Суворовец Соболев, встать в строй! - Маляренко Феликс Васильевич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/45
• Следующая

Сань, ты не знаешь, почему другой девчонке, ну хотя бы этой Танечке, в глаза смотришь, и хоть бы что. У других тоже глаза голубые, карие, зелёные, а смотреть не интересно. А тут, как на солнце, впрямую смотреть нельзя, а со стороны не оторвёшься? А когда она подойдёт и скажет: «Здравствуй, Витенька», а после танца ещё и обнимет: «Сегодня ты был лучше всех» — прямо летаешь. Бьёшь со всей силы каблуком о сцену, чтобы тебя ещё раз обняли и сказали: «Молодец, Витенька, хорошо танцуешь». После этого с репетиции уходить не хочется, и на следующую, распустив паруса летишь. А сейчас как солнечное затмение наступило. Нет её, и танцевать не хочется с этой капризной Танечкой. То её не так возьмёшь, то не так руку подашь, то не так ей улыбнёшься. Ох, кикимора запечная… Откуда она взялась на мою голову? Так и поставил бы пиявку, но ведь она девочка. – На слове «девочка» Витька присел и, сделав глубокий реверанс, взмахнул шапкой так, будто у него в руках была огромная мушкетёрская шляпа с перьями.

— Если б ты, Санька, знал, как мне без неё… А ещё она говорила, что женится, то есть выйдет замуж за меня. Но, наверно, шутила…

— Шутила? – Саньке почему-то были неприятны эти слова. Даже в глубокой для себя тайне он не сознавался, что тоже хотел бы увидеть Лиду где-нибудь случайно, в зале, но так открыто, как Витька, он говорить не мог.

— Да, шутила, потому что говорила и смеялась. Когда такое говорят, то уж точно не смеются. Либо за сердце берутся, либо глаза закатывают. Сам в кино видел. И такое состояние, что после сказанного либо надо в обморок упасть, либо убить тут же на месте её или того, кто мешает.

— Убить? – думал о своём Санька.

— Нет, не обязательно до смерти, но зарезать, точно. Ножом или саблей какой-нибудь. Но ты бы видел, как он мучается.

— Кто? – Санька почувствовал, что Витька повернул разговор на другое, хотя догадывался, кто.

— Ну и бестолковый же ты! – взорвался Витька. – Ты что, совсем ослеп? Ты что, не видишь, как Володя переживает? Ты бы видел его глаза? Почему так? Почему она его не замечает? Почему все вокруг неё, как бабочки у фонаря, а он в стороне и подойти боится. Почему она не хочет видеть, а ведь он такой добрый. А может, за его доброту ему и попадает?

— Но я не хотел… — покраснел Санька.

— Да я тоже не хотел, — сознался Витька. – А его на комсомольском собрании разбирали за тот случай с Воробьём. Сорокин всё-таки сходил в политотдел и доложил.

— А ты откуда знаешь?

— Кадеты из Володиной роты говорили. Я слышал. Только ничего ему не сделали. Доказали, что он не виноват, а ещё наш капитан Баташов ходил на собрание и сказал, что мы из преданности ему…

— Вот, значит, разобрались, — улыбнулся Санька.

— Но он переживал и говорил: «Пусть наказывают, только всё равно, если даже вожатым не будет, то суворовцам из седьмой роты будет другом и будет помогать». Он сказал, что им одиноко в училище, пока они без мам привыкнут.

— Так и сказал?

— Да, сказал, что ни за что не бросит. А ещё говорил, что Воробьёва мы правильно наказали. Сам виноват. И между окон сам залез.

— Может, ему как-нибудь с Лидой помочь? – Санька понимал, что вопрос этот глупый. Если кто-то кому-то не нравился, то тут ничего поделать нельзя.

— Слушай, какая хорошая идея! – вдруг подпрыгнул и хлопнул в ладони Витька. – Действительно, надо что-нибудь придумать. Ведь она просто не видела, не встречала, не разговаривала с Володей. А стоит её только с ним познакомиться, она сразу поймет, что это хороший человек. Она сразу в него влюбится, и тогда всё будет нормально. Я уверен, что надо только что-нибудь сделать, разработать план, суметь организовать свидание, тогда всё будет в порядке. Санька, молодец! Как ты всё хорошо придумал! Всё, сегодня же начинаем. А когда у них всё наладится, он на ней женится, тогда только мы им откроем, что это мы им наладили такую счастливую, такую прекрасную жизнь. И они нас будут благодарить и на чай с тортом приглашать. Да, Санька, здорово. Вот увидишь, всё будет отлично! – И только на миг Витька задумался. – Эх, жаль, что Лидка выйдет замуж не за меня, но Володя прекрасный человек, и ей с ним будет хорошо.

