Партизанская искра - Поляков Сергей Алексеевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/94
• Следующая

Под вечер, когда над лесом виднелся лишь огромный золотой обод солнца, в Крымку входила румынская часть.

Парфентий с Михаилом Кравцом, забравшись на чердак сарая Гречаных, наблюдали, как по улице тянулись повозки, крытые на манер цыганских кибиток брезентом. Мелкие, худые лошаденки, обряженные в узловатую пеньковую сбрую, тащились устало, еле волоча ноги. Но самым интересным явлением в этом шествии были волы. Они тянули повозки и даже пушки, большинство которых было на деревянных колесах и бог знает какого образца. По обеим сторонам, заполняя улицу, валили пестрые шумливые толпы людей, одетых в солдатскую форму. В повозках, на лафетах орудий, верхом на лошадях восседали солдаты, иные из них горланили песни, да не сообща, как это делается в армии на походах, а вразброд, кому что вздумается. Кое-где то заунывно, то разухабисто пели скрипки, гремели бубны.

Юноши видели, как солдаты разбредались по огородам, рвали огурцы, дергали морковь и все это грызли на ходу, наспех вытирая бортом мундира или пилоткой мокрые рты. Некоторые из солдат забегали в хаты и выскакивали оттуда с какой-нибудь поживой — или горшком молока, или с пригоршнями горячей мамалыги, тут же глотали, обжигаясь. Иной выбегал из хаты и, осклабившись, прятал за пазуху вышитое полотенце, барашковую шапку или еще какой-либо предмет.

Семья Гречаных с первого же дня прихода румын спряталась в коморе. Три дня хата стояла на замке, окна были заставлены изнутри Камышевыми щитками. Несколько раз приходили к хате солдаты, но потолкавшись, шли дальше. На войне солдату от пустой нежилой хаты никакого толку, а стало быть и занимать ее нечего. Поэтому хату Гречаных три дня обходили мимо. Но вот, на четвертый день под вечер к хате подошли трое солдат, они обошли вокруг, осмотрели окна. Потом один из них разбил прикладом окно и заглянул вовнутрь.

Мать Парфентия, Лукия Кондратьевна, наблюдавшая эту картину, видела, как солдат ухмыльнулся и решительно направился к двери. Сбив замок, все трое ввалились в хату.

Внутреннее убранство хаты Гречаных всегда отличалось чистотой и опрятностью. Лукия Кондратьевна была рачительной хозяйкой. Она ревниво хранила обычаи украинского быта. Хотя жизнь и внесла в семейный уклад Гречаных много нового, все же в убранстве оставалось национальное украинское, идущее от старины. Выбеленные до снежной белизны стены были увешаны традиционными коврами, полотенцами, искусно вышитыми хозяйкой, видимо еще в пору ее девических досугов. С кровати и широких скамей свисали тяжелые, яркие ковровые полотнища. Аккуратно вымазанный глинобитный пол устлан ткаными узорчатыми дорожками. Большой стол под голубой скатертью до половины заставлен фотографиями, цветными открытками в ракушечных оправах.

Лукия Кондратьевна незаметно пробралась в сени и в полуоткрытую дверь следила за тем, что происходило в хате. Она видела, как солдаты топтались по комнате, заглядывая под кровать и под стол, шарили под лавками, отворачивали и прощупывали матрац, трогали ковры, любовались узорами полотенец на стенах. Казалось, что они просто рассматривали незнакомую обстановку. Но вот один из солдат сдернул со стены понравившееся ему полотенце и это как бы послужило сигналом для остальных. Все трое стали сдирать ковры, полотенца, скатывать ковровые дорожки.

Сердце женщины сжалось. Она решительно шагнула через порог в хату.

— Что вы делаете? — крикнула она. Все трое переглянулись.

Больше она ничего не могла сказать и только смотрела на грабителей со страдальческой укоризной. Она походила сейчас на птицу, на глазах которой разоряли гнездо.

Один из солдат улыбнулся как ни в чем не бывало и звонко причмокнул языком.

— Добре, домна,[2] — протянул он, жестами объясняя, что ему нравится хата и что он с товарищами желает остаться здесь на ночлег.

— Для вас все и приготовлено. Солдат похлопал женщину по плечу.

— Хорошо, добре.

— Да, добре вам с бабами воевать.

Она пошла, но у порога остановилась и молча покачала головой.

После вторжения солдат скрываться Гречаным уже было нечего. В тот же вечер отец, мать и девочка Маня перебрались из коморы в кухню.

