Не открывая лица - Далекий Николай Александрович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/45
• Следующая

Тарас слушал обер-лейтенанта с таким всепоглощающим вниманием, как слушают дети какую-нибудь необычайно увлекательную и в то же время очень страшную сказку. Он изумленно поднимал брови, затаивал дыхание. Рот его был приоткрыт, точно он, не доверяя ушам, хотел и ртом поймать каждое слово офицера. Хлопец только изредка, мельком поглядывал на стоящего рядом начальника полиции, и тогда в глазах его появлялось что-то тоскливое, тревожное, и он судорожно облизывал пересохшие губы.

— Ну вот… Видишь, мы уже все знаем, — обер-лейтенант весело подмигнул Тарасу и по-дружески хлопнул его по плечу. — Что же ты молчишь?

Хлопец очнулся. Он вздохнул, почесал затылок и простодушно, но с хитрецой улыбнулся, как если бы понял, что офицер подшучивает над ним.

— Это да! Здорово!.. И складно, как в книге, — сказал он, шумно вздыхая. — Нагнали страху. Такое придумать! — Тарас даже головой тряхнул. — За хлопца этого ручаться не буду. Кто его знает! Ну, а я здесь ни при чем. Я просто к этому делу “пришей кобыле хвост”, как у нас говорят, пятое колесо до воза. Я шел, чтобы менять…

— Я знаю ваши пословицы, — замораживая хлопца взглядом, строго сказал Шварц. — Не валяй дурака. Твой товарищ во всем сознался, все рассказал. Зачем тебе отпираться?

— Какой такой товарищ? — видя, что дело принимает серьезный оборот, хлопец обозлился. — Проходящий этот? Врет он, на меня вину сваливает. Ха! Поверили!..

— Слушай, я устрою очную ставку, и тогда… — многозначительно пригрозил пальцем Шварц у самого носа подростка.

Лицо Тараса было красным от кипевшего в нем негодования, он двинул головой и плечами, словно освобождая стесненную воротником шею, и стал похож на взъерошенного, драчливого молодого петуха.

— Давайте, я ему морду расковыряю, — хрипло крикнул он, распаляясь все больше и больше. — Ишь ты, какую моду взял: с больной головы на здоровую. Ловок! Давайте его сюда!

Хлопец задыхался от гнева и обиды, на его глазах закипели злые слезы.

Шварц понял, что его прием не оправдал себя. “Но каков мальчуган! — подумал он. — Неужели все это только маска? А что, если я ошибаюсь? Ведь бывают дикие судебные ошибки, основанные на случайном совпадении обстоятельств”. Гитлеровца мало трогало то, что он погубит этого подростка. Его испугало другое — сама возможность ошибки. Если этот подросток — случайная жертва и никак не причастен к Василию Ковалю, то вся так хорошо придуманная им версия о действиях двух партизан может разлететься, как мыльный пузырь. Ведь возможно, что сын командира партизанского отряда был послан на задание один и никого с ним не было. Он мог выполнять роль связного. Ага, полоска, о которой сказал Сокуренко. Но Сокуренко — болван: он точно не знает, была ли на мешке полоска. Ему “кажется”. И эта полоска, казавшаяся еще недавно Шварцу серьезной, неоспоримой уликой, представилась сейчас не имеющей веса деталью, чем-то вроде соломинки, за которую хватается утопающий.

Он вынул портсигар и медленно, щуря глаза, закурил “внеочередную” сигарету.

— Хорошо, предположим, что твой товарищ отпадает. Но ведь дело не в том. У нас есть другие доказательства, совершенно неоспоримые. — Обер-лейтенант подошел к подростку и, глядя на него в упор, быстро спросил: — За плечами у тебя чей мешок?

Если бы глаза могли стрелять, хлопец упал бы, сраженный наповал двумя холодными серыми пулями, — так пронзителен был взгляд обер-лейтенанта. Но ничего, кроме простого и искреннего недоумения, не появилось на лице Тараса.

— А чей же? Мой.

— Господин Сокуренко, вы хорошо помните, какой мешок был у него, когда он выходил из села? — продолжая смотреть в упор на подростка, спросил Шварц.

— Хорошо. Белый, сшитый из рядна, вверху — тоненькая голубая полоска.

— Сними мешок, — скомандовал офицер. — Живо!

Хлопец послушно снял мешок и удивленно оглядел его.

“Вот еще напасть, — говорил его озадаченный вид. — Какую-то новую штуку придумали на мою голову”. Полоски на мешке не было.

