Hollywood на Хане (СИ) - Рыбак Ян - Страница 6
- Предыдущая
- 6/38
- Следующая
Когда я поделился с Лёньчиком, дольше прочих не оставлявшим попыток усадить меня за письменный стол, своими сомнениями, он ответствовал мне с оттенком непоколебимого горского превосходства: «Яньчик, меня не может обидеть правда, и я уверен, что любой, кто понимает юмор и не чужд самоиронии, всегда будет относиться к твоей писанине с пониманием…» «Можешь пинать меня абсолютно безбоязненно…» — добавил он добродушно и снисходительно.
Ну что ж, Лёньчик, пришло время, и момент истины наступил: здесь и сейчас я расскажу всему альпинистскому сообществу, кто ты есть на самом деле, и да поможет тебе твоё чувство юмора!..
Шучу я, Лёньчик, шучу… Исписав три страницы, сломал я перо и сжевал предательскую бумагу, и не была написана повесть борьбы и побед наших, и пик Ленина, как Титаник по сей день продолжает погружаться в мраморные глубины невозвратного прошлого…
Первый выход
Можно я начну из середины? То есть не совсем уж из середины, но и не с самого начала. Обойдёмся на этот раз без традиционного «до-ре-ми» и попытаемся сбацать что-нибудь живое и весёленькое — эдакую «Мурку» от повествовательного жанра, — где нужно, заглядывая и в начало, но лишь где нужно и лишь тогда, когда само на язык запросится. Таким образом, мы обойдём молчанием и посольские мои мытарства в Алматы, и Каркару, в которой мало что изменилось с моего предыдущего наезда, и неизменно драматичный вертолётный десант на Северный Иныльчек.
Я начну горную часть своего повествования сдержанной сценой, кинематографически наглядной, — в духе и в струе нашей главной экспедиционной задачи:
Холодно, как в морге. Брезжит жидкое, зевотное утро, в палатке-столовой морозная тишина, на белеющей в полумраке тарелке — пластинки сыра, бурые шайбы колбасы, хлеб без счёта и наколотое ломиком маслице. Хмуро жуём — скорее впрок, чем по желанию, — затем, купаясь в пару, греем на огромной коллективной конфорке соответствующих объёмов чайник, пьём чай и заполняем термоса на выход.
Первый выход посвящен у нас съёмке, хотя, разумеется, он имеет и немалое акклиматизационное значение. В наших планах — подниматься в направлении первого лагеря, сколько сможем, снимая по дороге всё, что шевелится и просится в кадр. Для этого у наших операторов имеются две видеокамеры: не разбираясь в них технически, я назову их «Большая» и «Маленькая».
«Большой» управляет Валера: он рисует ею широкоформатные полотна в духе Бондарчука, а также прорисовывает многозначительные детали: зуб кошки, впивающийся в беззащитное тело льда, снежинку, тающую на пока ещё тёплой щеке альпиниста, его щурый бывалый глаз и потрескавшиеся от неуёмной страсти к горовосхождению губы… Валера — оператор статичный и вдумчивый. Александр же наш Коваль — подсматривает и подстерегает, вьётся вокруг и жалит осою, потому и камера дадена ему маленькая и лёгкая. Чудесно дополняют они друг друга, — Валерий и Александр.
После завтрака, завершив недолгие приготовления, мы с Лёшей выдвигаемся в сторону горы, сопровождаемые пристрастным оком видеокамеры.
Солнце зажгло вершину Хан-Тенгри, вспыхнула она во мраке утренней, согревающей душу папироской, и вот уже косые полосы света побежали по леднику, расчерченному ручьями-однодневками, словно ухоженный огород граблями. Стало тепло, и мы всё чаще останавливались, чтобы извлечь из-под ядовито-зелёных ред-фоксовских курточек очередные слои флиса и прочего, ставшего избыточным, текстиля. Я окончательно оттаял, под мышками побежали весенние ручьи, и я вспомнил, как вчера Лёша предлагал нам сходить в баню — «помыться на дорожку», — а я легкомысленно возразил ему: «Актёр должен быть красивым и элегантным, но хорошо пахнуть он не обязан…», имея в виду несовершенство сегодняшнего кинематографа в плане передачи запахов.
Вскоре Валера заприметил живописную ложбину между двумя внушительными ледовыми валами, похожими на арктические торосы, оплывшие к исходу полярного лета. Ложбина заканчивалась ледовой ступенькой, которая требовала от нас, альпинистов, некоторого действия, внушительно выглядящего на экране, но в действительности доступного любому человеку без ярко выраженных физических недостатков.
