ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы - Александров Кирилл Михайлович - Страница 24

В засыпанных подвалах здания были откопаны склады одежды расстрелянных. Одежду эту разложили для обозрения на огромном дворе бывшей территории [отдела] НКВД, и какие же душераздирающие сцены происходили здесь! В первый же день на место раскопок сбежался весь город. Жены опознавали одежду мужей, дети — родителей, родители — детей. Самым страшным из всех был, кажется, момент, когда пожилая женщина, смотревшая на все с безразличным любопытством, вдруг увидела окровавленное платье своей дочери, которую она считала живой. Ее дочь была арестована незадолго до начала войны и, по официальным данным, якобы отправлена в Москву в качестве свидетельницы по какому-то делу местной молодежи. Матери и в голову не приходило, что дочь ее давным-давно расстреляна в самом Полоцке.

Братские могилы около Улы были указаны немцам местными крестьянами. История этих могил следующая. Летом 1941 года большевики гнали этапом из Прибалтики колонну арестованных приблизительно в 3 тыс. человек. Это был цвет интеллигенции Эстонии, Латвии и Литвы: врачи, адвокаты, профессора, журналисты и т. п. По большей части, все люди средних лет, пожилые или даже старые. Известия о начале войны и стремительном немецком наступлении застали колонну на этапе. Согласно предписанию свыше, все три тысячи были сейчас же перебиты конвоем прямо на походе — в них стреляли, забрасывали их ручными гранатами, кололи штыками[116]. Несколько человек из местного населения, проявивших слишком большое любопытство к происходящему, были тоже убиты конвоем и похоронены вместе с балтийской интеллигенцией. Время трагедии, способ убийства, социальная и национальная принадлежность не вызывали никаких сомнений. Раскопки целиком подтвердили рассказы местных крестьян. При всех убитых сохранились в малоповрежденном виде их документы.

Весна и лето 1943 года начались для нас очень неудачно. Неудачи вообще стали как бы знамением этого времени. Сначала «после непродолжительной, но тяжкой болезни» скончался семидесяти семи лет от роду о. Иоанн, духовный руководитель и вдохновитель нашей группы. Он захворал классической смертной болезнью старости, крупозным воспалением легких, и, желая обязательно умереть на посту, продолжал служить в церкви с температурой в 40 градусов. Через сутки или несколько больше после того, как он лег, его не стало.

На похороны о. Иоанна из деревни и города собралась масса народа, что не только большой собор, но и весь монастырский двор не могли вместить всех. Это было всеобщее горе православного и национально настроенного Полоцка: тысячи людей заливались слезами, подхватывая проникновенные погребальные песнопения. Похоронили старенького священника около алтаря большого монастырского собора, только что отремонтированного его же собственными трудами и заботами.

Второй по значению для нас тяжелый удар последовал вскоре вслед за первым: нашего друга-полковника, фельдкоменданта, отозвали в Берлин. Пришло, очевидно, время рассчитаться ему за свою отсталость от национал-социалистического века. Ортскомендант был заменен еще раньше того, но это для нас не было сколько-нибудь существенно. В городе оказалось новое начальство, может быть, только для того и присланное, чтобы прекратить «попущения» старых, слишком либеральных, с национал-социалистической точки зрения, властей. Это сознание вселяло в нас всех кроме грусти еще и большую тревогу.

Приближающийся фронт делал жизнь также все менее и менее уютной. Слабые стекла в окнах, дверцы буфетов и посуда на столе круглые сутки позвякивали от отдаленной артиллерийской стрельбы. А стрельба не смолкала ни днем, ни ночью. Воздушные бомбардировки города повторялись все чаще и чаще и наконец стали почти ежедневными. В ночь с 31 мая на 1 июня 1943 г. город подвергся почему-то особенно сильной, прямо чудовищной, бомбардировке советской авиации. Все этого давно ждали, ибо сведения о беспощадных бомбардировках с воздуха Смоленска, Витебска и Минска уже дошли до Полоцка. Ясно было, что очередь за нами. Так и случилось.

