Hollywood на Хане (СИ) - Рыбак Ян - Страница 26

• Предыдущая
• 26/38
• Следующая

«Пещерный город» встретил нас хмуро: все норы забиты под завязку. На седловине скопилось много народу, и переходя от пещеры к пещере мы везде получаем от ворот поворот.

«Тут, наверняка, должны быть прошлогодние пещеры, или же новые, которые занесло снегом, пока народ был внизу» — убеждённо предполагает Саша Коваль, и мы разбредаемся по склону, чтобы зондировать снег лыжными палками. Мы зондируем его над теми местами, где навалены небольшие комковатые сугробы: след проделанной пещерокопателями работы. Нащупав нечто перспективное, мы с Валерой раскапываем вход. Удар лопатой — и снег проваливается внутрь, открывая узкий лаз. Валера ныряет в темноту и спустя минуту выползает обратно, припорошенный снегом, как пончик — сахарной пудрой. Отряхивается, с сомнением качает головой. По обыкновению мягко, слегка грассируя, произносит:

— Не нравится мне… Места мало, низкая она какая-то — спину не разогнёшь… Мы там замучаемся…

— Будем дальше искать?..

— Стоит поискать.

Какое-то время мы продолжаем зондировать снег палками и ледорубами, но, в конце концов, возвращаемся к откопанной нами норе.

— Давай, я поснимаю, как ты будешь раскапывать вход — предлагает Валера.

— Давай… — соглашаюсь я, на этот раз жалея, что не выучился на оператора…

Непривычная высота гирями повисает на руках, и каждый раз, когда я разгибаю спину, чтобы откинуть снег, в глазах приплясывают алые змейки… Снежная лопата весит тонну, и после двух совков снега, молодецким замахом отправленных в отвал, я подолгу восстанавливаю дыхание.

Наконец, Валера насытился и убрал камеру в чехол.

— Давай я помашу…

— Помаши…

Валера машет, и я с восторженной завистью наблюдаю, как легко он это делает…

Пещера, в которую мы вселились, более всего напоминала погребальную камеру фараона, но была не в пример холоднее и предназначалась капризным живым людям. То, что в ней невозможно было выпрямиться во весь рост — полбеды, в конце концов, нам в ней не танцульки устраивать, ужасно было другое: на снежных нарах, вырубленных в её стенах, невозможно было сидеть, не склонив голову вперёд или набок. Это особенно мучительно, когда ты устал и страдаешь от недостатка кислорода. Процесс питания и, тем более, питья превращается в этих условиях в изощрённую пытку. Попробуйте склонить голову на плечо и выпить кружку горячего чая, и вы поймёте, о чём я говорю… Кроме того, сидя в такой норе, ты чувствуешь себя погребённым заживо, и хотя никто из нас не страдал клаустрофобией, всё это было довольно утомительно и действовало на психику раздражающим образом.

За ужином обсудили планы на завтра, при этом выяснилось, что на вершину рвусь я один: Лёша плохо себя чувствует, а Валера с Сашей дают понять, что предпочли бы заняться съёмками на седловине, хотя не возражают и против попытки восхождения. В итоге, Лёша высказывается в пользу нашего — моего и обоих операторов — восхождения, и мы тут же начинаем обсуждать время утреннего выхода. Бурное обсуждение быстро заводит нас в очередной тупик. Валера с Сашей чувствуют себя хорошо и уверены в своём темпе, а потому они хотят выйти часов в шесть-семь утра, я же не уверен абсолютно ни в чем, кроме одного: я буду медленнее их обоих, а потому настаиваю на раннем выходе — желательно в четыре, но никак не позже пяти.

— Ян, нам нет смысла выходить в четыре: будет холодно, снимать в темноте мы всё равно не сможем, да и, вообще, — на этих высотах мы с Сашей не в состоянии тебя ждать — это просто тяжело физически…

— Но вам ведь всё равно придётся меня ждать, — иначе, кого вы будете снимать на подъёме?.. А на вершине?

— Не знаю… Будем снимать тех, с кем пересечемся… Не обязательно снимать именно тебя…

— Это значит, я должен буду идти на вершину один?..

— Не знаю… А как ты сам это видишь?.. Мы несём аппаратуру, мы должны снимать… мы всё равно не сможем идти в твоём темпе…

Мы продолжаем какое-то время толочь воду в ступе, гася искры раздражения и взглядами апеллируя к Лёше, но чем он может нам помочь?..

