Тайна Староконюшенного переулка - Рубинштейн Лев Владимирович - Страница 8

• Предыдущая
• 8/17
• Следующая

— Спасибо, Авдей Григорьич, — сказал вошедший, — только не свали меня с ног. Меня никто не спрашивал?

— Никак нет-с, — просвистел швейцар.

— А это кто?

Щёки Авдея Григорьича сразу провалились.

— Госпожу Познякову просят посыльный со Староконюшенного переулка.

— Что же ты его не пустил, ведь она в театре?

— Они небось из райка, Михайло Семёныч?

— Разве? Послушай, мальчик, ты часто в нашем театре бываешь?

— В жисть не бывал, — отвечал Топотун, — у меня дело вовсе не театральное.

— Ну вот видишь, Авдей Григорьич… Ступай со мной, мальчуган, я тебя проведу. Не робей, у нас завелись строгости. Многие желают выражать свой восторг актёрам, приходят днём и мешают репетировать. Так тебе Познякову?..

Топотуну никогда не приходило в голову, что внутри этого приземистого, жёлтого здания, похожего на громоздкую колымагу, столько коридоров, лестниц, каморок и переходов. И отовсюду слышны какие-то стуки, шаги, разговоры, восклицания, скрип и топот.

— Эй, сторонись, сторонись!

Двое рабочих протащили щит с наклеенными на нём обоями и нарисованным окном. За ним ещё один нёс на голове кресло ножками вверх. Потом пробежал сухонький человек в очках, с толстой книгой под мышкой и масляной лампочкой в руке.

— Добрый день, Михайло Семёныч!

— Моё почтение, Михайло Семёныч!

— Рад видеть, — отвечал Михайло Семёныч, подталкивая Топотуна под руку, — рад видеть, рад, рад, рад…

Этого Михайло Семёныча, по-видимому, знал весь театр, потому что все встречные — от седых актёров до рабочих, в смазных сапогах — первые приветствовали Михайло Семёныча, а молоденькие ученицы чинно приседали и опускали головки.

— Вниз по лестнице, осторожно, не упади, — приговаривал Михайло Семёныч.

И вдруг, по левой руке, открылось большое пустое пространство. Слева стоял оклеенный пёстрыми обоями щит, изображавший стену, рядом с ним ненастоящее зеркало, сделанное из серебряной фольги, перед ним колченогие стол и стул. Настоящая стена из грубых кирпичей рисовалась вдали, за зеркалом. А справа темнел огромный пустой зрительный зал, наполненный креслами. Ввысь уходили разукрашенные золотом ярусы, и где-то под самым потолком, в том самом «райке», который в наши дни называется балконом 3-го яруса, светил фонарик и перекликались уборщики.

Топотуну даже страшно стало стоять перед этим громадным, холодным, пустым и тёмным, как ночное море, провалом.

— Вот сцена, — сказал над его ухом Михайло Семёныч, — не видал никогда?

По сцене быстро ходил молодой человек в длинной красной рубахе, подпоясанной цветным пояском, и в синих шароварах, заправленных в блестящие сапоги. В руках он держал щётку для подметания пола.

Спиной к Топотуну стояло высокое кресло, а подле него — столик, за которым сгорбился человечек в очках. При свете масляной лампочки он листал толстую книгу. В кресле сидел кто-то, кого Топотуп видеть не мог. Он слышал только голос:

— Вы всё ещё суетитесь на сцене, а между тем никакой нужды в этом нет. Мы уже с вами знаем, что Тишка — парень деловой, и в будущем такой же мошенник, как его хозяева. Он не станет в одиночестве бегать по комнате со щёткой. Он всерьёз доход свой считает. Давайте повторим вот отсюда…

Человечек возле лампочки подал голос:

— «Полтина серебром — это нынче Лазарь…»

Молодой человек в красной рубашке обнял щётку, полез в карман и вытащил воображаемые монеты.

— «Полтина серебром — это нынче Лазарь дал. Да намедни, как с колокольни упал, Аграфена Кондратьевна гривенник дали, да четвертак в орлянку выиграл…»

— Не так гладенько, — раздалось с кресла, — а то ведь как по книге заучили! «Четвертак в орлянку выиграл…» Переберите монеты…

— «Да третёвось хозяин забыл на прилавке целковый. Эвось, что денег-то!»

— Ишь ты, — прошептал Топотун, — хозяин забыл, а он взял? Хорош!

— Тут хороших нет, — со смешком сказал Михаил Семёнович, — это комедия Островского «Своп люди — сочтёмся», про купцов-мошенников.

