Обрывистые берега - Лазутин Иван Георгиевич - Страница 15

• Предыдущая
• 15/103
• Следующая

Оксана подняла на Яновского свои большие выразительные глаза, в которых трепетал дразнящий вызов, и, видя смущение гостя, сказала:

— Если вы в самом деле хотите разделить с нами компанию вечерней прогулки на родник, то положитесь на Машеньку. Она это сделает. С ней не бывает скучно.

— Я… тоже хочу вместе с вами умыться родниковой водой, чтобы хоть капельку походить на вас, — польстил Оксане Яновский.

Обедали в саду, под шатром огромной ели, за большим круглым столом, посреди которого попыхивал паром медный тульский самовар с множеством медалей на его сверкающих округлостях.

На десерт был подан торт, привезенный Яновским. Машеньке торт так понравился, что она съела два больших куска и готова была есть еще, но ее пристыдила воронежская бабушка.

— Машенька, нехорошо!.. Ты не одна за столом… Да и побереги свой животик. А то лопнешь.

Машенька недовольно нахмурилась и вылезла из-за стола. Когда проходила мимо Яновского, он задержал ее. наклонился к ее уху и заговорщицки шепнул:

— Вечером, когда пойдем на родник, мы там найдем на тропинке шоколадку.

Машенька обрадованно закивала головой и, увидев бабочку, побежала за ней.

Перед тем как выйти из-за стола, Гордей Каллистратович серьезно посмотрел на сестру, на Яновского и перевел взгляд на дочь.

— Объявляю программу второй половины дня. — Для значительности помолчал и с той же непререкаемой серьезностью хозяина продолжал, глядя на дочь: — Оксана Гордеевна, у нас сегодня гости. Они еще не видели знаменитого аксаковского музея! Даю вам на этот экскурс три часа: с пятнадцати тридцати до восемнадцати тридцати. В девятнадцать ноль-ноль — легкий ужин. В двадцать ноль-ноль, — Гордей Каллистратович перевел взгляд с дочери на Яновского, — Подсолнушек в сопровождении тетушки Оксаны и Альберта Валентиновича совершает свою ритуальную прогулку к роднику. Вам тоже, Альберт Валентинович, советую последовать примеру нашего Подсолнушка. А после программы "Время" смотрим французский детектив. После кино получасовая прогулка, и в двадцать три ноль-ноль — отбой. — Гордей Каллистратович обвел всех сидевших за столом наигранно суровым взглядом и непререкаемым тоном изрек: — Надеюсь, программа всем ясна?

— Ясна! — с готовностью ответил Яновский. — Принимаем!..

— Ты диктатор, папа! — капризно замахала руками Оксана.

— А кто будет мыть посуду? — гулко вздохнула Надежда Николаевна. — Все я да я…

— Наденька! — со страдальческим видом приложил к груди руки Гордей Каллистратович. — А я-то на что?.. Помогу.

Вторая половина дня и вечер прошли по расписанию, намеченному Гордеем Каллистратовичем.

После вечерней прогулки Яновскому была отведена комната на втором этаже, над комнатой Оксаны. Окно его комнаты выходило на цветник. Взволнованный впечатлениями дня, Яновский долго не мог заснуть. Через раскрытое окно слышались приглушенные расстоянием звуки проходящих мимо Абрамцева тяжело груженных товарных поездов, со стороны деревни Глебово и с подсобного хозяйства дома отдыха время от времени доносился собачий лай. И… вдруг, разрезав вязкую тишину сада, защелкал соловей… Казалось, что он примостился где-то метрах в десяти от веранды и разливал по саду свои многоколенные рулады.

В памяти Яновского прожитый день проплывал в зримых подробностях. Насмешила Машенька… Она умывалась из родника так старательно и так долго, а потом так пристально рассматривала в зеркальце свое личико, что Яновскому стало жалко это доверчивое крохотное создание, которому так хотелось быть красивой. Девочка заметно огорчалась, когда убеждалась, что и на этот раз с ее щек и с носа не соскочило ни одной веснушки.

