Создатель меча - Роберсон Дженнифер - Страница 18

• Предыдущая
• 18/95
• Следующая

И в тот момент веры меч и открыл мне свое истинное имя, написав его в рунах, которые я не умел читать.

Я сказал что-то очень грубое, очень резкое, насчет того, что конкретно я хотел бы сделать с мечом. Все это доставило бы мне искреннее удовольствие и настоящее облегчение, а заодно и разрешило бы проблемы, которые могли возникнуть в будущем, потому что если бы я сделал это — хотя бы что-то одно из того, что обещал — яватма прожила бы недолго.

— Да, — согласилась Дел, — тяжело принять вторую душу, особенно если это душа создания, которое когда-то было кошкой, а не человеком. Но ты сможешь, — она улыбнулась, как мне показалось немного самодовольно. Я раздраженно подумал, что можно было бы обойтись и без таких ухмылок. — Теперь эта душа знает тебя, она открылась тебе, ты понял, чего она хочет больше всего.

— Убивать, — пробормотал я.

— А разве не этим ты занимаешься? — так же ровно поинтересовалась Дел. — Ведь ты такой же как она.

Я смотрел на клинок. Мерцавшие руны по-прежнему казались знакомыми, но прочитать их я не мог.

Я отвернулся от меча и взглянул в лицо Дел.

— Самиэль, — сказал я ей.

Дел испуганно глотнула воздуха.

— Самиэль, — повторил я, — тогда ты не могла услышать, сейчас можешь. Теперь ты знаешь.

Одними губами она повторила имя. Она посмотрела на меч, и я понял, что она думает о своем, о том, что влекла за собой эта оказанная ей «честь».

Дел повернула лошадь и поехала дальше.

На закате Дел задумчиво наблюдала, как я устраивал на ночь жеребца, скармливая ему пригоршнями зерно и тихо разговаривая с ним. Я привык к этому. Люди, которые много в одиночку ездят верхом, часто разговаривают с лошадьми. Дел и раньше заставала меня за этим занятием, правда обычно все ограничивалось парой фраз. По пути на Север Дел тоже говорила со своим глупым крапчатым мерином. Теперь у нее был чалый, но вряд ли смена лошади заставила ее изменить отношение к подобным беседам.

Когда я вернулся к костру и устроился, завернувшись в шкуры и плащ, она протянула мне флягу и тихо сказала:

— Не многие заботятся о лошади так, как ты.

Я глотнул амнит и пожал плечами.

— Это моя лошадь. Не хуже других, но лучше многих. Он часто помогал мне.

— А почему ты не дашь ему имя?

Я вернул ей флягу.

— Пустая трата времени, баска.

— Но у твоего меча есть имя. У твоего Южного меча было имя, Разящий, а теперь и у Северного меча, — имя яватмы вслух Дел не произнесла. — У тебя много лет не было имени, но ты честно добился его.

Я пожал плечами.

— Все некогда было этим заняться. И честно говоря, я всегда считал это глупостью. Давать имя животному как-то… по-женски, — я ухмыльнулся в ответ на ее гримасу. — А ему имя и не нужно, он меня и так понимает.

— А может это напоминание?

Она задала вопрос достаточно мягко, не вложив в него ничего кроме любопытства. Дел некогда не стремилась заставить собеседника действовать враждебно, на словах или оружием. Вопрос меня только удивил.

Я нахмурился.

— Нет. У меня есть пара хороших напоминаний — шрамы и мое ожерелье, — я вытянул кожаный шнур из-под шерстяной туники и побренчал когтями. — Кроме того, жеребец попал ко мне когда я уже много лет был свободным человеком.

Дел посмотрела на чалого, привязанного на разумной дистанции от жеребца.

— Они даже дали мне лошадь, — сказала она, — лишь бы я побыстрее убралась.

Дел говорила ровно, но я научился улавливать любые оттенки. Рана в ее душе так и не затянулась и будет болеть еще долго.

Я убрал руку с ожерелья.

— Ты поступила правильно.

— Правильно? — она не скрывала горечи. — Я оставила свою дочь, Тигр.

Я привык говорить Дел правду.

— Ты оставила ее пять лет назад.

Она резко обернулась и яростно посмотрела на меня.

— Какое право ты имеешь…

— Ты сама дала мне это право, — спокойно сказал я ей, — когда отдала меня Стаал-Уста — без моего согласия, помнишь? — чтобы выкупить год с Калле. Хотя бросила ее за пять лет до этого.

