Виллу-филателист - Пукк Холгер-Феликс Янович - Страница 8

• Предыдущая
• 8/34
• Следующая

Увиденное меня немного смутило, но я сразу же догадался, что так им будет проще всего идти по городу. Ни один полицейский не станет интересоваться, что за солдаты шагают по улице. Воинский отряд. У него свои задания, приказы и распоряжения своих командиров.

Отряд вышел на улицу.

Я ни секунды не колебался. Прижимаясь к стенам домов, и перебегая от прохода к проходу, я крался за отрядом.

Отряд прошел с одной улицы на другую, и мужчины остановились у полицейского участка. Большая часть мужчин осталась на улице. Другие вошли в участок.

Я проскользнул в ближайшие ворота, перелез через забор и оказался во дворе полицейского участка. Я поднялся на край фундамента и через окно заглянул в дом.

Отец Раймонда и еще один полицейский, подняв руки, стояли у стены. Дядя Артур выхватил у обоих из кобуры револьверы. Второй мужчина в солдатской шинели вышел из соседней комнаты с тремя винтовками под мышкой. Третий солдат обрывал телефонные провода.

Затем дядя Артур что-то угрожающе сказал полицейским. Подтверждая свои слова, он потряс револьвером. Полицейские безмолвно прошли в маленькую темную каморку. Дядя Артур закрыл каморку на ключ и бросил его в мусорный ящик под бумаги.

Из рассказов Раймонда я знал, что каморка служит камерой для арестантов.

Мужчины вышли с добытым оружием из участка.

Я спрыгнул с фундамента и выбежал со двора прямо на улицу. Там я попался на глаза дяде Артуру.

— Как ты здесь очутился? — со злостью крикнул он.

— Я шел… за вами, — испугавшись его тона, пробормотал я.

Неожиданно донеслись выстрелы. Дядя Артур и мужчины прислушались.

— Пошли! — крикнул кто-то.

Мужчины двинулись.

— Сейчас же отправляйся домой! — бросил мне дядя Артур. И добавил осуждающе: — Как ты можешь быть таким бездумным? Ведь мама ждет!

Я хотел спросить, куда они идут и что все это значит, но дядя Артур уже побежал вслед за мужчинами.

Где-то впереди вновь послышался треск выстрелов. Как бы в ответ на это донеслись глухие выстрелы далеко за спиной.

«Народ должен захватить оружие!» — вспомнились мне слова, которые я однажды ранним весенним утром прочел на листовке, приклеенной на здании аптеки. Прочел до того, как какой-то мужчина сорвал это воззвание и злобно скомкал его.

В тот вечер я рассказал об этом маме. Она не стала меня и слушать. Резко сказала, чтобы я шел в магазин за молоком и хлебом. Тогда я не понял, что мама хочет держать меня от таких вещей подальше. Теперь я знал, что материнское сердце хотело уберечь меня от отцовской судьбы.

«Теперь народ взял оружие в свои руки!» — сделал я для себя неожиданный вывод, находясь перед полицейским участком. Я удивился, как же это я раньше ничего не понял.

Треск выстрелов в городе, запертые в арестантскую полицейские — все это наполняло меня особой храбростью. Вдруг я поверил, что отец вернется домой, что мама поправится, что Фридрих и Раймонд не посмеют больше терзать меня. Вряд ли я тогда обо всем так обстоятельно размышлял, знаю только, что меня охватило неизвестное до того чувство освобождения. Я стал сразу гордым и смелым.

Это чувство выветрило из памяти упреки дяди Артура.

Из полицейского участка донеслись стуки и крики.

Я ни минуты не колебался. Вбежал в участок и крикнул:

— Что вы там ломитесь?

За дверью наступила тишина.

Это вдохнуло в меня еще добрую порцию самоуверенности и превосходства. Я смело прохаживался по комнатам полицейского участка. Распахивал зачем-то двери шкафов и открывал ящики. Опрокидывал стулья и свистел.

В одном ящике я заметил коробки. В них были патроны. Дядя Артур не нашел их, а может, и не искал.

«Патроны им понадобятся! — подумал я про себя. — Попытаюсь догнать их».

Я побросал патроны в сумку и хотел уже бежать. Но в дверях стояли Фридрих и Раймонд.

— Ты уже здесь! — гаркнул Раймонд.

Тут же из арестантской донеслось:

— Райму! У них оружие!

