцев на ногах и заканчивая головой, и смыл весь мед, ягоды и… я не забыла упомянуть шоколад? Когда настал черед головы, он усадил меня между своими широко разведенными бедрами и, запрокинув ее назад, стал поливать теплой водой. Похоже, ему нравилось, как мои волосы струились по спине. А мне нравилось, как его большие руки нежно гладили их, массируя и расчесывая пальцами, но не дергая.