Почему Сталин проиграл Вторую мировую войну? - Винтер Дмитрий Францович - Страница 21

Да если бы колхозники и были как следует обработаны советской пропагандой (как городское население), то ведь «осточертелая ненавистническая агитация по системе «кто не с нами — тот против нас» никогда не отличала позиций Марии Спиридоновой от Николая II, Леона Блюма от Гитлера, английского парламента от германского рейхстага». Так почему же должны были эти люди «фантастические по виду рассказы о книжных кострах на германских площадях, о воскрешении какого-то древнего тевтонского зверства (напомню, что о зверствах тевтонов изрядно прилыгали и русские газеты в Первую мировую войну) отличить как правду и в германском нацизме, обруганном в тех же — предельных — выражениях, что раньше Пуанкаре, Пилсудский и английские консерваторы, узнать четвероногое, достойное того, которое уже четверть века вполне реально и во плоти когтило и город, и деревню, и Архипелаг, и их самих» (там же).

Английский историк осторожно замечает по этому поводу: «Насколько эффективна была советская пропаганда за пределами политически активного меньшинства — большой вопрос» (Барбер Дж. Роль патриотизма в Великой Отечественной войне// Россия в XX веке. Историки мира спорят. М., 1994. С. 448). Слово опять же Солженицыну: безграничная вера «отнюдь не была достоянием общенародным, а только партии, комсомола, городской учащейся молодежи, советской интеллигенции да отчасти — рабочих; «отчасти» — потому что указы 1940 г. тоже не вербовали себе сторонников». (От себя добавлю: интеллигенции — тоже «отчасти», поскольку люди умственного труда по своей работе обязаны хоть иногда думать).

Неудивительно, что обычной реакцией, например, крестьян на начало войны было такое (описано тем же Солженицыным (Архипелаг ГУЛАГ. Часть V. Глава 1) на примере рязанского села): как только Сталин произносит (З июля 1941 г.) свое знаменитое «братья и сестры», один мужик под одобрительный хохот остальных показывает репродуктору неприличный жест и с матерной руганью произносит: «А вот не хотел!»

Неудивительно после этого и то, что уже 16 июля 1941 г. издается совершенно секретный сталинский приказ № 0019, в котором есть такие слова: «На всех фронтах имеются многочисленные элементы, которые даже бегут навстречу противнику и при первом столкновении с ним бросают оружие». Последний (или один из последних) по времени переход на сторону немцев целого полка вместе с офицерами зафиксирован аж 22 августа 1941 г. (436-й стрелковый полк майора Кононова) (Там же).

Случаев измен офицеров при желании немало можно найти, но вот лучше такой факт: в первые дни войны был официально восстановлен (и до октября 1942 г.) институт военных комиссаров. Напомню: без подписи комиссара ни один приказ командира не был действительным, то есть фактически уничтожалось единоначалие. Напомню еще, что до сих пор институт военных комиссаров в Красной Армии вводился всего дважды.

Первый раз — в 1917 г. и до 1924-го. Но тогда эта мера была понятной: большинство командиров — «классово чуждые» спецы, офицеры старой Российской Армии. Как говорится, глаз да глаз нужен! Да и свои, «пролетарские» командиры к дисциплине еще не привыкли и мало ли что могли учудить (и чудили).

Второй раз это было сделано в 1937 г. Тоже понятно: мало ли что могли сотворить военные, видя, как их товарищей репрессируют одного за другим и ожидая того же для себя! А вот в 1941-м зачем? Очевидно, не доверял товарищ Сталин своим командирам!

Всего же за лето 1941 г. на сторону немцев перешло 1,5 млн солдат, 2,5 млн сдались или попали в плен, 1 млн дезертировал и т. д. (Бунич И. Гроза. С. 564–565). Одним словом, у Сталина были веские основания в своем знаменитом приказе от 16 августа 1941 г. объявить, что «никаких советских военнопленных у немцев нет, есть только изменники».

