Слепая кара - Рокотов Сергей - Страница 15
- Предыдущая
- 15/33
- Следующая
Глава 7
— Вы с ума сошли?! — закричала Люба. — Вы что такое городите?!
— Я не хотела вам говорить, вы сами настояли, Люба, — тихо отвечала Вера Александровна. — Я знала, что вам будет нелегко такое услышать. Я не хотела…
Вы сами…
— Да что вы талдычите «сами, сами». Вы говорите, как это все было. Говорите!
— Ну, ушел этот брат его, а потом я пошла в магазин. Хотела купить пакетик кефира и творожку.
— Да пропади он пропадом, ваш творожок! Говорите же!
— Не кричите вы так. Ушла я, а минут через тридцать вернулась. Слышу — в вашей комнате кто-то ходит.
Я подумала, опять этот Иван вернулся, а он мне так не нравится, мне все время казалось, что он на руку нечист. Я подошла, извините, и посмотрела в замочную скважину. И…
— Ну, ну…
— Ну что? Николай валяется на полу в крови, а над ним стоит Наташа. Кулаки сжала, и лицо такое страшное. Я никогда ее такой не видела. Я так испугалась, Люба, так испугалась. Я не знала, что мне делать. Я бросилась к себе в комнату, тихо, тихо, на цыпочках, чтобы меня не услышали, заперла дверь и затаилась.
Я шевельнуться боялась. Но потом услышала шаги.
Я поглядела в свою скважину и увидела — Наташа крадется по коридору. Потом хлопнула дверь, и все…
Я опять подошла к вашей комнате, поглядела в замочную скважину — Николай лежит и не шевелится.
И лужа крови под ним. Что мне было делать. Люба?!
Что?!! Звонить в милицию? Чтобы Наташеньку арестовали? Николай ведь все равно был мертв, я уверена.
Я не смогла бы ему помочь. И никто не смог бы.
— А дверь-то, дверь, дверь в нашу комнату была заперта?
— Я не знаю, я побоялась дергать. Меня так трясло, Люба, вы не представляете, какой ужас я пережила.
Но, наверное, была заперта, ведь минут через двадцать пришли вы.
— Да, точно, я открывала ключом. Дверь была заперта, — задумчиво проговорила Люба. — Неужели Наташа? А вы видели ее лицо? Точно видели?
— Конечно, видела. Это была она. Да, а еще я успела вытереть следы крови в коридоре. Я только закончила оттирать, как пришли вы. Я не хотела, чтобы вы или кто другой видели эти следы. А оттирать так трудно было — следы от кроссовок такие узорчатые, я порошком терла.
— Каких кроссовок? — удивилась и несколько обнадежилась Люба. — У нее и кроссовок-то никаких нет. Она их сроду не носит.
— Ну вот, значит, есть. Ну, кроссовки ли, кеды ли, я не разбираюсь.
— Да какие там кеды? Она утром ушла на работу в плаще, платье и туфлях. Она всегда так ходит. Никаких кедов она никогда на работу не надевала. Путаете вы что-то, Вера Александровна, — фыркнула Люба. Ей пришло в голову, что соседка малость не в себе и этим объясняется все.
— Я ее видела. Люба. Понимаете вы, видела своими глазами.
— Вы видели, как она убивала Николая? Чем она его убила?
— Я не видела, как она его убивала. Я видела, как она стояла над ним со сжатыми кулаками. А он валялся мертвый, а под ним была лужа крови. Что это значит?
— Я не знаю, — буркнула Люба. — Показалось — вот и все. Вы говорите, следователю ничего не рассказали?
— Ничего, ничего, — залепетала соседка.
— Вот и правильно. Нечего…
Люба не знала, что говорить. Вера Александровна не была похожа на безумную, которой кажется невесть что. Неужели Наташа решилась на такое? Неужели это правда?
— Вы полагаете, Наташа могла пойти на убийство? — вдруг сказала Люба, пристально глядя в глаза соседке.
— Я не знаю, — отвела глаза старушка — может быть…
— Что вы хотите этим сказать?
— Что хочу сказать? — задумалась Вера Александровна. — Я хочу сказать, — вдруг резко заявила на вставая с места, — что у нее были для этого основания.
— Основания? — выпучила глаза Люба.
— Да, основания. Извините меня. Люба, у нас с вами очень ответственный, откровенный разговор.
Речь идет о человеческой жизни, о жизни Наташи, о вашей семье… Мне очень трудно говорить об этом, но… Неужели вы не знаете, что Николай, ваш муж, неоднократно… вы извините меня…
— Да говорите же! — заорала красная, как помидор, Люба.