На маленький, уже и так очень сильно разрушенный пожарами городок в одну ночь было сброшено свыше 1200 бомб крупного и самого крупного калибра. Сохранившаяся лучше других задвинская часть Полоцка горела, как куча сухих веток. Масса ни в чем не повинных русских людей опять осталась без крова и имущества[117]. Многие огороды пришлось после бомбежки перекапывать и сажать заново. Однако, как это ни странно может на первый взгляд показаться, человеческих жертв было относительно мало — 73 человека из числа гражданского населения и 5 или 6 немцев. К этому времени мы были уже достаточно хорошо натренированы быстро скрываться в убежища или покидать город при первых звуках воздушной тревоги.

Деморализующее действие Сталинградского поражения, приближающегося фронта и бомбежек с воздуха явно сказывалось не только на русских, но и на немцах. У гордых и самовлюбленных завоевателей появилась нотка замешательства и тревоги. Население стремилось покинуть город; особенно сильна была тяга в Западную Белоруссию и прибалтийские страны.

Как раз в этот момент свалилось новое величайшее бедствие — принудительная вербовка на работу в Германию. По сравнению со многими другими областями оккупированной территории, до Полоцка это мероприятие докатилось удивительно поздно[118]. И протекало оно беспорядочно, вяло и, я бы сказал, с немецкой точки зрения, весьма неудовлетворительно. Никаких вопиющих безобразий в самой технике проведения этого гнусного дела у нас не было: людей не хватали на улице или в общественных местах, не забирали «в чем есть», как это, говорят, имело место в Киеве и других городах с немецким гражданским управлением. Даже наоборот — внешне все происходило довольно прилично, как бы законным путем: заранее развешенные объявления, расписание явки на сборные пункты, митинг перед отъездом и т. п. Но были допущены многие вопиющие несправедливости, если в таком деле вообще можно говорить о какой-либо справедливости.

Так, например, родственников полиции и «секретных» осведомителей Гестапо (в провинциальном городке это отнюдь не секрет) не брали; немецких любовниц и добровольных проституток — тоже. За цинично таксированную взятку в 20 рублей золотом немецкий военный врач высокого ранга освобождал «по болезни» вообще кого угодно. Этим многие, конечно, сейчас же воспользовались. Молодежь из дальних деревень по дорогам следования в город на вербовочный пункт перенимали партизаны. Зуев, в районе влияния которого партизаны были бессильны, сам отказался наотрез отпускать кого-либо из молодежи на работу в Германию, во-первых, потому что тогда «будет некому драться с партизанами», во-вторых, потому что его деревни «нисколько не хуже полиции». Немцам было очень трудно со всеми справляться. Мало рабочей силы получили они из Полоцка и Полоцкого района летом 1943 года в порядке мобилизации, много меньше, чем уехало летом 1942 года добровольно.

Толку для немцев из мобилизации не вышло почти никакого, а шум, неприятности и политические осложнения получились большие[119]. Недаром мы так настойчиво пытались отговорить нового фельдкоменданта отказаться в виде исключения вообще от всякой вербовки в Полоцком районе.

На этот же несчастный период лета 1943 года приходится новая, весьма странная немецкая попытка белорусизации города Полоцка. После «артиллерийской подготовки», выражавшейся в неоднократном вызове ряда общественных деятелей города в Гестапо на предмет внушения им идей белорусского (читай — антирусского) национализма, в Полоцк прибыли из Минска агитаторы, представители якобы недавно образованного белорусского правительства (Рады)[120]. Эти последние держались до последней степени глупо и бестактно. Большинство населения не понимало их нарочитого, искусственного, псевдо-белорусского языка, каким никто и никогда не говорил в Полоцке. А они сами делали вид, что не понимают по-русски. Получилось Бог знает что. Ни один деловой разговор, ни одна запроектированная немцами встреча при таких условиях не могла фактически состояться. На «белорусский» митинг, неоднократно объявлявшийся посредством разъездного громкоговорителя немецкой пропаганды, никто не пришел. Во время официального визита в горуправу минских гостей с их провинциальным шовинизмом подняли на смех и уличили в полном незнании истории края. На этом белорусизация у нас и закончилась. Люди уехали обратно в Минск, если действительно приезжали из Минска, а не из Берлина.