Эти цифры косвенно подтверждаются и советской (и официальной постсоветской) статистикой. Так, только в Белоруссии к 9 июля 1941 г. Красная Армия потеряла 341 000 человек, из них 287 700 пленными (Мягков М.Ю. Битва за Москву в документах группы армий «Центр»// Вторая мировая война. Актуальные проблемы. С. 248–266). Всего на 22 июня 1941 г. Красная Армия насчитывала 5,5 млн чел.; за первые 10 дней войны было призвано, как и планировалось, еще 5,3 млн, т. е. всего стало 10,8 млн, не считая призванных в последующие два месяца. Куда же делась вся эта масса людей, если убито и ранено к сентябрю 1941 г. было только 800 тысяч? Почему официальная советская история войны назвала катастрофой потерю 1850 самолетов в первые два дня войны, когда их было 28 000? Потерю 600 танков, когда их было 23 000? И так далее. При той чудовищной численности войск, которые имелись у Сталина, даже официально объявленные геббельсовской пропагандой в середине июля заведомо завышенные цифры советских потерь — 2,5 млн солдат, 5000 танков, 12 000 самолетов — были бы не смертельны для СССР, соответствуй они действительности.

Однако те, кто видел в немцах освободителей, были жестоко разочарованы. Вслед за Вермахтом шли эсэсовские части, начавшие осуществлять политику порабощения (а отчасти и уничтожения) населения. Сдавшиеся в плен советские солдаты были разоружены и брошены в немецкие концлагеря, а те немногие, кому позволили остаться в рядах Вермахта — распределены небольшими группами по немецким частям. Гитлер прямо заявлял, что ему безразлично, кто управляет Россией — цари или большевики, он Россию ни от кого не освобождает, он ее завоевывает, и народы России нужны немцам только как рабочий скот. Народы России тоже скоро это поняли и начали сражаться с врагом — не за Сталина и ВКП(б), а за себя. Сталин, кстати, тоже это понял и именно так и признался американскому послу А. Гарриману в минуту откровенности: «Народ сражается, как и прежде, за свое Отечество, а не за нас» (Мс. NealA Stalin. Man and Ruler. Basingstore, 1988. P. 140).

Современный российский историк пишет, что одним из просчетов немецкого командования было то, что оно не ожидало массового сопротивления на оккупированных советских территориях из-за проводившихся сталинским режимом перед войной репрессий и коллективизации. Тут не знаешь, что и сказать. Если нацистские главари, ведя войну против народов России на геноцид и нисколько этого не скрывая (и даже, наоборот, всячески афишируя), при этом «не ожидали сопротивления», это говорит просто об их идиотизме.

Неудивительно, что уже к осени 1941 г. настроения народа стали совсем другими. Началась всенародная война, которую немцы не могли не проиграть рано или поздно. Уже к концу 1941 г. действовало до 2000 партизанских отрядов (Басов A.B. Историческая наука. Новые трактовки причин и хода Великой Отечественной войны// Россия в XX веке. Историки мира спорят. С. 464). Впрочем, поведение советских войск летом 1941 г. не прошло бесследно: первоначальные успехи позволили немцам практически весь 1941 год отвоевать против СССР на захваченных у Красной Армии запасах, и лишь с начала 1942 г. немецкая экономика начала давать фронту достаточное количество собственных боеприпасов для ведения войны против России.

При этом у нас есть основания думать, что англоамериканские союзники и их немецкие агенты предвидели именно такой вариант развития событий и не имели ничего против, поскольку нежелание на первом этапе советских солдат воевать позволит Вермахту углубиться далеко в Россию и завязнуть в ней, что существенно облегчит США и Британии задачу на их фронтах (Бунич И. Гроза. С. 300).

Все эти данные наводят на размышления: а могло ли быть иначе? Могла ли Красная Армия, ударив по немцам первой, выиграть всю войну и добиться-таки мирового господства коммунистического режима?

Допустим, завоевали Европу и дошли до Ла-Манша (в наступательной войне легче заставить армию повиноваться, даже если она того не хочет; Финляндская война это наглядно продемонстрировала). Дальше так или иначе надо воевать с США и Британией, а эти страны блицкригом не покоришь, и война с ними по определению превращалась в затяжную. Как бы повела себя Красная Армия в такой ситуации?

Впрочем, о перспективах войны СССР с англо-американцами мы подробнее поговорим ниже, а пока снова вспомним, что и в высшем руководстве Вермахта поселилась измена. Природа тоталитарной системы такова, что она приводит очень многих людей к парадоксальному выводу: при власти тоталитаристов над своей страной высшим проявлением патриотизма является государственная измена. И именно в этом (не только в этом, конечно) — тупиковость тоталитаризма (Бунич И Гроза. С. 290–293, 364).