Дольчино - Жидков Станислав Николаевич - Страница 40

• Предыдущая
• 40/50
• Следующая

В этой сравнительно большой норе, прозванной осаждёнными «обителью скорби», ютились тяжелораненые. Несколько десятков искалеченных бойцов чудом оставались ещё живы благодаря общим заботам и искусству Ринальдо ди Бергамо. Но смерть уже коснулась людей. Их глубоко запавшие, бесконечно голодные глаза безучастно смотрели на мир.

У одного из очагов на ворохе соломы лежал перевязанный Ремо. У него была отнята нога. Морщась от боли и бормоча проклятья, он нетерпеливо поглядывал в сторону двери. Вокруг столпились Лонгино Каттанео, кузнец Стефано, швейцарец Иоганн и братья, участвовавшие в недавней стычке.

— Не дело затеял, — угрюмо потупившись, произнёс Лонгино, — не было ещё такого среди христиан.

— Легче трижды умереть, — сказал Стефано. — Как тебе пришло в голову?

— Чтобы жить… вы должны драться! — прохрипел Ремо.

— Подумай о душе. Ведь это смертный грех.

— Господь справедлив, простит. — Бывший францисканец с трудом приподнялся.

Горевшее в очаге пламя вспыхнуло, озарив неровные стены пещеры. В дверях появился Дольчино. Все молча расступились.

— Наконец-то пришёл! — обрадовался Ремо. — Лишь ты поймёшь меня!

Вошедший склонился над раненым.

— Скажи, Дольчи, с тех пор как мы дали клятву вместе защищать общину, приходилось ли тебе хоть раз усомниться в своих товарищах?

— Ни разу!

— Видишь ли ты средство, чтобы спасти их от голодной смерти?

— Стоит ли спрашивать?

— Но если бы была возможность продлить им жизнь, отказался бы ты от неё?

— Никогда!

— Так слушай. Ночью крестоносцы празднуют рождество Христово. Надо напасть врасплох…

— Он предлагает в святой день убивать людей! — отступая на шаг, сказал швейцарец Иоганн.

— Людей? — в ярости воскликнул Ремо. — Пусть поглотит меня адская геенна, коль я сродни этим тварям! Выродки, продавшиеся за плату, — можно ли считать их людьми?

— Успокойся! Мы всё равно не воспользуемся твоим советом, — опустил голову Дольчино. — Идти в бой уже некому. В лагере не найдётся и сотни бойцов, способных держать оружие.

— Не сдаваться же так! Вы должны.

— Бредит, — тихо произнёс Стефано. — Надо положить лёд на лоб.

— Я в здравом уме, — раненый сжал кулак, — и хочу, чтобы вы сражались…

На рассвете следующего дня в Скопа, куда с наступлением холодов перебрался епископ, прискакал Симоне Колоббьяно. Его подбитый лисьим мехом плащ был порван. Под стальной сеткой, прикрывавшей голову от стрел, виднелась окровавленная повязка. Спрыгнув с коня, он быстро прошёл в специально выстроенное для Райнерия палаццо.

Обнесённый высокой стеной и охраняемый многочисленной стражей двухэтажный дом с выступающими по углам квадратными башнями походил на крепость. Громко стуча коваными сапогами, молодой воин поднялся по ступенькам лестницы и, отстранив дежурного привратника, шагнул в опочивальню.

В небольшой зале с приспущенными шторами царил полумрак. Епископ лежал на высокой постели под балдахином. Заслышав в передней шум и тревожные голоса, он испуганно поднял голову.

— Кто здесь?

— Простите, ваше преосвященство, это я, Симоне. Срочно нужны подкрепления!

— Почему без доклада? В чём дело?

— Еретики напали ночью. Мы как раз праздновали рождество. Казармы и бастионы со стороны Вальнера сожжены. Едва удалось отстоять центр лагеря.

— Как? Неделю назад ты заверял, что они не способны двигаться, вот-вот подохнут с голоду. Я уже послал письмо папе. К Новому году обещал покончить с патаренами.

— Не знаю, чем мятежники кормятся. Только теперь и до крещения не управимся.

— Целы ли хоть склады?

— Господь уберёг. Новарцы отбили атаку. Но наше левое крыло разгромлено. Бруцати убит. Дольчино захватил сотни пленных.

— Зачем им пленные? Что ещё ересиарх надумал?

— Требует за них продукты! Если к полудню не ответим, грозит сбросить с горы их головы.

