Конец авантюристки - Рокотов Сергей - Страница 43

• Предыдущая
• 43/54
• Следующая

— Гриша, — опять густо покраснел солдат. — А вас?

— Меня Фатима. Моих родителей убили чеченские боевики за то, что отец отказался давать им пристанище. На моих глазах мать и отца привязали к столбам и расстреляли. Я ждала своей участи, ты представляешь, какой бы она была? Но тут им помешали, началась стрельба, и боевики удрали. А нашу семью перевезли в Россию, меня, братишек и сестренок. Я работала в столовой подавальщицей. А он приехал с комиссией. И… взял меня сюда.

— Ты… его любовница? — заикаясь, спросил Гришка и покраснел до какого-то кошмара. Он боялся, что его лицо просто сгорит от стыда.

— Какой же ты дурак, — нахмурила густые брови Фатима. — Мне всего-то девятнадцать лет. Я же говорю тебе, что он порядочный человек. Видно, ты тоже немало нахлебался, солдат Гриша, раз так судишь о людях, которые сделали тебе добро. Я тут просто живу и работаю. А никаких любовников у меня нет. Телохранители хозяина тоже очень порядочные люди, несмотря на их грозный внешний вид. Они из солдат и офицеров, имеющие опыт боев и сражений, они имеют правительственные награды. Они нищенствовали и бедствовали, забытые государством, пославшим их на войну, работали то грузчиками, то сторожами на складах. И он их всех устроил сюда, после тщательной проверки, разумеется. На порядочность. Это его единственный критерий в жизни.

— Хочешь, я расскажу тебе, за что меня так избили, — стал приходить в себя Гришка.

— Хочу, — загорелись любопытством черные глаза Фатимы.

Он, слегка приподнявшись на пухлой подушке, рассказал ей всю свою историю. Она слушала, открыв рот.

— Бедный мой, — прошептала она. — Ты тоже так много пережил… Бедный…

Она стала гладить Гришку своей нежной мягкой рукой по телу. Сладкая истома пробежала по всем его органам, и он почувствовал, что, несмотря на ласки лейтенанта Явных, он ещё вполне полноценный мужчина. Хорошо, что он тогда сумел сгруппироваться, загораживая от кованых сапог остервенелого блюдолиза свои половые органы. А ведь этому учил его ещё покойный отец, что делать в случае того, если сбили на землю и начали безжалостно пинать ногами. Загораживать лицо и половые органы… Это ему помогло…

— Ты слишком возбудился, — покраснела и Фатима, слегка дотрагиваясь до его воспрявшего органа. — Это нехорошо. Мне строго-настрого запрещено кокетничать с гостями. Просто мне стало жалко тебя, Гриша.

— Нечего меня жалеть, — пробасил солдат. — Я не убогий какой-нибудь. — При этом он не переставал гладить Фатиму по спине в шелковом платье.

— Ты нравишься мне! — вскочила с места Фатима. — И я не хочу скрывать это. Но если сейчас сюда войдет хозяин, я буду строго наказана, а, возможно, и изгнана из дома навсегда. И мне этого вовсе не нужно. Мне очень хорошо здесь.

— Но я же ничего от тебя не требую! — привстал на постели Гришка.

— Знаю я вас, — уже доброжелательно улыбнулась Фатима. — С вами, солдатиками, тоже шутки плохи… А я ещё девушка… И блюду обычаи предков… Я вижу, ты покушал, и я уберу все это.

— А ещё придешь?

— Это как мне будет приказано.

— Придет, придет, — послышался в дверях голос Иляса. — Только вас, молодых, и оставляй вдвоем. Вот что такое молодость! Только что лежал трупом, чуть этой ночью не стал настоящим трупом, а уже флиртует с восточными красавицами. Нет, за вами нужен глаз да глаз…

Фатима густо покраснела, опустила руки и стояла по стойке смирно, глядя в пол, хлопая длинными черными ресницами и нервно кусая губы.

— Да что ты так смутилась? — похлопал её по щеке Иляс. — Иди, убери все это, а потом возвращайся. Солдатику одному скучно, он нуждается в женской ласке. И я ему верю, он не допустит лишнего. А допустит, мы его покритикуем. По-отечески. Сколько сейчас было бы твоему отцу лет, Григорий?

— Отец был пятьдесят восьмого года рождения. Значит, ему было бы сорок один.

— Ну вот, а мне двадцать третьего декабря стукнет полтинник. По крайней мере, так по паспорту. Так что, я тебе больше, чем отец. И не дам совершать ошибок. Ты будешь находиться под моей опекой и моим контролем, согласен?