Я не хотел обвинять Дел. Когда-то она приняла решение и ничего уже не изменишь, но Дел приготовилась к обороне и я понял, что она предпочла бы любые замечания вопросам о мотивах ее поступка. Значит она сама себя от этом спрашивала.

Хотя это не в привычках Дел.

— У меня не было выбора, — твердо объявила она. — Я принесла клятвы, клятвы крови, и недостойно от них отказываться.

— Может и так, — терпеливо согласился я, — и ты занимаешься справедливым делом… но платой за это является потеря Калле и свой выбор ты уже сделала.

Дел не сводила с меня глаз.

— И за это тоже, — тихо сказала она, — Аджани должен поплатиться.

Думаю, мужчина никогда не поймет и не сможет разделить чувств женщины по отношению к ребенку. Мы слишком разные. Я никогда не был отцом — по крайней мере насколько я знаю — и не мог даже представить, что она переживала, но я рос ребенком, не знающим родителей, безымянным рабом без прошлого и будущего. У дочери Дел была семья, хотя и не ее крови, и мне показалось, что девочке было хорошо с ними.

Даже если ее мать с этим не соглашалась.

— С этим покончено, — спокойно сказал я. — Тебя изгнали из Стаал-Уста, но по крайней мере ты жива.

Дел пристально вглядывалась в темноту.

— Я потеряла Джамайла, — тихо заговорила она, — он решил остаться с Вашни. А теперь я потеряла Калле. У меня больше никого нет.

— У тебя есть ты сама. Этого достаточно.

Дел кинула на меня убийственный взгляд.

— Ты невежественный.

Я приподнял брови.

— Неужели?

— Да. Ты ничего не знаешь о родственных связях на Севере, у тебя никогда не было семьи, и ты с такой легкостью обесцениваешь то, что дорого мне.

— Послушай, Дел…

— Я расскажу тебе еще раз, последний, — перебила меня Дел. — Я все подробно объясню тебе, и может тогда ты поймешь.

— Я думаю…

— Я думаю, что тебе лучше помолчать и послушать меня.

Я закрыл рот. Иногда лучше дать женщине высказаться.

Дел перевела дыхание.

— На Севере круги родственников очень тесны. Родственные связи святы… как круг для танцора меча. Иногда, если боги щедры в продлении наших жизней, в одном доме живут по четыре поколения. Когда мужчина женится, женщина приходит в его дом. Если у него нет родни, он приходит к ней — так расширяется круг. А когда болезнь забирает стариков или даже детей, круг снова сужается, чтобы легче было поддержать друг друга, чтобы можно было разделить боль, горе и гнев, не пытаясь выстоять против них в одиночку.

Я молча ждал конца повествования.

Братья, сестры, двоюродные братья, дяди, тети, деды… Дома могут быть огромными. Но всегда они полны песен, полны смеха. Даже когда люди умирают, для них поют, чтобы душа ушла с миром.

Я вспомнил дома в Стаал-Уста. Большие, деревянные постройки, переполненные людьми. Они так отличались от привычных мне хиортов, они были такими чужими.

— Если случается что-то важное, — серьезно продолжила Дел, — родственники всегда делят между собой и беду, и радость. Любовь, свадьбы, рождения. И смерти. И всегда люди поют песни.

Она помолчала, тяжело вздохнула и, нахмурившись, продолжила:

— Отец начинает песню по потерянному ребенку, ее подхватывает мать, потом братья, сестры, тети, дяди, деды… и песня посылает умершему вечный сон. Если умирает муж, начинает жена. Умирает жена, начинает муж. Всегда поются песни, чтобы умерший продолжал жить в другом мире… чтобы не было темноты, а только свет. Свет дня, свет огня… свет звезды в ночи или сияние яватмы. Нужен свет, Тигр, и песня, и страх отступает, — она перевела дыхание. — Но для меня песни уже не будет. По мне некому петь, — она с трудом справлялась с голосом. — И мне уже петь не придется. Нет ни Калле, ни Джамайла.

Нужно было что-то сделать, показать, что я сочувствую, что я понял. Но я не знал, что сказать, как воспринимать сказанное ею, потому что меня переполняло только желание отомстить, острая необходимость пролить кровь.

• Предыдущая
• 18/95
• Следующая