— Ещё раз! — раздался голос с кресла. — Начнём с полтины серебром.

— «Полтина серебром — это нынче Лазарь дал…»

— Вот так мы работаем, дружок, — промолвил Михаил Семёнович. — Да ещё по два десятка раз одно и то же. Это тяжёлый труд. А вечером спектакль. А вот и Луша! Лушенька, к тебе посыльный пришёл… Прощайте.

Михаил Семёнович скрылся, а Луша широко раскрыла глаза, стараясь вспомнить, где она видела Мишкин курносый нос, и наконец засмеялась.

— Ты мальчик с Новинского! Что у тебя с портфелем?

— Плохо, тётя Луша, — серьёзно отвечал Топотун. — Нельзя портфель дома держать. Хозяин ужасти какой сердитый!

— А он видел?

— Пока нет. Я к вам и пришёл, как вы сказывали…

— Да что в этом портфеле?

Мишка шмыгнул носом.

— Звон, — сказал он шёпотом.

— Звон?.. Ах, поняла — «Колокол»…

Тётя Луша подперла правой рукой подбородок, а левой правую руку под локоть и наклонила голову набок.

— В театре держать его невозможно, — сказала она. Мишка уныло опустил голову.

— Не печалься, что-нибудь придумаем… Домой взять не могу, я живу в пансионе… Из актёров, кто же?.. Боже мой, Михаил Семёнович!

— Они возьмут ли? — усомнился Топотун.

— Наверно, возьмёт!

— Это кто же они будут? — спросил Топотун.

— Неужели ты никогда не слышал про Михаила Семёновича Щепкина? Это знаменитый русский актёр!

— Не слыхал, — искренно сказал Топотун, — но раз они мне тёзка, то, надо думать, не подведут-с… А и Михаилов нынче развелось, что пруд пруди!

— Пойдём, — сказала тётя Луша и повела его по узким коридорам. Она остановилась возле двери в глубокой нише и постучала.

— Михайло Семёныч, можно к вам? Это я, Познякова.

— Коли дело есть, то можно, — ответили из-за двери.

Уборная Щепкина была довольно велика и заставлена разными предметами. Большое зеркало, по бокам ещё два зеркала, низкие мягкие табуретки, стол с бархатной скатертью возле окна и при нём два кресла… А любопытных вещей здесь было столько, что у Мишки закружилась голова, — венки, портреты, украинская «бандура» со множеством струн, шкатулка с узорами… Возле зеркала два парика. Сбоку, на особой подставке, зелёный мундир с красным воротником, на который небрежно был накинут холщовый халат, испачканный красками. Стены были увешаны театральными афишами. Везде чернели большие буквы:

«Горе от ума». Роль Фамусова будет играть г. Щепкин».

«Ревизор». Роль Городничего исполнит г. Щепкин».

«Свадьба Кречинского». Муромский — г. Щепкин»…

Михаил Семёнович улыбаясь следил за удивлёнными взглядами Топотуна.

— Много я наиграл, а, хлопчик?

— Страсть сколько! — признался Топотун.

— А ты, видать, грамотный? Сколько тебе лет? Одиннадцать? Как звать? Гм, так же, как меня… Так какое же дело-то, молодые люди?

Тётя Луша присела на низкую табуретку и, глядя на Михаила Семёновича снизу вверх, рассказала всё, что знала о портфеле студента Макарова.

Щепкин помолчал.

— «Колокол», конечно, возьму. А что там ещё в портфеле? Говорите всё в подробностях, пистолетов, кинжалов нет?

— Там бумажки, — подал голос Топотун, — которые господин студент Макаров прохожим людям читал.

Щепкин наморщил лоб и посмотрел Луше в глаза.

— Лушенька, ты знаешь, где я живу?

— На Третьей Мещанской, а как же? — удивлённо пролепетала Луша.

— А ты думаешь, что у меня не будет в доме обыска?

— Что вы говорите, Михайло Семёныч! У вас не посмеют!

— Отчего же? Разве жандармы не осмелятся войти в дом актёра, да ещё актёра из крепостных?

Луша встала с табуретки.

— Михайло Семёныч, — с воодушевлением произнесла она, — ежели к вам войдут в дом жандармы, в Москве сделаются беспорядки!

Щепкин посмотрел на неё, склонив голову набок, и улыбнулся.

— Вот как, Лушенька, надо говорить и на театре, — сказал он, — я тебя потом заставлю повторить эти слова. Да что ж, семь бед — один ответ, а волков бояться — в лес не ходить. Я к Герцену ездил в Лондон…

• Предыдущая
• 8/17
• Следующая