Парфентий, прятавшийся четыре дня на чердаке сарая, в кухню перейти отказался.

— Что же ты, один тут останешься? — спросила мать — Не хочу показываться им на глаза.

— Чего их бояться? Не съедят они тебя. Побудут день, другой и уедут.

— Я не боюсь, мама. Просто видеть их в нашей хате не могу.

— Верно, сынку, — вмешался отец, — ты, мать, не мешай ему, пусть делает, как хочет. Он верно делает.

Вечером Маня принесла брату на чердак ужин.

— Парфуша, а зачем ты прячешься? — спросила она.

— Так нужно.

— Солдат боишься?

— Нет, не боюсь.

— А чего же не пошел с нами?

Парфентий посмотрел на сестренку и улыбнулся.

— Любопытная ты очень!

— Не хочешь сказать?

— После, Маня.

— Нет, сейчас скажи.

— Что ты пристала! А то совсем не скажу. Ты вот лучше проследи, когда не будет в хате солдат, залезь под печку, там в правом дальнем углу спрятан ящик с книгами. Достань «Войну и мир» и принеси мне.

— Добре.

— Только смотри, чтобы никто не видел. Девочка, польщенная тем, что ей доверяют тайну, которую не должен знать никто, заговорщицки шепнула:

— Понимаю. Раз секрет, значит секрет.

— Правильно, Манюша. Ты у меня будешь за адъютанта. Ну иди, только постарайся сделать это поскорее.

После разговора с Владимиром Степановичем Парфентий осторожно начал налаживать связь с товарищами. На первых порах ему предстояло, как указал учитель, узнать, кто из комсомольцев остался в Крымке. И теперь, пользуясь промежутками, когда в селе не останавливались вражеские солдаты, Парфентий посылал сестренку собирать сведения о товарищах. Он считал, что ей, бойкой четырнадцатилетней сельской девочке, легко было всюду пробраться, не обратив на себя внимания. И Маня охотно выполняла поручение брата. Она бежала в какой-нибудь дальний конец Крымки, а иногда в Катеринку, словом всюду, где жили школьные товарищи Парфентия. Возвращалась всегда запыхавшаяся, но довольная, и рассказывала, что ей удалось сегодня узнать.

Однажды она сообщила Парфентию об упорных слухах по селам, что колонны беженцев, среди которых находились и первомайские, где-то отрезаны немцами и теперь возвращаются обратно.

Парфентий принял эту весть с волнением. Значит, его друзей в Крымке станет больше, и шире будет организация. И задание учителя он выполнит. Тут же он подумал, где теперь Владимир Степанович? Не схвачен ли? Но нет, он верил в учителя и не допускал мысли, что Владимира Степановича можно было так легко схватить. Он будет ждать того момента, когда учитель даст о себе знать.

В эти дни Парфентий много читал. Маня приносила ему на чердак книги. Некоторые он перечитывал вновь. Но сейчас эти книги имели для него совсем иное значение. Он воспринимал события, описанные в них, их героев иначе, чем прежде. Теперь он все это расценивал применительно к себе. А как бы поступил он, Парфентий, окажись на месте того или иного героя? А вот здесь он сделал бы точно так же.

На десятый день после прихода румын Маня, посланная Парфентием в очередную разведку по селу, вернулась особенно возбужденная.

— Парфуша, возвращаются наши, крымские, — сообщила она.

— Тише, Маня, расскажи толком.

— Немцы их отрезали на Днепре и приказали всем вернуться по домам, — сказала она, видимо повторив слышанные ею слова.

— Ты видела кого-нибудь сама?

— Митя Попик вернулся. Миша Клеменюк тоже вернулся, и Ваню Беличкова видела, — докладывала Маня.

— Хорошо, Маня, — сказал Парфентий, крепко пожав сестре маленькую руку. — Ты хороший разведчик.

— Хороший, а секрета не хочешь сказать.

— После, Маня. Сейчас еще рано, понимаешь?

— Чего же не понять, — примирительно сказала она.

Оставшись один, Парфентий открыл книгу и, отыскав нужную страницу, углубился в чтение. И уже не книга была перед ним — сама жизнь, давняя, но яркая и правдивая открывалась ему. За рядами букв шумели вековые сосны смоленских лесов и вставал живой образ легендарного партизана Денисова, так дивно воспетого великим писателем земли русской.

• Предыдущая
• 7/94
• Следующая