Всю самоподготовку Витька на удивление сержанта Чугунова сидел тихо и, обложившись учебниками, что-то старательно записывал в клеточки тетради. Когда Санька заглянул через плечо, тот старательно, как девочка-отличница, закрыл тетрадку рукой, но потом отодвинулся. Санька увидел выведенный крупными красными буквами «План любви» и поморщился.

— А по-другому твой план назвать нельзя?

— Можно, — легко согласился Витька. – И мне это название уже не нравится. Лучше – «План знакомства», но долго переписывать. И так полчаса с заголовком провозился. Но пока не мешай, после вечерней поверки я окончательно всё продумаю и покажу.

— Ладно, — отодвинулся Санька, — и хотя любопытство распирало его, за последние часы самоподготовки и за всё время ужина в столовой он не проронил ни слова. И только перед вечерней прогулкой, на которую уже разрешалось надевать шинели, он обратился к Витьке:

— А зачем ты берёшь полотенце?

— Это шарф, — важно приложил жёсткий, в квадратиках, как тетрадный лист, кусок материи к шее. – Мягко, тепло и красиво. И сукно воротника не трёт. – Аккуратно обмотав вафельным полотенцем шею, он надел шинель и попросил Саньку посмотреть, не видно ли «кашне» из-под воротника. Санька поправил кусочек вафельного шарфа, и на этом их разговор закончился.

Поверку проводил майор Сорокин. Сержанты были в вечерней школе на занятиях, и рота, в предчувствии бесконтрольного со стороны командования вечера, удивительно спокойно вела себя в строю. Никто никого из второй шеренги не толкал, не щелкал по ушам впереди стоящих. Все берегли силы.

В конце поверки командир роты приказал всем вымыть ноги, ещё раз объявил, чтобы никто не брал шинели укрываться, и после отбоя, побыв ещё минут десять в роте, оделся, поправил перед зеркалом шапку и вышел, попрощавшись с дневальным.

Только за ним захлопнулась дверь, как из первого взвода раздался звенящий от радости крик: «Ушё-ё-ё-ёл!», который тотчас же подбросил роту с кроватей.

Минут пять рота готовилась к основному, запланированному в коридоре действу: кто тащил шинель из раздевалки и старательно втискивал её между простынёй и одеялом, кто тщательно скручивал полотенце «в морковку». Для этого требовался напарник, который держался за середину верхнего края, пока второй закручивал полотенце с верхних краёв во внутрь. Получалась хорошая белая петля. Кто держал за край подушку, чтобы по единому сигналу броситься в коридор и в рыцарском подушечном турнире нанести сокрушительный удар противнику из другого взвода.

Санька, заправив шинель под одеяло, стал ждать Витьку, а тот с трепетом сжимал угол подушки. Потом, сгруппировавшись, яростно махнул в сторону противника.

Второй взвод, приняв этот жест за сигнал, с подушками и «морковками» с гиганьем и криками «ура!» выскочил на середину коридора и тут же столкнулся с первым и третьим взводами, тоже до зубов вооружёнными холодным постельным оружием.

В конце казармы наступал четвёртый взвод. И грянула коридорно-казарменная битва.

Спальню оглашали радостные крики, истошные вопли, зов на помощь и победный клич. Бой из коридора перекатился во взводные помещения, и уже не разбираясь, в темноте, свои лупили своих.

— На! На! – кричал Серёга Яковлев. – Получи! Знай наших! Знай второй взвод! – рубил подушкой, восседая на противнике.

— Ты что, Кулак? – истошно вопил под ним Борька Топорков. – Я же свой.

И Серёга добил бы свою жертву, если бы подушечный удар не смёл его с поверженного Борьки. Это Вовка Миронов мощным замахом сокрушил его.

— Ты что, Копна? – пробовал усовестить его Серёга, но получил удар подушкой от Борьки.

— Давай пробираться, — позвал Витька и, закрыв голову руками, двинулся через коридор по направлению к свету с площадки дневального. Санька спрятал голову в плечи и стал медленно протискиваться через плотную стенку боя, тут же потеряв из виду друг друга, получая спереди, с боков, сзади тяжёлые удары. Когда он оказался на площадке, Витька уже отряхивался от перьев и выплёвывал пух.

• Предыдущая
• 20/45
• Следующая