Hollywood на Хане (СИ) - Рыбак Ян - Страница 13

• Предыдущая
• 13/38
• Следующая

Ах, девушки… Так уходят из вашей жизни французские бэйсеры, а вы остаётесь на всю жизнь ИХ девушками — девушками французских бэйсеров. И кто бы ни был у вас потом в вашей долгой и, я надеюсь, счастливой жизни, как бы тонок и умён он не оказался, как бы ни был вам предан и каким бы любящим другом или мужем вам не стал, вы всю жизнь будете бессознательно искать в нём французского бэйсера и раздражаться и нервничать, не находя… Вы будете судить его своим взбалмошным женским судом, и все перечисленные замечательные качества этого вашего спутника будут свидетельствовать против него самого именно потому, что в большинстве своём не являются качествами французских бэйсеров. Это неправильно и несправедливо по нашему человеческому милосердному разумению, но мучительно прекрасно в глазах того, кто понимает природу вообще и человека в частности, силу и целесообразность её, природы, законов.

Сегодня у нас торжественный день, и были бы у нас пионерские галстуки, — надели бы мы их непременно, перед тем, как выстроиться в праздничную линейку на посадочной площадке. Кончилось наше беспризорное кинематографическое детство, кончилась юная вольница — ходи куда глаза глядят, снимай чего хочешь, — сегодня прилетает к нам Георгий (Гоша) Молодцов — режиссёр не токмо фильма нашего, но и самой жизни: скажет полезайте на убийственно крутой гребень, и полезем мы на него, как миленькие, скажет ложитесь под лавину — и поляжем мы, как один, во славу документального кинематографа…

Явится он к нам не Айболитом, доктором добрым и милосердным, но твёрдой долгожданною рукой, ежовой рукавицей, десницей не карающей, но направляющей, и прекратятся разброд и шатания, а творческая энергия наша устремится в единое русло — арык, по-местному…

В первые дни — в Каркаре и по прилёту в базовый лагерь, — мы не знали, что и как нам снимать, а главная идея фильма была зыбка и расплывчата, как сон морфиниста: что-то о том, что «все мы вместе, хоть и в розницу…» и «все мы дружно, несмотря на…», и что-то о том, что «Она — одна на всех у нас» и мы, соответственно, — «все на Неё одну…», подразумевая под «ней», конечно же, Гору.

Мы не знали, должны ли мы с Алексеем Рюминым играть людей бодрых и нацеленных на вершину или наоборот — несчастных, разбитых горной болезнью и измученных тошнотой и головными болями. Ходить ли нам прямо, грудь колесом, или пошатываясь и спотыкаясь, наворачивать ли нам полные тарелки разносолов в палатке-столовой, или закатывая глаза ронять на язык горсти разноцветных таблеток.

Не ясно было также, как интервьюировать многочисленных иностранцев — весь этот пёстрый базлаговский зоопарк. С чем подходить, какие вопросы задавать? Надо ли нам сразу начинать с самого интимного: «зачем вы ходите в горы?», или, быть может, сперва поговорить о личной жизни спортсмена? С какими оценками он окончил школу, какие пирожки печет его бабушка, поговорить о его сексуальной ориентации, в конце концов, и только тогда переходить к самому интимному?..

А может, говорить нужно о всепобеждающей дружбе народов, о политических противоречиях, которые отступают на задний план, заслонённые умиротворяющими душу горными громадами? Да! Именно так!.. Пусть каждый из них подробно расскажет, почему он любит все прочие нации и народности, и как именно он их любит, — похоже, именно это имел в виду режиссёр Гоша Молодцов, инструктируя нас в Москве в Кафе Хаузе на Цветном Бульваре…

Всё туманно, расплывчато, лишено направляющего стержня…

Не всё просто и у операторов: снимать ли крупные планы или мелкие, с треноги или с руки, с верхних ли точек, демонстрируя тем самым, как мал и уязвим бывает и самый сильный человек в сравнении с Горой, или с нижних — героизируя и возвеличивая восходителя?

Саша Коваль, опьянённый неподотчётностью, предлагает снять лёгкую эротическую сцену, — «по-быренькому», на свой страх и риск — порулить, пока Гоша не нагрянул.

— Палатка, бретелька, полная молодая грудь — небрежно, случайно, томно… Три пятые… И половина соска…

— Саша, это всего лишь третий день экспедиции!..

— Разве во мне дело?.. Без этого ни один фильм сегодня не обходится!.. Знаете, что ждёт нас без обнажённой женской натуры? Пустые залы, заплёванные проходы — полный провал в прокате…

Бурное обсуждение кандидатур, бесплодные попытки назначить соблазнителя…

Первые пару дней мы слоняемся по лагерю, присматриваясь к контингенту и прикармливая потенциальных актёров и актрис. Когда они начинают брать корм с руки, мы начинаем приучать их к мысли, что скоро приедет Гоша, Георгий Молодцов, и тогда-а-а… Будьте готовы!..

