За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/104
• Следующая

— Разрешите вопрос, друже Богдан…

— Говори, — насторожился сотник, полагая, что хлопец будет спрашивать о старшине Сидоренко.

Но Тарас понимал, что ему нельзя проявлять повышенный интерес к такому же, как и он, совету. Да и интересовало его в этот момент другое — причина, побудившая Богдана покинуть сотню и отправиться в рискованную поездку.

— Кем вам приходится Оля? Жена?

Богдан выпил самогонки, вытер рукой губы.

— Сестра… В Германию хотели угнать. Пряталась… Вот я и решил ее взять к себе, медсестрой будет. У матери двое осталось. Маленькие. И черт меня дернул ехать поездом. Спешил. Сотню бросил. За это по головке не гладят…

— У кого же вы Олю оставили? Родственники?

— Нет, наши люди, волыняки, — с оттенком гордости сказал Богдан. — То последнее волынское село, а здесь уже Галичина. Тут когда–то русско–австрийская граница проходила.

Сотенный помолчал и добавил убежденно, самодовольно:

— Волыняки люди хорошие, не то что галичане.

Такой примитивный местный патриотизм удивил Тараса.

— А разве не все равно?

— Ого! Вредный, подлый народ. Наши волыняки люди простые, откровенные, — что на сердце, то и на языке, а галичанин тебе никогда правду не скажет — в глаза одно, за глаза — другое. Я их знаю…

Тарас с сомнением качнул головой.

— Как же так? Такие же украинцы…

— Говорю тебе — тут русская и австрийская граница проходила. Они и говорят немного иначе, и вера у них другая: мы — православные, они — греко–католики. В первую мировую они воевали за цисаря Франца–Иосифа, а наши — за царя–батюшку.

Богдан вдруг хитро прищурился, посмотрел на Тараса. По тому, как блестели глаза сотенного и подрагивали в сдерживаемой улыбке губы, можно было догадаться, что он хочет сказать что–то особенное, открыть какой–то свой секрет, но не знает, стоит ли это делать. Не выдержал, сказал:

— А ты знаешь, что я два раза Волгу переплывал? На пароходе. Совсем маленький был, а помню… Мы ведь беженцами тогда были, жили в Самарской губернии. Отец воевал, до унтера дослужился. Георгиевский крест получил. Вот как!

Это было забавно — сотенный УПА хвастался тем, что его отец бывший русский солдат, георгиевский кавалер… Новые детали биографии. Тарас решил поиграть на самолюбии Богдана и выведать у него больше.

— Ну, что царь–батюшка, георгиевский крест… — заявил он пренебрежительно, отрезая кусок сала. — Дела давно минувших дней! Вот если бы твой отец орден Красного Знамени получил…

Стрела попала в цель. Богдан вспыхнул, тут же засмеялся и оглянулся на дверь.

— Если хочешь знать, так моего отца чуть казаки не зарубили. — Сказал, понижая голос: — Отец в вашей революции участвовал, в каком–то комитете состоял. Я тебе как–нибудь про него расскажу, мы еще побеседуем. А сейчас…

Сотенный посмотрел на ручные часы, нахмурился.

— Доедай, друже. А лучше возьми с собой хлеб, сало. Пойдешь к каптенармусу, тебе выдадут обмундирование. Сегодня от учений ты свободен. Выспись. А завтра, как все. Помни: поблажек с моей стороны тебе не будет, — у меня нет и не будет в сотне любимчиков. Но и в обиду тебя не дам. Спасибо за уху!

И Богдан сверкнул белозубой, озорной, дружеской улыбкой.

Каптенармусом оказался тот самый мордатый вояка, которому Тарас поручал сварить уху для сотенного. Он открыл свою каптерку, пропустил вперед хлопца, сказал, показывая рукой в угол:

— Прошу. Выбирай на свой вкус и рост. — И поспешно вышел, оставив Тараса одного.

