Записки летчика М.С.Бабушкина. 1893-1938 - Бабушкин Михаил Сергеевич - Страница 40

• Предыдущая
• 40/46
• Следующая

А вот теперь облака начали редеть. Все с любопытством прильнули к окошкам. Каждый старался рассмотреть: чисто море или покрыто льдом, а если есть лед, то сможет ли на него сесть самолет? В редких разрывах видно, что внизу лед, но мы не успевали определить, какой он.

Поднявшись несколько выше, мы увидели солнце; оно быстро приближалось к горизонту. Изумительное зрелище – арктическая вечерняя заря! Солнце как-то быстро скрылось за горизонтом, но сумерки, какие бывают у нас в Москве после захода солнца, не наступили. Это был какой-то особенный, странный свет, вызывавший напряженное состояние. Небо чистое, солнца нет, но нет и темноты: можно свободно читать. Так продолжалось около часа. Потом, почти в том же секторе горизонта, где скрылось солнце, появился небольшой огонек: как будто вспыхнул разведенный одиноким рыбаком костер. Этот «огонек» ежеминутно разрастался. Восход солнца был величественным. Картина, окружавшая нас, резко изменилась. Освещенные лучами облака приняли другой вид. На горизонте, в той стороне, где должны были появиться острова Земли Франца-Иосифа, открылись горы, а то, что мы принимали за острова, оказалось обыкновенными облаками…

Устремляясь навстречу солнцу, любуясь игрой его лучей, как-то неожиданно подлетели к Земле Франца-Иосифа.

Мы тотчас забыли о прекрасном небесном светиле. Все наше внимание сосредоточилось на этих островах, величавых в своем вечном суровом спокойствии. С этим архипелагом связаны многочисленные исследования и путешествия, полные кипучей борьбы человека с природой, борьбы за тайны, которые так ревностно хранит далекий Север.

Прошли остров Галля, Австрийский канал. Наконец появляется долгожданный остров Рудольфа – наша база для полета к Северному полюсу. На острове различаем круг, обозначающий границы аэродрома. Вспыхивают дымовые костры. Движутся маленькие точки. Нам выкладывают посадочные знаки.

Делаем два круга, знакомимся с расположением аэродрома. На берегу острова, у подножья горы, виден небольшой поселок. Это – база нашей воздушной экспедиции.

Полным ходом идет подготовка к последнему этапу перелета. Механики просматривают моторы, радисты еще раз проверяют аппаратуру. Самолеты заправляют горючим.

Для точного ведения самолетов к полюсу на острове Рудольфа установили, кроме радиомаяка, еще и радиопеленгатор. Флаг-штурман Иван Тимофеевич Спирин приступил к проверке работы радиомаяка и пеленгатора. Для этого он отъехал на собачьей упряжке на пятнадцать километров от базы и развернул аварийную радиостанцию.

Обследовав северную зону маяка, Спирин стал готовиться к проверке южной зоны. Из бухты Тихой специально прибыл самолет «У-2».

Иван Тимофеевич наметил маршрут полета и место посадки – приблизительно в восьмидесяти-ста километрах к югу от нашей базы.

28 апреля Спирин вылетел. Срок его пребывания на «юге» был определен в пять часов. Условились: если за эти пять часов он не вернется и связь не будет установлена, за Спириным отправится другой самолет.

Погода была благоприятная, все располагало к нормальному, спокойному полету. Полетели трое: Спирин, радист Сима Иванов и Евгений Константинович Федоров.

Они взяли курс на юг и минут через двадцать скрылись из глаз. Но не на пять часов, а на… сорок.

Вот что рассказал нам потом Иван Тимофеевич о своем полете[17]:

«Летели мы хорошо. Погода была великолепная. Прилетели к намеченному пункту. Оказалось, садиться там нельзя: лед взломан, полыньи. Пришлось вернуться немного назад. Выбрали место примерно в семидесяти километрах от острова Рудольфа. Солнце уже было закрыто высокими тонкими слоистыми облаками, свет рассеивался, и эта площадка сверху казалась вполне пригодной для посадки. Но, когда садились, у меня даже сердце «екнуло»: куда же, думаю, мы попали?! Кругом такие заснеженные торосы, что чуть их крылом не задеваешь…

Сима Иванов, человек опытный, челюскинец, вылезает из машины и говорит:

– Ну, Иван Тимофеевич, влипли! Как теперь отрываться только будем?!