И вот теперь — «всегда готовы!..» — мы вихрем слетаем вниз с первого лагеря на встречу со своим художественным долгожданным руководителем…

Мы успели на завтрак точнёхонько к третьему удару сигнального колокола.

Волнение от близящейся встречи с родимым режиссером самым незначительным образом отразилось на моём аппетите, и я азартно уплетаю красавицу глазунью: выпиваю густое тягучее солнце и хрущу пузырчатой корочкой. Утолив скорее не голод, но тягу к прекрасному, перехожу к вещам более прозаическим: сыру, колбасе и хлебу, и запиваю всё это пятью чашками чая.

Непонятно по каким, но вероятнее всего эстетическим соображениям наша столовая оснащена крохотными чашечками, пригодными лишь для японских чайных церемоний: для чинных посиделок на тростниковых циновках, для чутких лапок гейш. Пополнять же из таких чашечек запасы жидкости в организме после возвращения с иссушающих тело высот, — всё равно, что наполнять радиатор «камаза» с помощью напёрстка…

Примерно на пятой чашке я замер, вытянув шею: вдалеке послышался характерный рокот низко летящего вертолёта, и все посетители столовой высыпали наружу — одни в надежде на скорое возвращение на Большую Землю, другие просто из любопытства увидеть чистеньких, не поношенных новоприбывших.

Игнорируя все эти ожидания — и весомые, и легкомысленные, — серебристая искра облетела ледник по дальней стороне, не приближаясь к базовому лагерю. Она проплыла на фоне пика Чапаева, натужно набирая высоту, пролетела над ледовыми сбросами чуть ниже седловины, затем развернулась и пролетела ещё раз.

Ищет погибшего поляка…

Где-то там, среди ледового хаоса Северной Стены, в сияющей нарядными голубыми сосульками трещине или под метровым пуховым одеялом снега, лежит крохотное стеклянное тело человека, совершившего на спуске с вершинной башни одну единственную ошибку, суть которой так и останется для всех нас загадкой.

Вопреки тому, что думают о горах очень многие, вопреки известной сентенции всеми любимого поэта и смутителя душ, в горах «гибнут зря» куда чаще, чем в каком бы то ни было другом месте. Смерть в горах, если только она не связана со спасением другой жизни, столь же бессмысленна, как и смерть под колёсами машины, а смерть самого поэта от водки, на мой взгляд, была на порядки осмысленнее такой вот случайной смерти, поскольку являлась логическим завершением некоего жизненного процесса, — последней станцией точно отмеренного пути.

Не задержавшись нигде и, следовательно, ничего не обнаружив, вертолёт перевалил через седловину и ушёл на южную сторону, оставив нас наедине с поляком, который сидел где-то там в своей трещине высоко над нами — днём и ночью, день за днём, всё то время, пока мы ели, пили, смеялись, болтали, любили или сквернословили.

Все молча разбредаются по палаткам — к своим делам и заботам. Купол обыденной суеты — это всё, что прикрывает базовый лагерь от бесстыжего глаза смерти, от её очевидного присутствия в этом месте. Инородным телом, тёплой линзой залегает он, этот лагерь, между бирюзовыми толщами льда и фиолетовым пластом стратосферы — хрупкий инопланетный форпост…

В лагере царит атмосфера прощания, как это обычно бывает перед прибытием вертолёта.

Володя Заболоцкий повредил ногу на самом подходе к базовому лагерю и теперь, готовясь к отлёту, делит с нами плоскую бутылочку Red Lable, которая, как ничто другое, цементирует будущие добрые воспоминания друг о друге. Не скажу, что он не был огорчен случившимся, но воспринимал слом своих планов, как человек, для которого горы — естественная среда обитания, а периодические травмы — неизбежное следствие обитания в этой среде… Пригубив лёгким гусарским движением и артистично отставив в левой руке красную крышечку от термоса, указательным пальцем правой он прогуливает нас по пройденным им маршрутам. Он ведёт нас по Северному Иныльчеку, как хозяйка проводит по дому новоприбывших гостей: почти искренно сетуя на то, что время идёт, и силы уже не те — стареют и люди, и вещи, — и покосился старый шкаф, а в углу под потолком завелась паутина, и предатель паркет, свидетель и соучастник головокружительных вальсов и стремительных мазурок её молодости, скрипит и топорщится…

• Предыдущая
• 13/38
• Следующая