К югу от мыса Ява - Маклин Алистер - Страница 2

Иногда со стороны Форт-Кеннинга и Перлс-Хилла или с северо-западной окраины города доносился треск винтовочных выстрелов и пулеметных очередей, которые также казались нереальными, — точно в кошмарном сне. И даже люди, бредущие по вымощенным булыжником пустынным улицам Сингапура, больше походили на призраков, — безразличные ко всему, они ощупью, спотыкаясь, с вытянутыми вперед руками, пробирались сквозь клубы дыма, словно сбившиеся с дороги слепцы.

Медленной, неуверенной поступью солдаты — отряд числом не более двух дюжин — продвигались по темным улицам к порту, низко склонив головы и ссутулившись подобно старикам, — хотя самому старшему из них едва перевалило за тридцать. Солдаты просто смертельно устали — и им было легче волочить ноги, чем стоять на месте. Измотанные, больные и покалеченные, они двигались чисто механически, ибо у каждого мозг истощился до предела. Однако крайне умственное и физическое истощение подобно наркотическому опьянению, и, какие бы физические страдания они ни испытывали, ощущение боли мгновенно стиралось из их памяти.

Только один солдат был, похоже, не безучастен к происходящему вокруг. Он медленно брел во главе выстроенной по двое колонны и время от времени включал фонарь, выбирая путь через заваленные обломками домов улицы. Он был невысок и худощав, и на нем одном была юбка шотландского полка и национальная шотландская шапочка. Откуда взялся килт, знал только сам капрал Фрейзер: во время отхода на юг Малайского полуострова его на нем определенно никто не видел.

Капрал Фрейзер устал, как и все. Глаза его были воспалены и налиты кровью, изможденное осунувшееся лицо — с явно сероватым оттенком — свидетельствовало о перенесенной малярии или дизентерии, а то и обеих болезней сразу. Сильно приподнятое левое плечо капрала доставало почти до уха, однако бросающееся в глаза уродство объяснялось тем, что раненное еще днем плечо под рубашкой было второпях неуклюже перевязано дежурным санитаром. В правой руке Фрейзер с трудом удерживал пулемет системы Брэна, весивший чуть ли не все двадцать три фунта. Пулемет сильно оттягивал правую руку вниз, поэтому левое плечо и казалось неестественно вздернутым.

Два часа назад офицер, командовавший их смешанной ротой, собравшейся на северных подступах к городу, приказал Фрейзеру вывести за линию огня и доставить в безопасное место всех раненых. Бесполезность приказа не вызывала у Фрейзера ни малейшего сомнения, как и у офицера, его отдавшего. Последние защитные укрепления были давно сокрушены, и это предопределило участь Сингапура. Так что еще до наступления нового дня защитники острова будут либо мертвы, либо ранены, либо попадут в плен. Но приказ есть приказ — и капрал Фрейзер вел вверенных ему солдат к бухте Келанг.

В темном, задымленном переулке плакал ребенок — очень маленький мальчик лет, наверное, двух с половиной. У него были голубые глаза, светлые волосы и белая кожа, покрытая размытой слезами грязью. Вся его одежда состояла из тоненькой рубашечки и шортиков цвета хаки на лямках. Ноги мальчика были босы. Он сидел и беспрерывно трясся: тропические ночи тоже бывают холодными. А еще ему было страшно: он не знал теперь, где его дом и что сталось с его мамой. Этой ночью, 9 января, они, вместе с мамой и старушкой Анной, няней-малайкой, должны были сесть на «Уэйкфилд», последний большой пароход, уходивший из Сингапура.

Его старая няня долго таскала малыша на руках по темным улицам, но потом опустила его на землю, схватилась руками за сердце и опустилась возле, сказав, что ей надо отдохнуть. Прошло уже полчаса, а старушка все сидела. Мальчик раз или два наклонялся расшевелить няню. Теперь же отсел подальше, боясь даже поглядеть в ее сторону, смутно понимая, что няне уже никогда не подняться.

Малышу было страшно уходить и страшно оставаться. Он еще раз украдкой, сквозь сложенные решеткой пальцы, взглянул на старушку — и боязнь остаться рядом с нею пересилила другие страхи. Малыш встал и побрел вниз по переулку, не глядя, куда идет, спотыкаясь и падая на кирпичи и камни.