— Пусть бросает! Эти остолопы не заслуживают иной участи. — Райнерий сунул ноги в мягкие сафьяновые туфли и надел халат. — Пожалуй, так даже лучше: другим наука — не станут сдаваться в плен и спать на посту.

— Солдаты будут недовольны, — возразил Симоне Колоббьяно. — Число дезертиров растёт. Позапрошлой ночью ушёл целиком отряд швейцарских копейщиков.

— Не надо было платить им, тогда бы не ушли.

— Насильно всё равно воевать не станут. Вспомните судьбу Коккарелло. С наёмниками ссориться опасно.

— Мы не можем затягивать осаду.

— Значит, ответа отступникам не будет?

— Если опять пришлют парламентёров, вели их повесить на самом видном месте, чтоб не сомневались. Возьми пока отряды из соседних гарнизонов. Я поеду в Верчелли, позабочусь о подкреплениях.

Епископ ободряюще похлопал племянника по спине.

В огромном бревенчатом бараке на полтораста человек перед жарко натопленным камином собрались генуэзские арбалетчики и копейщики из Павии. Вдоль стен стояли в козлах щиты и пики. В углу находился длинный, грубо сколоченный стол, заваленный грязной посудой и бутылями из-под вина.

Солдаты негромко переговаривались:

— Вот и крещенье проходит, а мы торчим здесь — конца не видно.

— Дома сейчас веселятся. Наши, поди, только с мессы вернулись.

— После рождественского налёта священники перестали сюда наведываться. Монахи и те носа не кажут.

— Как быстро стемнело. Не успеет солнце зайти — хоть глаз выколи.

— Горы вокруг. Тут всегда так.

— На побережье тепло и снега почти не бывает, — усаживаясь поудобней, проговорил один из генуэзских стрелков. — В прошлом году в это время я в море ходил. Доведётся ли ещё порыбачить?

— Может, и доведётся, если уцелеешь, — усмехнулся другой. — Пока что еретики нас вместо рыб ловят. Ночью опять на стене дозорных сняли.

— Швейцарцы вовремя убрались. Вчера как раз бы их черёд стоять в дозоре.

— Махнули через горы — и дома, — вздохнул генуэзец. — Нам так просто не выбраться. Внизу заставы. Живо вздёрнут. Епископ не церемонится с дезертирами.

— Попасть на пику к патаренам не лучше. Они подползают по снегу и бьют в упор.

— Чем без толку стеречь гору, охраняли бы как следует лагерь. Зимой от стены мало проку. Всё равно отступники прорываются. Недавно прошёл целый отряд с провиантом. Мы не успели даже поднять тревогу.

— Нельзя упускать Дольчино, — возразил сидевший на барабане рыцарь в потёртом меховом плаще. — Надо кончать с тряпичниками.

— Третий год кончаем, а их всё больше становится. И дерутся с каждым днём злее.

— Утром опять из катапульт отрубленными головами стреляли. Одна долетела почти до барака, голова варальского подесты сеньора Бруцати.

— Сами отказались выкупать пленных. Теперь пощады не жди… Не знаю, что они с нами до сих пор церемонились. Раньше за каравай хлеба отпускали.

— Солдатская шкура стала дешевле бараньей, — согласился генуэзский арбалетчик. — Чёрт меня понёс на эту бойню! Всё из-за проклятых долгов.

Снаружи донёсся пронзительный крик. Вскочив на ноги, все похватали оружие.

— Ещё кого-то! Совсем рядом, — прислушиваясь, пробормотал рыцарь.

— По голосу — Теренцио!

Несколько стрелков, прикрываясь щитами, торопливо двинулись к выходу.

Через минуту внесли двух дозорных. Один не подавал признаков жизни, второй громко чертыхался. В плече у него торчала стрела.

— Проклятая тварь… бросилась сзади… я только поднял копьё… стрела.

Раненый хрипло застонал.

Подняв факелы, солдаты обступили мёртвого Теренцио. Его глаза были широко открыты, рот перекошен. У горла виднелись кровоточащие следы клыков.

— Насмерть загрызла, — стуча зубами, перекрестился низкорослый копейщик. — Как тогда с Анастазио.

— Снова ведьма охотится?

— Кому ж ещё.

— Клянусь душой, с меня хватит. Больше здесь не останусь, — тихо прошептал генуэзец.

• Предыдущая
• 40/50
• Следующая