— Где полоска? — спросил обер-лейтенант и вытащил из-за стола другой мешок с успевшими порыжеть пятнами крови и тонкой голубой полоской. — Ну? Почему она оказалась на мешке у твоего товарища?

— Какой он мне товарищ, — слезливо запротестовал Тарас. — Волк ему в лесу товарищ.

— Хорошо, хорошо. Почему полоска перешла на его мешок? Что ты теперь скажешь?

— А что я скажу? — хлопец всхлипнул. — Это мой мешок. Десять килограммов муки. Хоть проверьте. Новую простыню за нее отдал. А мешками не менялся. С какой радости? А если кому с пьяных глаз померещилось, так чего я своим добром должен страдать? Вы проверяйте, как следует, по всей форме, а не так, как вздувается. Обрадовались! Поймали малолетку и давай фокусы над ним строить, стращать…

Тарас растирал грязным кулаком слезы на щеках.

Слезы хлопца показались Шварцу притворными. Гитлеровец обрадовался и снова уверовал в свою версию. Интуиция — большое дело!

— Ну, это совсем по-детски, дружок, — снисходительно улыбнулся офицер. — Утром была полоска, а теперь слиняла… — Шварц с наигранным равнодушием посмотрел в окно. — Тут не может быть никакого сомнения. Я бы и разговаривать с тобой не стал, но мне нужно узнать, где ты запрятал мину. Меня интересует эта секретная мина. Понимаешь? И я хочу уладить дело с тобой по-хорошему. — Он поднял вверх указательный палец и повторил многозначительно. — По-хоро-шему!

— Так что же мне делать? — в отчаянии развел руками Тарас. — Я не знаю никаких партизан, никакой мины в глаза не видел. Войдите тоже в мое положение, господин комендант. Я шел…

— Я уже слышал, куда ты шел! — потемнел Шварц. — Здесь не детский садик, и я с тобой не в кошки-мышки играю. Слушай внимательно: или ты покажешь, где спрятана мина, и я под слово немецкого офицера обещаю тебе сохранить жизнь, или…

Шварц сделал рукой выразительный жест, стремительно взмахнув ею снизу вверх.

— Так я не могу же эту мину из снега слепить, придумать ее, — взмолился Тарас, прижимая руки к груди. — Я ведь не изобретатель какой-то.

— Так, — негромко и зловеще произнес Шварц. — Ты, я вижу, сложнее, чем я думал. Ну, что ж, не мытьем, так катаньем, как у вас говорят… Штиллер, — по-немецки обратился он к стоявшему у стены фельдфебелю, — требуется, чтобы вы продемонстрировали один из ваших знаменитых ударов. Только осторожнее! Не убейте.

Штиллер ухмыльнулся. Скрестив руки на груди, он подошел к вопросительно и испуганно глядевшему на него хлопцу и неожиданно взмахнул левой рукой перед глазами Тараса. Хлопец инстинктивно закрыл лицо ладонью. В ту же секунду фельдфебель ударил его правой рукой в живот. Хлопец, не охнув, сел на пол. Он сидел на полу, прижав к животу руки, выпучив от боли глаза, судорожно хватая воздух открытым ртом.

Курт Мюллер стоял у дверей рядом с другим солдатом. Он смотрел на корчившегося от боли подростка, но его лицо казалось тупым и бесстрастным и не выражало ничего, кроме слепой солдатской готовности и повиновения начальству.

Прошло почти полминуты, а Тарас все еще сидел с мучительно искривленным ртом и не мог выдавить из себя ни звука.

— Учитесь, Сокуренко, — засмеялся обер-лейтенант. — Это легкий удар в солнечное сплетение или, другими словами, “под ложечку”. Ощущение такое, как будто человек проглотил тяжелый горячий утюг. Видите, он не может втянуть воздух в легкие и лицо начинает синеть, как при удушье, глаза закатываются.

Начальник полиции нагнулся к подростку, с холодным любопытством исследователя рассматривая его искаженное лицо.

— А-а-аа… — простонал, наконец, Тарас, из его глаз потекли крупные слезы. — Уб-б-иваете… За ч-что?

— Ладно, хватит притворяться! — крикнул Шварц, легонько толкая хлопца в бок носком сапога. — Подымайся! От этого еще не умирают. Я тебе говорил — здесь не детский садик. У нас еще получше угощение приготовлено.

Тарас с трудом поднялся на ноги. Полными слез глазами он посмотрел на своих мучителей, закрыл лицо шапкой и громко, по-детски зарыдал.

“Итак, в психике мальчугана наступил перелом. Воля его подавлена”, — решил Шварц. Он поставил позади Тараса стул и сказал примирительно.

• Предыдущая
• 16/45
• Следующая