— Так здесь только наш Пээду… — засмеялся в ответ Раймонд.

Из камеры донеслась ругань. Отец Раймонда приказал:

— Открой дверь! Выпусти нас!

В дверях ключа не было.

— Второй ключ в моем ящике! — через дверь наставлял отец Раймонда.

Раймонд пошел в другой угол комнаты искать ключ. Фридрих сделал за ним пару шагов.

Дверь была свободной.

Я выскочил из комнаты. По лестнице — на улицу.

Но Раймонд и Фридрих уже гнались за мной. Они схватили меня, вырвали из рук сумку и увидели там пачки с патронами.

— А-а, сначала пистолеты, а теперь патроны! — крикнул Фридрих.

— Что ты делал в участке? — ярился Раймонд.

— Вам какое дело? — бросил я в ответ.

— Ясно… — прорычал Раймонд. — Яблоко от яблоньки недалеко падает… Ничего, суд дознается!

— Какой суд! — отрезал Фридрих. — Свой суд вернее!

И они стали бить меня. Сначала я пытался отбиваться, но их было двое, и они были сильнее меня. Помню только, что у Фридриха в руке оказался камень, и этот камень угодил мне в лицо…

Когда я очнулся, то оказалось, что лежу в чужой комнате, на чужой кровати. В комнате суетилась чужая женщина. Мое тело одеревенело и ужасно болело. Голова раскалывалась.

Только спустя несколько дней начал понимать, что мне говорят, и смог что-то сказать в ответ.

Эта добрая незнакомая женщина подобрала меня на улице и принесла к себе. Я попросил ее отыскать маму. Вернувшись, она сказала, что мама не может сейчас прийти. Она тяжело больна.

Это потрясло меня. Хотя голова была перевязана и страшно болела, я не мог больше оставаться у этой доброй женщины. Я должен был увидеть маму. Женщина пошла провожать и поддерживала меня.

Добравшись домой, я узнал от соседей, что маму уже похоронили.

Сразу же после того, как восстание было подавлено, к нам пришли Фридрих и Раймонд. Фридрих бросил маме под ноги пустую парусиновую сумку и сказал:

— Вот, отродье твое прикончено!

Мама с испугу вскочила и тут же упала на пол.

Когда говорят о жертвах восстания первого декабря, я всегда думаю, что говорят и о моей маме. И еще я думаю, что не сумел уберечь ее. Уберечь, как велел дядя Артур.

Я на одном дыхании взбежал на чердак. Тут была моя надежная крепость и было убежище. Захлопнул за собой дверцу и припер ее куском доски. Вообще-то это было не нужно, потому что сюда, где рядом люди, Денжатник все равно бы не осмелился прийти.

Сунул руку в карман. Двадцать копеек были в целости. Я вынул монету и стал рассматривать, будто в ней было что-то особенное. Может, и было. Я спас ее от Денжатника, и она казалась мне теперь особенно ценной. Кроме ценности денежной, они словно бы вобрали в себя радость победы, потому что в схватке с Денжатником я вышел победителем. Хотя и ценой бегства, но все же! Редко случалось остаться при своих деньгах, если Денжатник, то есть Хейно, протягивал руку и требовал: «Выкладывай!»

Надо сказать, что Хейно жил за счет нас, окрестных и даже дальних мальчишек, довольно сносно. Мелочь на курево и карточную игру доставалась ему без особого труда. Жаловаться мы не решались, потому что с Денжатником нам и дальше приходилось жить на одной улице и в одном дворе. Предостережением нам стала трепка, которая досталась первому жалобщику, и никто из нас не желал испытать ее на своей шкуре.

Я устроился на ящике около окна и стал дожидаться, когда можно будет выйти. Денжатник пока еще слонялся по двору.

На подоконнике валялся какой-то железный штырек. Он лежал там столько, сколько я себя помню. Еще с тех пор, когда в детстве приходилось искать убежище от бабушки, когда я задавал деру от соседской собаки, когда мальчишка из соседнего дома обещал свернуть мне шею.

Я рассеянно взял штырек и принялся ковырять пыльный песочный пол чердака под ногами. Ковырял, ковырял и проделал маленькую пещерку под потолочной балкой. Время от времени выглядывал в окно. Денжатник все еще слонялся возле сараев. Теперь уже в компании с Возчиком.

• Предыдущая
• 8/34
• Следующая