Вариант «Зомби» - Романов Виталий Евгеньевич - Страница 65

• Предыдущая
• 65/77
• Следующая

Вода стекала ручьями, когда Дмитрий вышел на сухое место.

– Я чужой в этом мире, – тихо, горько сказал Клоков. – Видишь, Боже, я не умею поступать так, как они. Не умею убивать, чтобы спасти собственную жизнь. Не умею предавать, лишь бы выжить самому. Не умею. И, знаешь, не смогу научиться этому. Даже если ты считаешь, что так надо, чтоб быть человеком.

Он помолчал, сглотнул слюну. Холодный ветер дул в лицо, размазывал влагу по щекам.

– Не умею. Но, самое главное, я и не хочу научиться. Возможно, это романтика. Или просто глупость. Я не буду учиться этому, никто не заставит мою совесть замолчать. Даже ты, Бог! И я выбираю смерть, потому что не хочу стать такими же, как они.

Клоков опустился на холодные камни. Вытянулся во весь рост и закрыл глаза. Дмитрий хорошо помнил слова Георгия Салидзе – уже мертвого Георгия Салидзе – о том, что ночи в Мурманской области очень холодные. Температура временами опускается ниже нулевой отметки, и при сильном ветре можно замерзнуть. Насмерть.

– Сегодня как раз такой ветер, – прошептал Клоков, хватаясь пальцами за камни.

Было немного страшно, но он принял решение и не собирался отступать.

«Умирать от холода не трудно, – вспомнилось Клокову прочитанное в какой-то книге. – Сначала озноб, конечности леденеют. Надо перетерпеть. Затем все проходит. Становится тепло, и ты просто засыпаешь…».

– Я стану частью этих скал, – уже плохо соображая, что происходит, пробормотал Дмитрий. – Камнями, ветром. И тысячи лет буду смотреть отсюда на людей. Пусть они меняются. Предают, убивают и находят себе оправдания за это. Мне безразлично…

Больше он не произнес ни слова, потому что губы перестали слушаться. Откуда-то из глубины сознания выплыли яркие, объемные картинки. Дима бежал по радуге, отрывая от нее цветные полосы, со смехом разбрасывал их во все стороны.

Внизу улыбалась мама. Дима махнул ей рукой, хотел что-то крикнуть, но получился черный мазок: «Прости, мама!».

За что прости? Почему он пытался шепнуть «прости»? Он не смог понять. Мысль оказалось неприятной, и от этого радуга под ногами стала зыбкой, призрачной. Дима рассердился на мысль. Отогнал ее прочь, словно назойливую муху.

Он вновь бежал по упругой цветной дорожке, вскинув руки к небу…

– Слава, – тихо шепнул Константин Лишнев.

– А? – приподнял голову Фокин. – Ты меня, Костя?

– Да, – спецназовец повернулся на бок. – Не спишь?

– Нет.

– Слава, можно спросить тебя об одной вещи? – Лишнев в темноте покосился на Марата Доценко, но тот продолжал тихонько посапывать, лежа спиной к говорившим.

– Конечно!

Лишнев привстал, тихонько передвинулся ближе к Фокину.

– Тошно мне, Слава! – признался он. – Из-за Любани. Никак не могу забыть. Вот закрою глаза – и Любаня передо мной. Она ведь тогда, в лагере, ко мне бежала. За помощью. А я ничего не сделал. Не спас ее.

– Ты ничего не мог сделать, Костя, – тут же отозвался Святослав. – Не за что себя винить.

– Там были провода под током! – лихорадочно прошептал спецназовец и ухватил священника за руку. – Если б я прыгнул на них, меня б убило! Но это не спасло бы Любаню!

– Верно, Костя! – встряхнул горячую ладонь Лишнева, подтвердил Фокин. – Там были провода под током. Ты не мог спасти ее. Между вами находилась непреодолимая преграда. Твоя смерть ничего не изменила бы.

– Так-то оно так… – резко убирая руку, горько произнес Константин. И вдруг сменил тон: – Что мне делать, Слава? Любаня приходит ко мне, просит: «Отомсти!». А я? Я здесь, в сопках. Бегаю от солдат, как трусливый шакал.