Подобно маленькому мальчику, по разрушенным улицам пробиралась группа девушек-санитарок. Поравнявшись с единственным, до сих пор горящим зданием в деловой части города, они с опаской пригнули головы. В их грузовик, закрепленный за Красным Крестом, угодил снаряд, отбросив машину в канаву перед поворотом на Букит-Тимор. Они все еще не могли прийти в себя от пережитого потрясения.

Две из них были китаянками, две другие — малайками. Красивые темно-карие глаза той, что помоложе, были широко раскрыты от страха, и она то и дело с тревогой и беспокойством озиралась по сторонам. На лице старшей читалось полное безразличие.

Пятая санитарка, шедшая во главе, была высокой и стройной. Она потеряла свою шапочку во время взрыва, когда ударной волной ее перебросило через откидной борт грузовика, и теперь ее густые иссиня-черные волосы беспрестанно падали на глаза, время от времени она резким движением откидывала их назад. Судя по всему, она не была ни малайкой, ни китаянкой, у которых просто не бывает таких голубых глаз. Не принадлежала она и к европейской расе — скорее всего была полукровкой. В мерцающем желтоватом свете нельзя было разглядеть цвета ее лица, к тому же покрытого слоем пыли и грязи.

Прошло полчаса, час, а девушки все не могли выбраться из бесконечного лабиринта разрушенных улиц. Как несправедливо было со стороны военврача, майора Блэкли, отправлять их на поиски раненых солдат, которых, в отчаянии подумала старшая медсестра, им, похоже, не суждено найти никогда. Но, стараясь не поддаться отчаянию, девушка стиснула зубы, и, прибавив шагу, повела подруг на другую, такую же темную и пустынную улицу.

Страх, смятение, боль и отчаяние двигали заблудившимися солдатами, малышом, санитарками и десятками тысяч других людей в ту ночь, 12 февраля 1942 года, когда воодушевленные успехами японцы собирались с силами на подходах к последним защитным рубежам города, чтобы с рассветом предпринять новый кровавый штурм и окончательно закрепить победу. И только один человек в этой трагической обстановке, казалось, сохранял присутствие духа.

Он сидел в освещенной свечами приемной канцелярии штаба, находившегося к югу от Форт-Кэннинга и был целиком погружен в свои мысли. Испещренный морщинами, коричневого цвета лоб венчала копна густых, совершенно седых волос. Из-под таких же седых колючих усов торчал кончик бирманской сигары, крупный орлиный нос лоснился. Он сидел, вальяжно откинувшись в плетеном кресле. Но в этом не было ничего удивительного: отличительной чертой бригадного генерала в отставке Фостера Фарнхольма была поразительная способность сохранять спокойствие при любых обстоятельствах, хотя бы чисто внешне.

Дверь за спиной генерала открылась, и в комнату вошел молодой, выглядевший очень уставшим, сержант.

— Я доставил ваше донесение, сэр. — Голос сержанта был под стать его виду. — Капитан Брайсленд говорит, что скоро выходит.

— Брайсленд? — густые брови генерала сошлись в горизонтальную линию, тяжело нависнув над глубоко посаженными глазами. — Какой еще, к черту, капитан Брайсленд? Послушай, сынок, я ведь просил о встрече с вашим полковником, причем немедленно. Тотчас же. Понял?

— Может, все-таки я смогу чем-нибудь помочь? — В дверях за спиной сержанта появился еще кто-то, и даже в мерцающих отблесках свечей можно было разглядеть, что глаза вошедшего сильно воспалены, а щеки покрыты нездоровым румянцем. Однако голос с мягким уэльским акцентом прозвучал достаточно учтиво.

— Брайсленд?

Молодой офицер кивнул.

— Уж вы-то определенно сможете помочь, — согласился Фарнхольм. — Пригласите сюда вашего полковника, и быстро. Времени у меня в обрез.

— Это невозможно, — ответил Брайсленд, покачав головой. — Он прилег вздремнуть, первый раз за трое суток…

— Знаю. И все же он мне нужен. — Фарнхольм замолчал, пережидая шальной грохот тяжелого пулемета. Потом тихим, но серьезным голосом продолжил: — Капитан Брайсленд, вы даже не представляете, как мне нужен полковник. И судьба Сингапура ничто по сравнению с делом, которое я должен с ним обсудить. — Сунув руку под гимнастерку, он вынул тяжелый черный автоматический «кольт-455».