— Сожительствовал с Наташей, — выпалила Вера Александровна.
— Замолчите! — еще громче закричала Люба.
— То говорите, то замолчите… Что же мне делать?
— Говорите, только не заговаривайтесь. Что вы, своими глазами видели это?
— Почти видела. У нас коммуналка, Люба, все на виду. А ваш покойный муж мало чего стеснялся. Тем более меня, он меня и за человека не считал. Он мог бы такое делать, например, при собаке, при кошке.
Я для него была не больше мышки. — В ее голосе появились жесткие нотки. — Так что несколько раз я была почти свидетельницей. Под кроватью, правда, не сидела, врать не буду. Помните, вы уезжали с Толиком к вашей матери с ночевкой несколько раз?
— Ну? Помню…
— Так вот, слышала я и шум, и крики, и возню.
— И в скважину глядели замочную по вашей привычке? — зло улыбаясь, спросила Люба.
— И это было, — так же зло ответила соседка. — В первый раз. Мне показалось странным, что за возня у вас в комнате и крики: «Не надо! Не надо! Пусти! Маме скажу!» И ответ: "Не скажешь, паскуда! Поздно уже, не впервой. Раздевайся лучше по-хорошему..
Он еще не то говорил, у меня язык не поворачивается такое повторять. Он гад был, муж ваш, грязный, порочный гад. И очень хорошо, что она его зарезала. Туда ему и дорога! — крикнула вдруг Вера Александровна. — И я никогда не скажу следователю, что я там видела.
Никогда. Это тот случай, когда такой поступок оправдан.
— Ладно, — махнув рукой, тихо произнесла Люба. — Хорошо, Вера Александровна, что вы мне все это рассказали. И спасибо вам, что не сообщили следователю. И все же мне не верится, что Наташа на такое способна. Убийство ведь — дело серьезное. Как же она решилась?
— Не выдержала, Любочка, не выдержала, дорогая моя, — заплакала Вера Александровна. — Сколько можно терпеть? Взяла и в гневе зарезала…
— И специально пришла для этого с работы? — недоверчиво спросила Люба. — В тот момент, когда все должны быть дома, и я, и вы. Смысл-то какой?
— Ну, этого уж я не знаю, Люба. А вы сами спросите ее. Поговорите с ней, скажите, что от нас с вами никто ничего не услышит. Поговорите откровенно, как мать с дочерью. Ведь ближе вас у нее никого нет.
— Да, — отмахнулась Люба, — очень мне легко на такие темы с ней разговаривать? Догадывалась я, конечно, Вера Александровна, что Колька сволочь большая, и об этих делах… Не слепая же… Женщина я, и мать я… Ой, господи, надо было его, гада, гнать отсюда к чертовой матери… Но сами знаете, какой он был…
Боялась я его страшно…
— А я, думаете, нет? Он, бывало, после таких дел подойдет ко мне, дыхнет в ухо и шепнет: «Все нормально, Вера Александровна, правда?» — и смотрит так страшно, взгляд у него, сами знаете… Куда мне против него? Но на Наташеньку как мне больно было смотреть, когда она из комнаты выходила… Как будто ножом меня на куски режут. Зайдет в ванную, долго не выходит, а я все трясусь, как бы она там вены себе не перерезала. Нет, выходит, бледная вся, взгляд отрешенный. Пойдет на кухню, чай поставит… А на меня и не смотрит, глаза отводит… Ужас, Любочка, ужас… — заплакала старушка.
Слезы появились и на глазах у Любы.
— Ой, Вера Александровна, страсти вы какие говорите… Как же все это?.. И все же не верится мне, странно как-то все.
…Вечером с работы пришла Наташа. Села ужинать на кухне. Мать внимательно глядела на нее. У Любы не укладывалось в голове, как это ее дочка Наташа могла убить человека. Все это казалось ей таким диким, таким чудовищным, будто страшный сон, кошмар, от которого надо только проснуться, и все будет в порядке. А не кошмаром ли были все одиннадцать лет жизни с Фомичевым? Что вообще это было? Неужели она могла одиннадцать лет прожить с таким человеком, родить от него ребенка, существовать с ним бок о бок, готовить ему, стирать ему, спать с ним в одной постели, заниматься любовью? При мысли об этих ночах она стиснула зубы. Кошмар, кошмар, но не она ли сама этот кошмар устроила? Это после такой веселой, такой светлой жизни с Сашей Павловым…
- Предыдущая
- 15/33
- Следующая