Я, конечно, со спокойным видом отвечаю:

– Ничего, Сима, взлетим: тут такая площадка, хоть эскадрилью сажай.

А сам думаю: «Прав Сима, влипли!»

Сначала решили наладить связь, сообщить по радио, где мы сидим, объяснить, что место посадки пришлось изменить. Затем проверим работу радиомаяка и начнем выбираться.

С радиосвязью – полная беда: мы вас слышим, а Рудольф нас не слышит. Бились, бились – ничего не получается. Станция работает, все исправно, а волны не проходят…

От кручения мотора вручную мозоли натерли, а толку так и не добились.

Проделав все необходимые работы по определению зоны луча радиомаяка, мы решили возвращаться обратно, да и погода что-то стала хмуриться. Начали запускать мотор. Не тут-то было! Мотор к этому времени застыл, не запускается. Одному человеку с амортизатором не справиться. Как выйти из положения? Надумали: подтащим самолет к ледяному ропаку и закрепим амортизатор за ледяную глыбу – так добьемся сильной натяжки амортизатора и быстроты проворачивания винта.

С каким трудом пришлось тащить самолет, рассказывать не стану. Ведь нас было только трое… Наконец подтащили самолет к огромному ропаку, закрепили амортизатор, натянули и чуть ли не «ура» закричали: мотор работает!

Но, видно, правильна русская поговорка: «Беда не ходит одна, а еще за собой другую тащит»… Пока мы возились с самолетом и мотором, погода испортилась: появился туман, задул ветер, началась пурга – зги не видать! Пришлось прогреть мотор и ждать, когда утихнет ветер.

Улетая с базы, никто из нас не ожидал попасть в такую переделку. Когда мы работали и двигались, было тепло, а как стали ждать улучшения погоды, начали мерзнуть. Особенно досталось моим ногам: на мне были валенки, а они отсырели…

Спать, конечно, не пришлось: бегали вокруг самолета и так согревались.

Временами погода прояснялась, но лишь на несколько минут; потом все снова быстро заволакивало.

Мы вас слышали все время. Знали, что вы готовитесь вылететь к нам. Очень беспокоились, как бы Головин не вздумал садиться у нас: площадка скверная, и его машина могла пострадать.

Пошли осмотреть свой «аэродром»: нельзя ли как-нибудь его расширить?

Вдруг Федоров увидел вдали черную точку.

– Это нерпа, Иван Тимофеевич, – сказал он. – Давайте подстрелим ее.

Федоров как самый опытный из нас полярник-охотник начал к ней подползать. Долго он крался, осторожно, чтобы не спугнуть. Вот Федоров уже на расстоянии выстрела от нерпы. Мы с Симой напряженно следим: удастся ему убить зверя или тот уйдет? Волнуемся: что же он не стреляет?

Неожиданно Федоров оставил охотничьи повадки, встал и пошел прямо к нерпе. Нагнулся, что-то поднял… Видим: какой-то маленький предмет. Что это может быть? Просто сгораем от любопытства…

Через пять минут Федоров возвращается и говорит:

– Убил нерпу, да только она несъедобная…

Показывает свою находку. Да это же дымовая ракета, которую мы бросили перед посадкой!

Погода немного улучшилась, но вскоре опять надвинулся туман, сильно потеплело, пошел мокрый снег. На самолете стали появляться сосульки, а через некоторое время вся машина покрылась коркой льда. Несколько часов пришлось отдирать ее. Кропотливая работа! Наконец и с этим справились.

Пробуем взлететь, но не можем подняться. Насилу оторвались. Только проскочили через первый ропак, и самолет, потеряв скорость, снова сел. Как уцелела машина, удивительно…

Пришлось на руках вытаскивать ее из ропаков. Для облегчения самолета сняли аккумуляторы (они весят сорок-пятьдесят килограммов) и бросили их там.

Взлетели и на высоте пятидесяти метров, над торосами, стали пробиваться к Рудольфу.

Ну вот и все. Этим, можно сказать, закончилось мое первое арктическое испытание. Теперь я близко познакомился с торосами и стал понимать, каково сидеть среди них в ожидании летной погоды…»

• Предыдущая
• 40/46
• Следующая