Гришка промолчал, едва заметно кивнул головой.

— Иди, Фатима, — махнул рукой Иляс. — Мне надо поговорить с солдатом.

Фатима покатила столик к выходу. Дверь закрылась.

— Мне известна вся история, о которой тебе рассказал следователь Николаев. И я прекрасно знаю, почему ты стрелял в жену мэра. И должен тебе сказать, что ту актриску, которая ударила тебя по руке, ты должен поить по гроб её жизни. Если бы ты пристрелил эту сучку, отмазать тебя было бы невозможно. Не все в наших руках. Такое явное преступление на глазах у кучи свидетелей, ужас… Даже мне страшно, хоть в жизни я боюсь только комаров. Нет, пожалуй, ещё сомнительных ситуаций, в которую ты чуть не попал. Ты обо всем этом помалкивай, солдат, это не так уж безопасно, как тебе теперь кажется. Я ведь вижу, что ты уже все растрепал этой красавице, растрепал, хоть твои разбитые губы едва шевелятся после ударов этого ублюдка. Хорошо еще, что она безмолвна как рыба. А вообще, мне твоя словоохотливость не нравится, ты же мужчина, а, значит, должен уметь держать язык за зубами. Скажу тебе вот что — тебя этой ночью собирались убить. Да, да, убить, поэтому ты и здесь. А твой киллер далеко-далеко. А его помощник совсем уже далеко, беседует с Аллахом. Так-то вот, что таращишь глаза? Я говорю правду, как это делаю всегда с людьми, которым желаю добра. Наворотил дел, которые черта с два расхлебаешь. Не будь ты избитый и израненный, такой весь из себя несчастный, приказал бы я тебя выпороть вот здесь, как сидорову козу за твои подвиги, поганец!

Иляс рассвирепел, глаза налились кровью, он стал ходить туда-обратно по комнате, бормоча под нос проклятья в адрес нелепого солдата. Потом вдруг успокоился, подошел к напуганному Гришке и похлопал его по щеке.

— Ладно, мир! Ты мужчина, и это главное. А отомстить за своего отца — это великое и достойное мужчины дело. Просто, месть может быть разной, гораздо более изощренной и полезной для общества. Например, скажу одно, если бы не та актриска, ударившая тебя по руке, ты бы сейчас гнил в СИЗО, и лучшее, что мы смогли бы для тебя сделать, это снизить срок на суде, объясняя все твоим сиротством, невыдержанностью и тому подобными глупостями. А я вот провел на нарах не менее половины жизни и скажу тебе откровенно — это не самое лучшее место на земле. А в результате того, что твое покушение не удалось, даже выстрела не было, ты находишься не в СИЗО, а здесь и плюс к тому получишь материальное возмещение за геройски погибшего отца в сумме сорока пяти тысяч долларов США. Они будут вручены тебе, когда ты окончательно поправишься и уедешь отсюда домой.

— Почему домой? — Из всей красочной речи Иляса Гришку поразили только эти слова.

— Ты будешь, комиссован, солдат. Я все улажу. Твоя несчастная мать нуждается в тебе и твоей помощи. А выгребать говно из резиденции мэра найдется кому и без тебя. К тому же он больше не будет мэром. Уже через месяц. М ы так решили, и он снял свою кандидатуру на перевыборах.

— А если я не хочу быть комиссован? — приподнялся на постели Гришка, дотронулся языком до обломков зубов и едва не вскрикнул от боли.

— Это ещё почему? — нахмурился Иляс, не любивший, когда ему возражают.

— Я хочу воевать. Мне ещё год служить, — гордо заявил Гришка.

— Ах вот оно что, — зловеще улыбнулся Иляс. — Я, кажется, догадываюсь, кто тебя тут накачивает на подвиги. И эта личность сейчас отправится в холодную комнату на хлеб и воду. Эй! — хлопнул он в ладоши. — Фатима!

— Да не надо же! — взмолился Гришка. — Я прошу вас! Не в этом дело! Я давно хотел туда, как только узнал об операции на Кавказе, мне стыдно заниматься уборкой территории не только моего кровного врага, но вообще кого бы то ни было. Я тоже хочу достойно глядеть в глаза людям.

На пороге появилась Фатима, кротко глядя на хозяина. Тот бросил на неё и на Гришку многозначительные взгляды.

— Вы звали? — ангельским голоском спросила она, глядя на хозяина черными как смородинки глазами.

• Предыдущая
• 43/54
• Следующая