От кучи сваленной в угол одежды и обуви шел какой–то ужасный, удушливый запах цвели, застарелого пота и еще чего–то тошнотворного. «Награбленное, — догадался Тарас, — а может быть, с убитых снимали…» Ему захотелось выбежать из каптерки, но он удержался и, преодолевая отвращение, начал рыться в куче, выискивая что–либо поновей и почище. Как на грех, под руку попадались вещи, не годившиеся ему по размеру. Наконец он нашел приличные брюки, джемпер, добротный суконный френч. Однако воротник френча оказался грязным, засаленным до блеска, и Тарас хотел было отбросить его в сторону, но тут что–то твердое и тяжелое легонько стукнуло его по колену. Хлопец сунул руку в карман френча и обмер — граната! Он воровато оглянулся на полуприкрытую дверь и, затаив дыхание, ощупал круглое ребристое тело гранаты, кольцо. Лимонка… Как ее не нашел кто–либо раньше? Ведь френч наверняка побывал в руках не у одного человека. Видимо, шарили по внутренним карманам, где обычно хранится самое ценное, а в этот никто не сунул руку. Как бы там ни было, неожиданная находка может ему пригодиться.

— Распишись, — сказал скучающий каптенармус, когда Тарас вышел к нему с узлом отобранного обмундирования и парой старых, но еще крепких лыжных ботинок.

Тарас расписался в ведомости — «Карась». Мордатый протянул ему кусок алюминиевой кастрюли.

— Это зачем?

— А что — я вам слесарь, что ли? — непонятно почему рассердился каптенармус — Каждый сам себе трезуб должен сделать.

Казарма находилась рядом, в большом сарае. По пути к нему Тарас увидел часового, стоявшего у погреба с дубовой дверью, на которой висел большой замок.

— Воды! — донеслось до слуха хлопца. — Дай воды, сволочь. Паразиты, бандиты несчастные! Руки развяжи, гад!

Это кричал страшила Сидоренко. Часовой стоял важно, не обращая внимания на крики. Он только повел глазами, провожая взглядом нового вояку.

В казарме было пусто. Тарас облюбовал местечко в углу, хорошенько взбил и разровнял соломенную постель. Ботинки, брюки и джемпер положил к стене вместо подушки, прикрыл соломой, френч надел поверх своего пиджака. Когда прилег, осторожно вынул гранату, осмотрел ее. Взрыватель на месте, кончики проволоки у кольца надежно загнуты. Хлопец приподнялся на локоть, оглянулся и опустил гранату во внутренний карман. Так надежней… Теперь тяжесть и твердость лимонки он ощущал возле сердца. Пускай лежит себе, греется… Чудеса! Нежданно–негаданно, снесла ему курочка золотое яичко… Надо беречь. Как бы там ни повернулось, теперь его голой рукой не возьмешь.

Хлопец улегся, но, несмотря на усталость, сразу заснуть не смог. Горькие и тревожные мысли не шли из головы. Что его ждет? Вряд ли стоит надеяться, что он сможет перетянуть Богдана на свою сторону. Жалко, конечно… Останется дурак врагом, а мог бы быть другом. Бежать нужно отсюда, бежать. Как можно скорее. При первой же возможности. Иначе пропадешь, запутают, как этого несчастного старшину.

Уже засыпая, Тарас нащупал под сукном гранату, прижал ее ладонью к груди. Чей–то тихий голос зашептал ему в ухо слова детской сказки: «Курочка ряба… Не простое, а золотое. Дед бил, бил, не разбил, баба била, била…» И он заснул под этот шепот, прижимая ладонью к груди свою находку.

11. Огнем и мечом

В отряде было человек пятьдесят. Вооруженные автоматами, винтовками, охотничьими ружьями, они стояли не шевелясь, в напряженном ожидании, и в темноте их можно было принять за растущий у дороги кустарник. Ни тихого слова, ни огонька папиросы.

Но вот от дороги мелькнула тень, и ей навстречу шагнули трое.

Запыхавшаяся женщина в черном платке, обращаясь к высокому человеку в охотничьей куртке, зашептала по–польски:

— Пане ксендз, они спят в хате Калины… В хате и его клуне. Я покажу, я подведу вас.

Один из тех, кто стоял рядом с высоким, торопливо спросил:

— Сколько их, пани знает?

— Не больше сорока… У всех карабины, у одного большой, тяжелый…

— Ручной пулемет?

— Может быть. Я не понимаю на этом…

— Часовые есть?

— Двое. Тоже пьяные. Сперва пели песни, сейчас не слышно. Наверное, тоже спят.

— Собака во дворе?

— Я ей бросила мяса с тем порошком, что мне дали…

— Отлично!

— Никто не заметил, что ты вышла из хаты? — спросил человек в охотничьей куртке.

— Нет. Я сплю в клуне, пане ксендз. Шла к вам тихо, огородами.

— Пан бог не оставит тебя без своего покровительства, Кристина. Ты верная католичка и исполнила свой долг.

• Предыдущая
• 32/104
• Следующая