Опытным глазом изучив сцену, Валера упёр в лёд острые копытца своей треноги и водрузил на неё Большую Камеру. Саша маялся поодаль, ловя «общий план». Нас с Лёшей отогнали на исходную позицию, и я тщательно осмотрел себя на предмет расхристанности, расхлябанности, всяких шнурков, ремешков и хлястиков, поскольку знаю за собой эту неистребимую интеллигентскую безалаберность. За долгие полтора года службы требовательная к фасаду военнослужащего Советская Армия так и не смогла научить меня молодецкому ношению униформы, не говоря уже об эзотерическом обряде наматывания портянок…
— Мотор! — Валера даёт классическую операторскую отмашку, и я делаю свой первый шаг в Большой Кинематограф…
«Будь осторожен, тебя снимают» — твержу я себе — «смотри под ноги, но выпрями спину! Шагай решительно и твёрдо, но не споткнись! Смотри на мир с мягкой, спокойной, мужественной улыбкой…»
«Стоп!.. Плохо…» — говорит Валера — «вы должны идти медленнее, как можно медленнее… Медленно идти, медленно, с видимым усилием, преодолеть ледовую ступеньку…»
Дубль два. Иду медленно, как тяжелый водолаз по океанскому дну, зависаю над ступенькой почти как герой «Матрицы»… Никаких спецэффектов — натуральный продукт… Уф-ф… Удержался, прошёл, снято…
«Прекрасно! — Валера оживлён и заметно доволен результатом, — а теперь Лёша с Яном пройдутся ещё раз, а мы отснимем всё это с расстояния на длинном фокусе…»
Дубль три: ложбина, ступенька, удержался, прошёл, снято…
«Замечательно! А теперь мы снимем ваши лица крупным планом — сосредоточенность, напряжение, сознание возложенной миссии…»
Дубль четыре: ложбина, ступенька, напряжение, сосредоточенность, сознание…
«Отлично! Теперь нужно снять ноги крупным планом — шаги тяжелые, лёд хрустит, снег вминается!..»
Дубль пять: ложбина, ступенька, хрустим, вминаем, думаем разные слова…
«То, что надо! Осталось только…»
Дубль шесть: ложбина, ступенька, Валерина камера в нижней позиции у самой тропы, и если, проходя мимо, якобы случайно наступить на неё тяжелым пластиковым ботинком фирмы «Кофлак», мучительный процесс киносъёмки закончится сам собой…
Подойдя под ребро пика Чапаева, мы делаем небольшой привал: пьём чай из термоса и бегаем «за угол» морены, пометить накипевшим серые гранитные плиты, спаянные за ночь пузырчатым одноразовым льдом.
Затем мы готовимся к выходу на снежный склон. Валера с Сашей снимают, как мы с Лёшей надеваем кошки и прилаживаем разные неизвестные простому кинозрителю альпинистcкие фенечки.
Я окидываю взглядом снежный склон, стекающий к подножию пика Чапаева мягкими шелковыми складками, скольжу влево, к вершине. Прохудившееся одеяло облаков просвечивает то тут, то там — это солнце пытается нащупать брешь и прорваться в мир земных созданий, осветить и согреть колбу, в которой обитаем мы, дерзкие и непоседливые инфузории….
Я готов. Начинаю не спеша набирать высоту широким размашистым серпантином. Острое ощущение дежа вю пронзает меня в очередной раз — столь же острое, как и по прилёту в базовый лагерь, когда шагнув с вертолёта на бугристый лёд я словно отмотал ленту на четыре года назад. Я пристально вглядывался в Хан-Тенгри и тогда, и много раз позже, пытаясь отыскать в его лике следы перемен, подобные тем, которые годы оставляют в людских лицах, и иногда он действительно казался мне другим, хотя, вне всяких сомнений, за прошедшие четыре года изменился именно я — никак не он… Невозможно войти в ту же реку дважды, и невозможно дважды прийти к одной и той же горе. Он был по-прежнему могуч и прекрасен, но не вызывал во мне прежних эмоций: теперь это была просто огромная гора, на которой мне предстоит много и тяжело работать. Она не страшит меня, как страшила когда-то, поскольку я в точности знаю, что ожидает меня на каждом из её рёбер и на любом из её склонов, я помню её характер, причуды и норов, но зато она и не влечет меня, как прежде. Я знаю, что сделаю всё от меня зависящее, чтобы взойти на её вершину, но не слишком огорчусь, если мне это не удастся. Меня интересуют люди, увлекает водоворот базового лагеря, занимает процесс создания фильма, а вершина… в ней не скрывается более тот непреодолимый магнит, который властвовал когда-то над моими мыслями и управлял моими поступками. Мы, я и Хан-Тенгри, смотрим друг на друга со спокойной прохладцей. Я не жду от него ничего хорошего и не рвусь к его вершине, но намерен извлечь из этой экспедиции максимум для себя полезного.
- Предыдущая
- 6/38
- Следующая