Когда с наполненными до краев бидончиками поднимались от родника, Оксана, увлеченная рассказом о том, какими красивыми бывают в Ленинграде белые ночи, нечаянно оступилась, вскрикнула, глухо простонала и дальше идти не могла. Оставив бидончики у родника, Яновский наказал Машеньке, чтобы она их немного покараулила, а сам, легко подняв Оксану на руки, понес ее к ближней просеке, где бережно посадил на пенек, потом спустился к роднику за Машенькой и за бидончиками. Присев на корточки, он долго и старательно массировал ногу Оксаны. Причем массировал с таким видом, словно он был специалист по массажу.

— Кажется, уже не болит, — расслабленно и тихо сказала Оксана, тронутая заботой Яновского. — Пожалуй, теперь могу идти сама.

И они пошли. Оксана слегка припадала на левую ногу. Первой шла по узенькой натоптанной дорожке Маша, за ней — Оксана. Замыкал цепочку Яновский, неся в руках два эмалированных бидона.

До самой калитки дачи, на ходу переговариваясь с Оксаной, Яновский искоса пожирал ее глазами, а сам думал: "Что?.. Что нужно сделать, чтобы встреча эта не была первой и последней? Какие особенные, неотразимые слова я должен сказать ей при следующей встрече, чтобы они не были банальными и не оставались без ответа?.."

…И эти слова нашлись во время вечерней прогулки. О подвернутой ноге Оксана забыла. Но не забыл Яновский. На его вопрос: "Как нога?" — она ответила с приглушенным вздохом:

— Вроде бы ничего, но все-таки немного побаливает. Боюсь, что на французской выставке из-за ноги побывать не придется. Всю ночь за билетом выстоять не смогу. Так жаль…

"Она первой бросила якорек в бухту наших будущих встреч, — обрадованно подумал Яновский. Лежа с закрытыми глазами, сам себе улыбался. — Умница!.. А я-то, дубина, потел, напрягал мозги, искал повода для встречи, а она вроде бы шутя взяла и бросила мне, как утопающему паникеру, веревку и вытащила на берег. Но и я не растерялся. Так же изъявил огромное желание посетить французскую выставку. И как ловко наврал, что в музее Изобразительных искусств у меня есть хороший знакомый искусствовед и он легко может достать билеты. И она тоже — тактик. Сразу же ухватилась за эти мои связи". Мысль работала четко. Яновский уже подбирал слова, с которыми он завтра же обратится к жене, чтобы Валерий пожертвовал ночь и постоял за билетами на выставку французских художников. Все-таки дочку научного руководителя нужно уважать…

В ушах его звенел смех Оксаны и ее слова, в которых, как ему показалось, был вложен особый смысл. Слова эти были не просто брошены на ветер: "Альберт Валентинович!.. Что же вы стоите?.. Умывайтесь!.. Будете еще красивей!.. Хотя это уже почти невозможно. Всему есть своя мера!.."

Убаюканный дыханием теплой ночи, затопленной руладами неумолкающего соловья, Яновский не заметил, как уснул.

Жизнь Яновского сложилась как-то так, что, несмотря на свою молодость, ему посчастливилось общаться с людьми высокого положения. Но эти "авторитеты" в основном были представителями науки. Людей военных он считал особой кастой, непонятной ему, не служившему в армии. И каким-то особенным, высшим кланом в людской иерархии он считал генералов, которых видел в кинофильмах, в спектаклях, где их действия были, как правило, решающими, где их воля всегда была диктующей, их гнев — опальным для тех, на кого он обрушивался.

Правда, раза два или три за годы жизни в Москве Яновский видел генералов в метро и однажды в автобусе, — как на грех, в час пик. А однажды видел уже далеко не молодого генерала в очереди в Елисеевском магазине, в отделе вин. Какими-то "негенеральскими", невсамделишными они показались ему в круговерти метровских посадок и в толчее магазинной очереди, даже как бы затюканными, вроде бы в чем-то виноватыми перед окружающими. Всем своим видом они выражали усталость и страдание, смешавшись с людской пестротой простонародья.

И вот ему предстояла встреча с генералом, о котором профессор Верхоянский говорил как о человеке высокой культуры и занимающем ответственный пост в Министерстве внутренних дел. Волновало Яновского еще и то, что, по заверению профессора, этот генерал сможет дать новый ориентир в работе над диссертацией.

Не без волнения Яновский поднимался по широкой лестнице на третий этаж четырехэтажного здания, которое знает почти каждый москвич, как знает и тот серый дом с гранитным цоколем, что стоит за спиной памятника Феликсу Дзержинскому.

• Предыдущая
• 15/103
• Следующая