Мы молчим. С оплывших за время ужина выступов потолка, с зарождающихся ледяных сталактитов, капает вода, капли стучат по капюшону куртки, отдаются в мозгу, мешают сосредоточиться. Шея затекла, поскольку уже целую вечность я сижу, склонив голову на бок, как удивлённая дворняга… Надо что-то решать, но голова — чугунная, и мыслительный процесс напоминает скорее броуновское движение, чем поступательное…

Наконец, я принимаю решение, право на которое никто не может оспорить:

— Если завтра будет погода, я выйду в четыре, а вы — когда захотите. В семь, так в семь. Если всё пойдёт нормально, где-то в районе вершины вы меня догоните, а если вы меня догоните намного раньше, то это значит, что мне там всё равно нечего делать, — я поверну вниз.

Я хотел спросить их, смогут ли они пойти вместе со мной до вершины и вниз, если догонят меня в разумные сроки, но после предыдущего разговора не повернулся язык…

— Если мы догоним тебя в районе вершины, мы подождём тебя и пойдём вниз вместе.

Я молча кивнул головой.

В два тридцать прозудел будильник, и то зыбкое нечто, в котором я пребывал, — обрывки снов, затекшая рука, соскальзывающий под уклон каремат, храп соседей — окончательно кристаллизовалось в леденящую реальность, в которой дыхание повисало в воздухе серебряной пылью, и в которой мне предстояло быть сильным, выносливым и принимать безошибочные решения.

На четвереньках, зарываясь по локти в рыхлый снег, выползаю из пещеры. Снежная пыль стекает в зазоры и прорехи одежды — молча матерюсь, стиснув зубы и задерживая дыхание. Выпрямляюсь, стою, пошатываюсь, смотрю на звёзды… Звёзды, звёздочки, звездулечки… — можно выходить…

Соскользнув обратно в пещеру, готовлю себе овсянку, строгаю в неё брусок сыра, крошу сухарь. Кто-то похрапывает, кто-то ворочается, кто-то голосом, похожим на безнадёжно треснувшее зеркало, спрашивает у меня погоду, затем — время…

Заливаю термос, одеваюсь, ещё раз проверяю собранный с вечера рюкзак и выползаю во мглу, в которой нет более звёзд, и загуливает, разминается, низенький ветерок — гонит взашей сонную позёмку.

Погода портится… Где кошки — вчера воткнул слева… Унесло?.. Кошки не может унести… кошки не может унести… кошки не мо… Справа! Ну да — справа… Чертовы ремешки… Снять перчатку… Чертовы ре… Блядь — соскочила!.. ещё раз… ещё раз… Теперь вторую…

На гребне метёт сильнее, но тропа хорошо видна, и не слишком холодно. Не помню, сколько времени я шёл, — возможно, около часа, а может быть всего полчаса, но шлось через силу: то ли недостаточная акклиматизация сказывалась, то ли «мотор» ещё не разогрет, то ли и то, и другое…

Когда я добрался до первых скал, уже вовсю мело. Присел, прислонился к скале.

Надо подумать… будем думать… думаем… Погода — дрянь, — это только начало… Идти можно — да, пока можно, но дальше что… В каком смысле «дальше»?.. Стоп… Думаем… В ТАКУЮ погоду ТАКИЕ как ты не начинают… История повторяется… Надо идти…

Иду ещё пятьдесят метров. Или сто… Или двести… Нахожу затишное место у очередных скальных выходов, сажусь, упираюсь лучом фонарика в снег меж пластиковых ботинок, думаю… Вот оно главное: В ТАКУЮ ПОГОДУ РЕБЯТА НЕ ВЫЙДУТ… Надо поворачивать…

Гора нависает надо мной — безликая, чёрная, я чувствую её враждебное присутствие, вижу стекающие во мраке ручьи холодного порошка, обрывки верёвок, шевелящиеся на ветру, как сухие патлы, — ночная мертвецкая… — я не хочу идти сквозь всё это, для чего мне это нужно?..

Ребята выйдут… ребята выйдут, потому что вышел я… Ещё хуже… Надо возвращаться…

Отрываюсь от скалы, бреду вниз по гребню. Прохожу пятьдесят метров. Или сто… Или двести… Зло выругавшись, выругав себя, поворачиваю и возвращаюсь к скалам: под скалой нет ветра, а минут через сорок начнёт светать… Сижу полчаса. Или двадцать минут… Или десять… Тупо наблюдаю, как на глазах заметает мои же собственные следы… Нет… к черту… хватить дурить… Встаю, бреду, посыпаемый колючими иглами, скатываюсь к пещере, спуская по склону волны сухого снега, вваливаюсь… Никто не спит…

• Предыдущая
• 26/38
• Следующая