– Расскажу тебе одну восточную историю, – подумав, сказал бывший священник. – На свой лад. Многое пропущу. А ты послушай и попробуй найти в ней зерно истины. Для себя…

Как-то раз по дороге шли учитель и юный ученик. Учитель имел высокую степень посвящения, но, впрочем, это трудно объяснить. В общем, был почти святым. А святым не только многое разрешено, но и многое запрещено. В частности, он не мог предаваться чревоугодию. Думаю, это тебе понятно: человеку разрешалось есть только хлеб, рис. Пить воду. Что еще нужно тому, кто мало внимания уделяет физической пище, предпочитая духовную? Ну и вот, среди прочих запретов был такой: учитель не имел права дотрагиваться до женщины. До любой. То было одно из самых великих табу.

Шли учитель и ученик пустой дорогой, и спустя какое-то время достигли реки, которую надо было переходить вброд. А на берегу, возле стремительного потока, стояла женщина с корзиной. Старая женщина. Она плакала. Никак не могла преодолеть реку. Старухе не хватало сил, чтобы справиться с течением.

«Помогите мне, пожалуйста, люди, – попросила она. – Помогите перебраться на другую сторону. Я стою здесь уже несколько часов, но вы первые, кто появился на дороге…».

Ни слова не говоря в ответ, учитель поднял женщину на руки, ступил в быструю воду реки. Он перенес старуху на противоположный берег. Поставил на землю и пошел дальше. Вскоре его догнал ученик, невероятно пораженным тем, что увидел.

Юноша долго шел молча, все никак не мог прийти в себя. А учитель не считал нужным что-либо говорить. Только спустя час или два ученик нашел в себе силы, чтобы спросить: «Учитель! Вы прикоснулись к женщине! Как такое возможно?!».

А тот, продолжая брести по дороге, посмотрел на юного спутника. Ответил: «Я перенес и поставил. А ты до сих пор несешь…».

– И что это значит? – спросил Лишнев.

Фокин усмехнулся.

– Ты не так глуп, Костя, как иногда хочешь казаться.

– Так что, Слава, ты предлагаешь просто забыть? И все?

– Иногда это лучший выход.

– Хорошая история, – подал голос Доценко.

Беседовавшие лишь теперь заметили, что Марат не спит. Оказывается, он внимательно слушал все, что говорил священник.

– Хорошая история, – повторил Доценко. – «Я перенес и поставил. А ты до сих пор несешь». Надо будет запомнить.

– Запомни, – коротко отозвался Святослав.

– А где наш юный друг-романтик? – вдруг забеспокоился Марат. – Он-то куда исчез?

– Наверное, веревку проглотил, – отмахнулся Лишнев.

– Чего? – не понял Доценко.

– Ну, когда он встал и за сопку отошел, я подумал: парень отлить собрался, – объяснил Константин. – А его все нет и нет. Видать, не по мелочи, по крупному делу пошел. Вот только не пойму: что там из него вылезти может? Мы столько времени ничего не жрали.

– Нет! Тут что-то не так! – забеспокоился Марат.

Он поднялся с места, принялся тревожно озираться по сторонам. Потом, выбрав направление, двинулся вперед:

– Димон! – громким шепотом позвал он. – Димоооон!

И – никакого отклика в ответ. Только свист ветра.

– Диии-моооон! Дииии-мооон!

Черное небо, черные тучи, черные скалы вокруг.

– Так, вскочили! – приказал Лишнев. – Двинули в три стороны: я – вправо, Доценко – влево, Фокин – вперед. Искать, но далеко не отходить. Прощупываем сопки вокруг, метров на сто-двести. Аккуратно, ноги не сломайте!

Люди двинулись в разные стороны, вытянув перед собой руки, не видя дороги.

– Ди-мооон! Дииии-моооон!

Все оказалось напрасным. На зов никто не откликнулся. Клоков исчез. Беглецы, затратив полчаса или час на поиски, встретились на прежнем месте.

– Ничего! – подвел итоги Лишнев.

– Если б то были люди Смердина, они б и нас скрутили, – добавил Марат.

– Выходит, сам ушел, – Фокин посмотрел на спутников. – Думаю, обиделся.

– Пропадет малец, – вздохнул Доценко.

– Сам виноват! – ожесточенно сказал Лишнев. – Тащишь его, тащишь, а он такие фортеля выкидывает! Еще в руки Смердина попадется – всех подставит.

– Может, попробуем догнать? – предложил Марат.

– Ага. Еще б мы знали, куда он ушел! – со злостью выпалил Константин. – Он же умный. С высшим образованием. Попробуй догадайся, куда он полез…

Доценко повертелся на месте. Показалось, обнюхивает место, будто собака.

– Туда! – уверенно сказал Марат.

• Предыдущая
• 65/77
• Следующая